двести 8

Жила в лесной избушке Полина с тоской и скукой – развлекали ее лишь сновидения, часто, правда, находящиеся в отлучке, да изредка на поляну, где стоял Полинин дом, залетали нелепо и безвкусно разукрашенные бабочки.
- Здравствуйте, птички, - хоть и были бабочки некрасивы, но их внезапные появления хоть что-то необычное привносили в один из тысячи миллионов дней, прошедших с того момента, как вокруг Полины появились избушка и лесная поляна. – Вы надолго ко мне? Слова девушки звучали тихо, почти неслышно, будто и не были рассчитаны на чье-то внимание – стали они таковыми не во времена нынешние, когда количество тех, кто может вслушаться в сказанное, и вправду поубавилось, а в жизни ушедшей, наполненной разговорами и спорами. Изменилась громкость ее слов после того, как Полина, страдающая болезненно немощным слухом, поняла, что голос свой, звучащий для нее приглушенно и туманно, не стоит усиливать до уровня, как ей казалось, не более чем среднего, потому как ухо собеседника в таком случае терзал лишь не расслышанный ею самой истошный крик. Дабы не травмировать психику окружающих неуместно громкой интонацией своих речей, Полина решила произносить слова как можно тише, иногда, правда, чрезмерно тихо, не слыша, саму себя, сомневаясь, говорит ли она хоть что-нибудь.
От жизни прошлой - шумно-беспокойной, отчаянно-радостной – не осталось даже хоть сколько-нибудь цельных воспоминаний, так, какие-то взгляды, нелепые улыбки да учащенные дыханья. Сохранились еще несколько предметов, что были приобретены стараниями Полининого небольшого каприза – в чемодане, украшенном двумя поистертыми надписями: «Любим Польке от Фокстрота. Буэнос-Айрес. 193 год» и «Полине от Полины. Станция Конечная. 3 год», лежал десяток вещей, что постепенно сберегала у себя Полина памяти ради – о тех, кто ей был когда-то дорог... Рукав рубашки, зубная щетка, сломанный карандаш, потерявшаяся пуговица, игрушечная машинка, зеркальце, расческа, тетрадка, улыбка – на порванной фотографии.
- Вы скажете мне что-нибудь? – Полина, прищурившись, опускалась на колени – она всматривалась в неспокойные пестрые пятна на траве. – Что вы говорите, глупые птички?..
Привез тебя сюда, в ветхую избушку, оставленную лесниками еще во времена дореволюционных сказок, немецкий офицер. Тот, что выбрал тебя из группы арестованных евреев. Что насиловал тебя, кричащую во весь голос, но никем посреди леса не услышанную. Что сейчас был закопан неподалеку от поляны – ты вскоре после того, как впервые очнулась в избушке, нашла забытый лесниками ржавый топор.
- Что вы говорите, глупые птички?! Зачем вы все это придумали? Спасая от ареста, меня привез сюда папа. Скоро он должен приехать, забрать меня.
Полина поворачивалась спиной к бабочкам, шла в избушку. В который раз открывала старый чемодан, в который раз начинала перебирать вещи тех, кого она любила когда-то. Зеркальце, расческа, карандаш, папин галстук...
- Папа?.. Папа!
Полина кричала, но не слышала себя. Не понимала, зовет ли она отца, или всего лишь шевелит беззвучно губами. Не чувствовала своим взволнованным слухом ничего, кроме тихого шороха.
- Это вы?.. Это вы, пестрые птички?! Это вы?!