Мария. Первая любовь

В полдень, к дому подъехала запыленная легковая машина, такой в этом селе еще никто не видел. Из нее вылезли несколько немецких офицеров в красивой черной униформе. 
Вместе с ними прибыл и  староста села.
Они уверенно вошли во двор, оглядев двор и сад, вместе с отцом зашли в дом.
Все это Мария наблюдала стоя у времянки с неприлично открытым ртом.
Через некоторое время все они вышли из дома вместе с отцом и матерью и, поговорив между собой, еще несколько минут, стали уходить.
Однако, один из офицеров преспокойно остался на месте и с явным удовольствием присел на теплые от солнца ступени дома, при этом аккуратно подстелив под себя носовой платочек.
Тут мать позвала Марию, и она стремглав побежала за ней в дом, отметив про себя, что офицер очень смугл и, вообще то, по-своему, даже  красив. Его черные, гладко зачесанные, волосы обрамляли овал загорелого  лица, с классическим, немного с горбинкой как у римлян  носом, голубыми глазами и сверкающими, когда он говорил или улыбался, белыми зубами.
Он внимательно следил за удивительно стройной и красивой девушкой, а когда Мария пробегала мимо него, вдруг, приветливо улыбнулся ей. Вспыхнув от смущения и моментально покраснев, Мария забежала в дом, где мать уже освобождала, отдельно отстоящую, их комнату от своих и Марииных вещей.
На молчаливый вопрос дочери она кивком головы дала понять, что тут будет проживать оставшийся у них немецкий офицер.
Не зря ее обуревали этой ночью, казалось, беспричинные тревоги, ее тревожные предчувствия к переменам  оказались верными.
Все остальное прошло как во сне, обустройство постояльца занимало все семейство до самого вечера.
Подъехавшие позднее солдаты протянули в комнату телефонные провода и установили какой-то диковинный аппарат, который сразу же начал звенеть и немец что-то подолгу и громко в него говорил.
Мария переселилась во времянку вместе с матерью, которая, не переставая, читала молитвы и одновременно готовила ужин для семьи и, теперь уже, отдельно для постояльца тоже. Мария практически не высовывала носа с времянки и к вечеру, уставшая, скорей от новых впечатлений, заснула возле матери беспокойным и тревожным сном.
Утро наступило быстро. Мария, встав с постели, пошла во двор, умываться. Долго терла старой, износившейся зубной щеткой зубы и, когда начала было вытираться полотенцем, кто-то тронул ее за плечо. От неожиданности она вздрогнула и, резко повернувшись назад, увидела перед собой широко улыбающегося немецкого офицера. Он был в белоснежной нижней рубашке, черном галифе, заправленных в черные, начищенные до блеска, хромовые сапоги и приветливо протягивал в руке  что-то в свертке. Мария отрицательно помотала головой, но офицер на ломанном и вполне приличном  русском языке, сказал:
- Это вам подарок, меня зовут Гюнтер.
Что-то в его словах было обезоруживающим, что неожиданно вызывало доверие и симпатию к нему и, немного поколебавшись, Мария с достоинством взяла, протянутый им сверток, буркнув под нос:
- Меня Мария, спасибо.- И стремглав убежала во времянку.
Все это произошло, практически, в какое то мгновение. Уже во времянке, с нескрываемым и жадным любопытством,  Мария развернула подаренный ей сверток и обнаружила в нем в великолепном футляре из слоновой кости зубную щетку, ручка которой переливалась голубым перламутром. Подарок был очень своевременен, так как уже несколько месяцев она не могла приобрести зубную щетку из-за военных действий, проходивших вокруг их села и магазины, в связи с этим, не работали. Она, помимо своей воли, как девчонка, радовалась своему приобретению, долго вертела в руках и, вдоволь налюбовавшись им, спрятала подальше от своих сестер и брата, которые могли бы просто у нее подарок забрать. Благо никто из родных не увидел случившегося.
Теперь у нее появилась тайна, которая приятно, вместе с тем тревожно, заставляло биться ее девичье сердце.
Прошли дни, наполненные хлопотами и постоянной опаской, но семья уже кое-как приноровилась к происходящему в их доме ежедневному переполоху, в связи бесчисленными посетителями, прибывавших каждый день, которые что-то докладывали или просили Гюнтера о чем-то. Он, никогда не раздражался, был немногословен, с каждым из них говорил четко и негромко, если нужно подписывал какие-то бумаги,  и все они с умиротворенными лицами уходили или уезжали на легковушках или грузовиках от него.
С домочадцами он был корректен и приветлив, никогда не требовал для себя что-то. И уже домашние сами предлагали ему попить чаю или что-нибудь поесть, на что он всегда с вежливой благодарностью смешно говорил «большое спасибо».
Вообще, он разительно отличался от своих коллег: всегда подтянут, опрятен, не многословен, в нем, это было видно не вооруженным глазом, текла благородная кровь его тевтонских предков, что непроизвольно вызывало к нему уважение, хотя, казалось, он для этого не предпринимал ни каких усилий.
Мария постепенно привыкла к постоянному присутствию постояльца и даже проявляла к нему некую симпатию: то положит незаметно яблоко или грушу ему на рабочий стол, заваленный бумагами и картами, то постирает его носовой платочек, а потом, погладив и открахмалив, положит на видном месте… и т. д. 
Он все эти мелочи замечал, всегда при виде ее как-то особенно склонял свою горделивую голову и, было ей понятно, что он, молча, ее благодарил.
Сестры ее стали замечать, что Мария при виде Гюнтера, непроизвольно краснела, и пытались над ней шутить, приговаривая, мол, «ты влюбилась в него!». Она же строго их урезонивала и поспешно находила какую-нибудь по хозяйству работу, которой всегда было невпроворот.
Наступала осень. Природа преображалась прямо на глазах. Такое многоцветие красок бывает, наверное, только в это время года. Деревья, поля, заросшие лесом, горы приобрели все цвета радуги, словно, напоследок показывая, насколько она, природа, многогранна и ослепительно красива.
Перемены наступали и в доме Марии. Было заметно, как озабочены, были прибывавшие к постояльцу «гонцы», как Гюнтер все больше был хмур и немногословен. Однако при встрече с Марией он неизменно преображался, и светлая улыбка озаряла его лицо.
Иногда он порывался, видимо, ей, что-то сказать, но, делая усилия над собой, он проходил мимо, приветливо кивая головой.
Теперь уже и Мария непроизвольна  была озабоченна видом Гюнтера, хотя и понимала, что его беспокоило: все чаще поговаривали о наступлении советских войск и, что вскоре погонят немцев из села. Что-то постоянно ныло в сердце Марии, не давала ей спать спокойно, мысли навязчиво вертелись вокруг Гюнтера, однако она и духом не помышляла о каких-то действиях, даже заговорить с ним.
Все произошло совсем нежданно. Вечером, прямо у порога дома они столкнулись, чуть ли ни лоб в лоб. От неожиданности Мария споткнулась о порожек дверного проема и могла бы упасть, если бы не сильные руки Гюнтера. Он мягко поставил ее на ноги и вдруг неожиданно взял ее за руки, и с какой то неистовостью начал шепотом, сбивчиво говорить:
- Мария, мне скоро надо уезжать, скорей всего навсегда. Я с первого дня, как мальчишка, влюбился в тебя.- Он замолчал, пытливо изучая ее реакцию на свои слова, глядя прямо ей в глаза, и с еще большим жаром продолжил:
- Это не просто слова! Хочу сделать тебе предложение. Выходи за меня... С твоими родителями я поговорю. Все у нас будет хорошо. Подумай и не торопись с ответом. У нас есть еще несколько дней. Хорошо?
Мария от неожиданности и, внезапно наступившего головокружения, как во сне, прошептала:
- Хорошо...
Она не могла оторвать свои глаза от его голубых как небо глаз, в которых светился  безумный огонь, лицо его побледнело, несмотря на его загар. Он медленно отвел свои руки, и как только послышался какой-то шум, быстрым шагом направился в свою комнату.
Ноги ее подкашивались от напряжения и наступившей слабости. Она медленно побрела к времянке. Сердце ее бешено колотилось и, казалось, она еще ощущала тепло сильных рук Гюнтера, голос, его слова в ее голове гудели как колокола, хотя говорил он шепотом. Войдя в комнату, она присела на край кровати и, обхватив руками голову, неожиданно для себя, громко разрыдалась, то ли от горя, то ли от счастья.
Так она просидела, почти, до наступления сумерек.
В комнату зашла мать, которая не могла понять, почему ее дочь так долго не выходит из времянки, несмотря на неоднократные ее просьбы о помощи по хозяйству.
Мария опять расплакалась и, неожиданно для себя, выложила ей все происшедшее.
Мать, охнув, медленно опустилась рядом с ней на кровать, молча, удивленно, словно не веря своим глазам, уставилась на Марию. Когда же это ее любимая дочь успела стать взрослой, бедная, бедная моя дочь, перебирала свои мысли она.
После некоторого замешательства и затянувшегося молчания, мать тихо, но жестко сказала:
- Ты в своем уме? Он же фашист! Ты знаешь, что с нами будет, если ты с ним уедешь? Всех нас расстреляют! Ты хоть это понимаешь?
Слова матери потрясли Марию до глубины души. Как же она забыла, в какое время и где она живет, и какие проблемы могут быть у ее родных, а она тут с Гюнтером! Какой ужас!
Тут же мать, после некоторых раздумий, твердым, не терпящим возражения, голосом велела ей собираться. На немой вопрос Марии она дала понять, что ее пребывание здесь уже опасно, поэтому она срочно должна, как можно незаметнее, уйти к родственникам, проживающие на краю, их длиннющего, села. Кроме того, мать настрого приказала ей не выходить из этой комнаты, пока она сама ей это не разрешит.
Мария всегда чувствовала, кто всем руководит в этом доме, мать всегда находила выход из любой ситуации и вот еще одно ее мудрое решение. Мария с облегчением вздохнула.
Сборы были недолгими и под  покровом ночи, окольными путями,  Мария, взяв небольшой баул со своими  вещами, вместе с братом- подростком ушла из дому, ничего ни кому не говоря, и ни с кем не попрощавшись.
Тупая безысходная боль пронзала ее девичью душу, хотелось кричать и плакать, тело, словно налитое свинцом, не хотело ее слушать. Шла она как в бреду, не видя перед собой ничего и никого.   
Одна  только вещь скрашивало ее горе – пенал с зубной щеткой, подаренный Гюнтером, который она прижимала к своей груди, словно через него она передавала ему свои прощальные и совсем невеселые мысли.
Ночное небо было черным, практически ничего не было видно и будущее, под стать этой темени, было зловещим и неизвестным.


Рецензии
Пусть бы все и всегда влюблялись,чем приходили воевать. Что же поделать, если такие времена были. Лев, ты прав, маленькие рассказы больше чувств всколыхнут, чем долгие рассуждения, мне есть у кого учиться! С уважением. Виталий.

Виталий Кондратьев   17.03.2009 16:54     Заявить о нарушении
Спасибо Виталий!
Я тоже так считаю, всегда нужно черпать, то что тебе кажется приемлемым...
Что же касается сюжета, то он почерпнут из рассказов моих близких...все было реально, не зря говорят: жизнь самый великий выдумщик...
Ваш, Л.

Лев Холай   17.03.2009 22:32   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.