Год быка

Год быка

За три с половиной месяца до Нового года Петя Тимченко женился во второй раз. Девять лет прожил в разводе с первой женой, а тут здрасьте – решил обзавестись новой супругой. Да еще какой! На 23 года моложе, глазки сияют, грудь торчком, ноги – во, попа тоже что надо! Короче, жена Тонька попалась Тимченко на славу, друзьям его на зависть, а их женам на… Ну, да не будем про чужих жен, у них мужья есть, вот пусть они от своих половинок и выслушивают всякую ерунду про Тоньку.

Правда, Антонина, как вскоре выяснилось, и впрямь не сахар. Да, красивая, да, кровь с молоком и такими потрясающими бедрами, что от одного вида их у мужиков крышу сносит… Но какая-то она чересчур. Ну, стерва, разумеется. Наглая, жадная, ненасытная в сексе – это само собой. То, что ребеночка не хочет, – так это временно, еще захочет. Но при этом уж слишком она трансцендентная, по-другому не скажешь. В другое время, полтыщи лет назад, о такой, как Тонька, сказали б просто: "Ведьма она!" – и сожгли б, долго не думая. Намного поздней, в конце прошлого века, да и сейчас еще по инерции, подобных бабенок и похожих на нее человеков, стали называть экстрасенсами. Но Тимченко-то какая от этого разница, кто его жена – ведьма или экстрасенс, если она в состоянии с полоборота завести его, 46-летнего мужика, да так, что он не устает быть орлом с утра до утра или с ночи до ночи? А то, что какие-то странности с Тонькой происходят, так кто ж сегодня без них, без этих странностей. Они, как пот, неизбежны у любого из нас, наши причуды и странности.

Но на четвертом месяце супружеской жизни Тимченко не то, что прозрел, а просто уже не мог игнорировать некоторые Тонькины закидоны. Особенно вот этот – ее дурацкую страсть к переселению душ. Ну, а как в самом деле назвать ее просто болезненную склонность к подмене его, Петькиной, сути? Вот, к примеру, встает утром Тимченко, зубы еще не почистил, а Тонька уже кричит из спальни, мол, завтрак сделай! И Тимченко чувствует, что не в силах отказать, что тянет его неодолимо на кухню, к плите и холодильнику, словно завелась в нем чужая душа – Тонькина душа, черт! Когда это при Аньке, первой его жене, он завтраки готовил? А тут печеночки потушил, кастрюльку риса сварил, салатик из свежей капустки накрошил – любо-дорого глянуть на Петькино кулинарное мастерство! Тонька умять завтрак еще не успела – точно мужик, трескала его стряпню (видать, Петькина душа в нее переселилась), – как Тимченко уже прикидывает в уме, что на обед сварганить. А что если соляночки сварить, с маслинками и лимончиком, а на второе – баранину с ананасами? Вот, черт, как Тонькина душа в нем глубоко окопалась, попробуй, черт, теперь избавиться от нее!

А ведь придется, мужик он или не мужик? Ночью на нем сверху скачет и сверху командует, а днем то завтрак ей подавай, то посуду помой, то в магазин сходи, то стирку поставь, а она покуда… А Тонька в это время работает. Антонина Алексеевна днем очень важная и деятельная особа, в каком-то банке аж замдиректором устроилась. Если не врет. Но ее служебный "шевроле" с водителем Тимченко видит в окно каждое утро и вечер – когда провожает и встречает жену со службы.

Зато у Тимченко, кроме жены, ничего нет. Дочка от первого брака выросла, вышла замуж за итальянца и переехала жить к мужу в Милан. Далеко теперь его Машка. Грустно и одиноко становится у него на сердце, когда он, бывает, вспоминает о дочери: вспоминает ли она своего отца?.. Нет у Тимченко и работы, потому как неделю назад его сократили. Почти перед самым Новым годом, черт!.. Но это вовсе не главная причина, по которой он дома дни напролет просиживает, стряпает и бабскими делами заморачивается. Тимченко твердо уверен: пошел он на это не по своей воли, а лишь потому что Тонька без спросу душой с ним своей обменялась. Смотрит сейчас Тимченко на молодую жену и себя в ней узнает – прежнего, настоящего, со своей еще собственной душой. Такая же дерзкая, независимая и безудержная в неисчислимых желаниях.

- Как печеночка-то, удалась? – улыбается-подлизывается к жене Тимченко.

- Ты печенкой меня не грузи, - стучит по тарелке вилкой Тонька. – Скоро Новый год, пора подумать о подарке. Вот что ты мне подаришь, а?

- Так… ты ж знаешь… я пока без работы, - растерянно лепечет в ответ Тимченко.

- И что, мне-то какое дело? Я ведь твоя жена, а ты – мой муж. Ты просто обязан позаботиться о жене и сделать ей новогодний подарок. Ведь так? Или ты, женившись на мне, перестал быть мужчиной?

- Да-да, конечно, - поспешно бормочет Тимченко.

- Что значит "конечно"? Ты что, больше не мужик, Тимченко? Так на хрен ты мне тогда нужен!

- Мужик, мужик! – уже тараторит Тимченко и улыбается радостно, словно душой оттаял, нет – словно вернул себе свою, мужскую, душу. А Тоньке отдал ее, женскую.

- Так что? – перестав стучать вилкой, испытующе глядит на мужа Тонька. – Готов заказы принимать?

- К Новому году, что ль?

- Ну, не к 23 февраля, ясно.

- Ну, готов…

- Короче…

- Только, Тонь…

- Молчать!

- Хорошо, хорошо, говори.

- Хочу я на Новый год… бычьи яйца.

От неожиданности Тимченко поперхнулся печенкой, закашлял и почувствовал, как печенка, став фаршем, полезла из него из ноздрей.

- Повтори, - сипло, хрипло попросил Тимченко.

- Оглох, что ль? Так к врачу сходи.

- Не пойду.

- Тогда за подарком отправляйся.

- За бычьими яйцами?

- А-а, значит, расслышал-таки, - злорадно ухмыльнувшись, Тонька отхлебнула из чашки с кофе.

- Слушай, Тонь, а у меня идея получше. Я вот на обед баранину с ананасами собрался, так я тогда ее к Новому году, как думаешь?

- Бычьи яйца, я сказала! – Тонька так рявкнула, что Тимченко на миг показалось, что его мужская душа снова в нее вселилась, а сам он и вовсе без души остался. Но нет, только показалось. Потому как в следующий миг Тимченко почувствовал, как в его душе закипает злость и раздражение.

- Почему, черт, непременно бычьи яйца?! Бзик, что ль, такой?

- Не бзик, а каприз. Я, чтоб ты не забывал, прежде всего женщина. И от природы наделена правом капризничать. И шалить. И просить. И требовать. И я требую – бычьи яйца!

- Хочешь, я тебе свои отрежу? Устроит?

- Ну что ты такое говоришь, Петенька? – Тоньку вдруг кто подменил – со стула своего вспорхнула, но уже не хищным коршуном, а милой, нежной голубкой. К мужу подлетела, заворковала, ласково обвила руками за шею, поцеловала – но хватки железной не отпускает.

- Ну, Петенька, что тебе стоит – бычьи яйца, а?

- Да что ты прям заладила: бычьи яйца, бычьи яйца?! Что ты с ними делать собираешься? Ну, на кой хрен они тебе?

- Хочу! – капризно-упрямо поджала губки Тонька, затем улыбнулась обворожительной и заискивающей улыбкой. – Неужели еще не дошло до тебя?

- Нет, - честно признался Тимченко.

- Ну и недотепа ты, Тимченко! – Тонька легонько стукнула мужа по лбу. – Я ведь в год Быка родилась. Бычьи яйца – символ моего года.

Вот те на, этот момент Тимченко как-то упустил из виду.

- Так что, достанешь?

- Бычьи яйца?

- Ага.

- Ну… придется. Раз это твой символ, - сдался Тимченко и поцеловал молодую жену в губы, пахнущие печенкой.

Жена позавтракала, оделась, спустилась на лифте вниз (джеймсбонистый Виталик уже поджидал ее в служебном "шевроле") и благополучно укатила в свой банк. А Тимченко, помыв посуду и аккуратно расставив тарелки в шкафу, отправился на поиски бычьих яиц. Вот Тонька послала его так послала!

Тимченко сразу махнул на центральный рынок, прошелся по мясному павильону, поискал там, где обычно торгуют потрохами, даже не поленился полюбопытствовать, а нет ли у кого бычьих яиц. На что толстая баба в рыжем платке и глазами навыкате грубо фыркнула: "Вот когда у тебя п… будет, тогда, глядишь, у меня бычьи яйца вырастут". А ее соседка торговка, женщина помоложе и не такая злая на язык, послала его… к скупщикам золотого лома.

- А что я там забыл? – не сообразил сразу Тимченко.

- Вот ты сходи туда и вопросы после не будешь задавать.

Скупщики золота шныряли возле обменного пункта. В ту минуту, когда Тимченко подошел к ним, их толклось трое. Одного лишь мимолетного взгляда на них было довольно, чтоб понять, с какой это стати торговка из мясного павильона послала его сюда.

Среди скупщиков особенно один выделялся. Вылитый громила, не голова, а булыжник – такая же голая и увесистая, надбровные дуги срослись и торчат каменным козырьком, глазищами по сторонам поводит, все одно что на мушку тебе берет, во взгляде маячит мрачный глухой тупик, нижняя челюсть – кирпич, кулачища – молоты, живот – бегемот… Короче, настоящий бык. Быча-ара-а!

Окинув испуганным взглядом внушительную фигуру скупщика, Тимченко в первую секунду затрепетал и лишь во вторую трусливо прикинул, что не просто ему будет добыть бычьи яйца. Но мужик он иль не мужик? – вспомнил он справедливый рык ненаглядной супруги.

На время мысленно распрощавшись с быкастым скупщиком, Тимченко прошел в центр рынка, спустился по ступеням в "кружок", как называли место, где торговали запчастями, инструментом, дверными замками, метизами, сантехникой, красками, рыбацкими снастями и волнистыми попугайчиками. Купил у молоденькой девчушки массивные на вид садовые ножницы, притаил их надежно за пазухой, прямо у сердца, и, покряхтев, через силу заставил себя подняться.

Громила был на месте. А куда племенному собственно деваться? "Как же ему теперь бычьи его яйца отрезать?" – задумался всерьез и, казалось, надолго Тимченко, встав в десяти шагах от скупщиков. Бугай заметил повышенный интерес к его нескромной персоне.

- Эй, мужик, золотишко принес? Так не тяни резину, показывай давай! – проскрежетал громила, точно отрезал кусок металла. – Скоро Новый год, накатить надо успеть.

- Да нет… вообще-то есть… - забубнил Тимченко, чувствуя, как стремительно улетучивается из него отвага. – Но здесь, знаете, как-то неудобно.

- Шо?! Неудобно спать на потолке, баба падает. Давай показывай! – угрожающе потребовал барыга.

- Нет, не здесь, - неожиданно для самого себя заупрямился, набычился Тимченко. – Отойдем в сторонку.

- Ну, отойдем.

Тимченко отвел громилу в какой-то угол, вонючий и ужасный, совершенно не подумав о последствиях, что может навсегда остаться в этом углу. Но бугай ничего, вел себя миролюбиво, хотя продолжал сипеть гулкой водопроводной трубой.

- Ну! – терял последние капли терпения скупщик.

- Вот, погляди, - Тимченко стыдливо приоткрыл перед ним полу куртки.

- Да шо ты ломаешься, как тринадцатилетняя ссыкушка! – буркнул грубо барыга, но не удержался от любопытства и заглянул за пазуху Тимченко. Это бугая и сгубило. Тимченко саданул его коленом в пах – коротко вскрикнув, мужик мгновенно сложился пополам, а Тимченко запоздало подумал: "Черт, как же я ему в такой позе яйца стану отрезать?.." Спустя шесть минут он с трудом уносил ноги от громилы, еще не до конца пришедшего в себя, зато охваченного дикой яростью, будто бешеный бык. А спустя еще семь минут со свежим фонарем под левым глазом Тимченко сидел в какой-то каморке в окружении громилы и еще двух скупщиков, чуть менее свирепых и быкастых, нежели его цель.

Бугай с непонимающим, тупым видом вертел в руках трофей – садовые ножницы, найденные у Тимченко, и спрашивал у своих приятелей:

- На хрена ему эта дрянь понадобилась?

- Да он же ботаник, не видно, что ль?

- Хм, такими ножницами не фиг делать замочную скобу перекусить.

- Точно, вор он!

- Да какой, на фиг, вор?! Мелкий пакостник – и все тут!

- Слышь, мужик, - наконец обратился к Тимченко громила, - какого хера ты мне по яйцам влупил, ты мне после расскажешь. А покуда колись, что ты собирался ножницами делать?

- Я… я… яй… - начал было заикаться Тимченко, но бугай раздраженно его перебил:

- Да тебя, тебя спрашиваю, урод!

- Мне… не… не… мне нужны были… бычьи яйца.

- Шо-о?! – у бугая со скрипом отвалилась нижняя челюсть.

- А то. Мне позарез нужны бычьи яйца. Ты можешь это понять?

- Ты шо, больной на голову?!

Тимченко неожиданно осмелел – вырвал руку из клещей одного из сподручников громилы, даже приосанился, сидя на холодном бетонном полу. А потом Тимченко вообще прорвало-понесло – он затараторил, как пулемет, спеша выговориться точно перед смертью:

- Да, вот так, ты думаешь, я здесь зачем, мне здесь что, больше делать не фиг, как бы не так, я за бычьими яйцами сюда, сначала сунулся в мясной, а тетки сюда послали, смотрю и точно – вылитый бык передо мной: башка, как камень, носяра – во, челюсти железные; и я еще подумал: черт, какие ж у него тогда яйца должны быть; тогда я сбегал купил ножницы, но потом дал маху – не туда, черт, врезал, надо было по голове, а я не подумал…

- Заткнись, урод! – не выдержал наконец бугай и лязгнул железной челюстью; лоб его побагровел, как буряк, и вспучился буграми.

- Я… - хотел было продолжить Тимченко, но тут же смолк, не рискнув.

- Боня, что-то я не пойму, это про кого он все? – повернулся к громиле один из его корешей, коренастый и кряжистый, как пенек.

- Про меня, не усек, что ль?! – замычал, сверкая глазищами, бугай.

У кореша вмиг зашевелилась шапка на голове от вставших дыбом волос – и сползла набекрень.

- А ты шо, бык, Боня? – вконец растерялся и обалдел кряжистый кореш.

- А что, похож, - противным смешком хохотнул третий скупщик, худой и высушенный от старости, с седым ежиком на маленькой голове. – Боня, ты у нас тепереча бычара, хе-хе-хе!

- Заткнитесь, уроды! – гаркнул на сотоварищей Боня, затем, набычившись, с пеной у рта набросился на Тимченко:

- Это я-то бык?! Да ты на себя глянь, чмо, ботаник, инженеришка вшивый! Да пусть я и бык, что с того?! Бизнес у меня чики-чик, дома тоже все путем, а у тебя что, ботаник, одни умные мысли в дурацкой твоей башке, а в жизни – полный писец, не жизнь у тебя, а говно; да у тебя руки ни на что не стоят, да у тебя вообще ни хрена не стоит, а ты мне – бык?!..

- Боня, а на фиг ему твои яйца? – рискнул оборвать гневный монолог старшего товарища его кряжистый кореш.

- Чувак, на хрена тебе Бонины яйца? – пнул ногой Тимченко под ребра пожилой седой браток, едва сдерживаясь от нового приступа хохота. – Ты варить их собрался? Или глазунью там сбацать?

- Я не знаю… - замялся, потерялся вмиг Тимченко, вдруг осознав нелепость и абсурдность своего положения.

- Что ты, урод, не знаешь?! – снова взорвался Боня. – Тютюн, дай сюда ножницы, я ему щас яйца отрежу, враз, ублюдок, вспомнит! Рыжий, давай сюда его сраную задницу!

Тютюн – кряжистый кореш – сунул в медвежью лапу Бони садовые ножницы, а седой браток по кличке Рыжий, по-прежнему хихикая, бросился стягивать с Тимченко штаны.

- Я вправду не знаю! – отчаянно отбивался Тимченко, истошно вереща и кусаясь. – Это все Тонька, она все задумала, моча ей в голову ударила, с ней такое бывает, и она послала меня за бычьими яйцами…

- Послала так послала, - хохотнул Рыжий, наконец стащив с Тимченко брюки с трусами.

- А кто эта Тонька – баба твоя, что ль? – нахмурился Боня, вхолостую клацая садовыми ножницами в полуметре от Петькиного мужского достоинства.

- Жена.

- Так какого хрена ты у нее повелся?! Бычьи яйца ей подавай, краля, бля, нашлась! Да я твоей жене щас такие яйца устрою, мало не покажется! Я… я… - громила даже захлебнулся, затрясся всем телом от приступа ненависти к наглой, стервозной бабе, позволяющей себе черт знает что.

- Слушай, Боня, а давай сделаем так: отрежем этому придурку яйца, и пусть он валит с ними к своей бешеной жене, - предложил, ухмыляясь, Рыжий.

- А что, Рыжий дело говорит, - кивнул одобрительно Тютюн. – Боня, ты мужику яйца отхерачишь, или мне заняться?

- Стоять!! – неистово завопил Боня, яростно махая перед носом Тютюна садовыми ножницами. – Этот урод – мой! Раз я бык, как он тут гонит, знать, я ему щас покажу, какой я бык! Тютюн, Рыжий, мигом за его бабой!

- Что ты задумал, Боня? – насторожился, предвкушая большой шухер, Тютюн.

- Чует моя дупа, будет весело! – хохотнул Рыжий.

- Не-а, - пискнул Тимченко, но в тот же миг наткнулся правым глазом на носок Бониного сапога и беспомощно поник головой.

- Я вначале трахну его бабу, потом отрежу ему яйца, и тогда мы глянем еще, кто здесь бык…

Спустя сорок минут Тютюн и Рыжий привезли Тоньку; она особенно не сопротивлялась, даже наоборот, волчонком рыкнула на Боню, что он, мол, позволяет себе с ее мужем, на что Боня, поморщившись, с легонца влепил ей оплеуху, затем поволок за руку в соседнюю комнатенку, где скупщики хранили свой золотой запас, затворил за собой дверь – и пошло-поехало! За дверью послышались шум, возня, даже дурацкие причмокивания, затем визг и стоны, затем всхлипывания и мольба не то о помощи, не то наоборот… Тютюн и Рыжий с довольно-глупыми рожами замерли под дверью, стараясь не упустить ни одного звука, доносившегося изнутри… Неожиданно их кто-то грубо растолкал, прямо раскидал в стороны, и с диким воплем "Я убью тебя, сраный бык!" в комнатку ворвался голый по пояс Тимченко.

Влетел – и тотчас стал как вкопанный. С тупым недоумением Тимченко взирал, как его голая Тонька, повалив на пол быкастого Боню, ловко оседлав его сверху, с безжалостным усердием трахает его, а громила, как слезливая баба, счастливо под нею подвизгивает. "Видно, теперь Тонькина душа в этого борова вселилась", - пронеслось в разгоряченной Петькиной голове. А парочка, завидев Тимченко, тут же прервала страстные скачки и почти одновременно повернула к нему головы.

- Что с тобой, дорогой? На тебе лица нет, - пролепетала елейным голоском грешная Тонька. – А глаза какие красные, будто ты крови напился, фу!

- Что глаза, ты лучше глянь на его яйца! – испуганно прохрипел из-под Тоньки поверженный Боня. – Жесть, а не яйца!

- А что, что? – в комнату вбежали любопытные Тютюн и Рыжий, принялись бесцеремонно рассматривать голого Тимченко и тоже ужаснулись от его вида.

И было отчего прийти в ужас. Яйца Тимченко стали похожими на две красно-синих сливы от прилившей к ним крови, гонимой, вероятно, справедливым гневом и возмущением (а может, посиневшими от долгого сидения на ледяном бетонном полу).

- Чувак, да у тебя яйца чисто бычьи! – заметил совершенно серьезно Рыжий и содрогнулся от такого открытия.

- Петя, так ты у меня, выходит, бычок, - хмыкнула Тонька и вдруг как захохочет дико. – А я, дура, тебя за бычьими яйцами послала!

С Тонькой своей после этого случая Тимченко развелся, уединился у себя дома, запил, зарос, опустился, и на полгода о нем все забыли. Тонька с Боней, эти "Красавица и Чудовище", как их не преминул прозвать Тютюн, вскоре исчезли из города, самого Тютюна за какую-то аферу или даже мелкую кражу посадили на два года, Рыжий остался один, а потом вообще умер от внезапного сердечного удара.

Зато Тимченко незаметно для себя и соседей возродился наново. К нему повадилась ходить тихая женщина Лидия Ивановна, убирала в его доме, обстирывала и готовила; Тимченко привязался к ней всем  сердцем, а в начале весны, в аккурат на 8 марта, Лида родила ему дочку – вылитую крошечную Тоньку, с Тонькиными бедовыми, озорными глазками и Тимченко лучащейся душой.

январь 2009 г.