Всем равнодушным

Помню, тогда Таня дала мне его номер. Потом попросила ребят позвать его и для верности представила нас лично. Сказала, что у меня есть к нему очень серьезное дело. Он кивнул.
Вечером созвонились, чтобы встретиться.
- Зайдите ко мне, – он назвал адрес. – Я не настроен никуда выбираться. Устал.
  Ему было двадцать восемь, и в танином шоу-балете он танцевал уже четвертый год. А до этого – в других шоу-проектах. Даже в телевизионных, публичных, но всегда мимо призовых мест и денежных премий. Это меня очень расположило к нему: я тоже обычно мимо всего протанцовываю.
 
Зашла вечером. Он жил один. В квартире все было обычно – относительно чисто, немного пыльно, брюки на стуле и под стулом. Слегка удивил только телевизор, транслирующий безо всякого стеснений порноканал со всеми соответствующими вздохами и стонами. Я села в кресло напротив широкопанорамной картины полового акта.
- Может, выключишь?
- Он в фоне, – отмахнулся Вадим. – Расскажи подробно, чего ты хочешь.
- Хоть звук выруби.
Он приглушил звук. От этого сделалось странно – так, словно фон определял передний план, а не наоборот.
- Я устаю очень, – объяснил он все-таки. – Постоянные репетиции. У меня нет времени – на остальное. Если я не буду это смотреть, то вообще все забуду.
  Я засмеялась. Выложила деньги.
- Это четверть суммы. Не тороплю ни в чем, но постарайся. Камера у тебя есть?
- Обижаешь. Аппаратура нормальная. Будет готов диск – просмотришь. Она кто?
- Офис-менеджер в его компании. Пока не уволилась.
- Ничего, я все равно ее выловлю. Беременна?
- Вроде нет.
Я написала на листке бумаги ее имя и название компании. А потом, немного подумав, имя ее мужа.
- Давно они женаты? – уточнил Вадим.
- Полгода.
- А у тебя никак не переболит?
- Нет, – я немного удивилась. – Мы расстались задолго до его свадьбы. Просто хочу доказать ему, что он сделал неправильный выбор.
- Ок. Мне все равно по большому счету. Хорошая подработка.
- Да, Таня объяснила. Часто берешься за такое?
- Берусь.
 Он взглянул на меня и снова отвернулся к экрану.
- Это не проституция. Это как афера. Тут другая концепция.
  Тогда мы очень хорошо друг друга поняли. Он предложил мне выпить, но я отказалась.

Я ни секунды не сомневалась в том, что план сработает, и тем более – в том, что блондинка-офис-менеджер-Алина будет наказана справедливо. Хотя со стороны это выглядело так, как будто несправедливый Боженька решил наказать блондинку за естественный цвет ее волос.
К Максу я остыла. Так скажем. Ничего личного. Но после того как я остыла, сердце превратилось в желе – настолько тогда было горячо, настолько потом было больно, настолько расплавилось, перекипело и застыло в самой уродливой форме – так, что постоянно давило изнутри.
Если разобраться, то Алиночка для внутреннего комфорта подходила ему гораздо больше – милая, смешливая, в меру стервозная, папенькина дочка в красненьком «пежо», которая захотела делать карьеру в бизнесе, и которую папа же устроил к Максу офис-менеджером. Ей бы по клубам зависать… Но в клубе она вряд ли встретила бы вечно озабоченного делами Максима Викторовича Справцева. По сути, он и не знал таких – легких, миленьких, с неумолкающей мелодией Vertu в голове. Его привлекло это безумно. Но безумный брак, по моему мнению, заслуживал хотя бы умного финала – чего-то вроде организованной справедливости.

Вадим потом отзвонился:
- Мы познакомились. Все идет хорошо.
- В смысле?
- Зачем тебе подробности? Я зашел к ним в компанию – как бы «по поводу корпоратива». Потом она подкинула меня до метро, записала мой телефон.
- Думаешь, позвонит?
- Я включил все обаяние.
Вадим мог и не информировать. Мог не звонить. Мог не переходить на «ты». Таня охарактеризовала его как способного, но странного парня. Он стал танцором без школы бального танца, без любительских курсов, без кружка народной самодеятельности – благодаря  природным способностям и нажитому опыту. И если Таня его ценила, значит, было, за что. В двадцать восемь лет он отдавался исключительно работе, и мне – в мои двадцать восемь – это не казалось таким странным, как Тане в ее тридцать шесть. 

Прошла неделя. Меня подмывало позвонить ему, но не хотелось произвести впечатление нетерпеливой истерички. И еще боялась, что он, между прочим, скажет: «А она ничего девчонка, прикольная», или: «Симпатичная эта Алинка, приятно работать». Думаю, это кольнуло бы так, как если бы Макс снова на ней женился.
Вадим позвонил в пятницу, в одиннадцать вечера.
- Волнуешься за меня?
- Немного.
- Я только что освободился.
- Танцевал?
- Да, писали новогоднее шоу.
- Я думала, их летом пишут.
- Нормальные каналы летом и пишут.
  Посмеялись. Но хотелось узнать об Алине.
- Заедешь? – спросил он.
- А нужно?
- Нет, по делу не нужно. Просто мрачно от всех этих конфетти. Расскажу о девочке, хочешь? Мы два раза обедали на этой неделе.
- И все?
- Пока все. Но она обещала выкроить время и забежать ко мне в гости.
- Сказала, что замужем?
- Нет. Сказала, что очень занята. Так приедешь?
Ночью? Поговорить об Алине?
- Нет, Вадим.
- Не для секса, – добавил он.
- Тем более.
Снова неумно похихикали.
- Тогда завтра заходи. Я целый день дома буду. Свободный день выпал.
- Без тренировок? Без репетиций?
- День для лени.
- Хорошо. Но не обещаю.

Днем зайти – это не то, что ночью. Это по делу может быть, подробности обсудить или что-то вроде. Хотя смысла в этом не было. И Вадим не в моем вкусе был парень. Невысокий, русоволосый, зеленоглазый. Оторванный от будней – в танцы, и танцы – уже будни. Я видела его у кого-то в подтанцовке – смотрелся он нормально. Он хорошо вжился в тот стиль, который Таня определила для своего балета в целом – экспрессия на грани сумасшествия. А в жизни словно тормозил сам себя, отдыхал от раздерганности и потому казался немного сонным.
Телевизор, к счастью, был выключен. Он поймал мой взгляд.
- Чего-то не хватает?
- Гм.
- Мне тогда просто неловко было при тебе выключать. Все равно, что начал бы оправдываться.
Он налили мне вина. Щедро, чуть не перелил.
- Хорошо, что зашла. На следующей неделе я тебе диск запишу, обещаю.
- Понравился ты ей?
- Уверен.
Он сел на диван, поджав под себя ногу.
- О чем говорили? – поинтересовалась я.
- Не помню. О музыке, кажется.
- И кто ей нравится?
- «Корни».
- А тебе? 
- Рахманинов. А тебе? – спросил он.
- Queen.
- Фредди умер, ты знаешь?
- Рахманинов тоже не очень жив.
- Ты нормальной кажешься, – сказал вдруг Вадим. – Такую работу обычно пожилые дамы предлагают, злые, неудовлетворенные, готовые на все ради мести.
- Понятно. Ты тоже не кажешься подлецом с первого взгляда.
- Мне все равно, каким я кажусь. Я очень равнодушен. Иногда мне хочется написать такое… открытое письмо… всем равнодушным людям, чтобы понять, сколько нас…
- О чем письмо?
- О себе.
- И что бы ты написал?
- Я бы написал, что вдруг понял, почему на Новый год, например, или на День рождения люди желают друг другу любви. Потому что любовь большущая редкость. Лично я даже не помню того времени, когда влюблялся. Память стирала его тщательно, спасала меня от ненужных, болезненных воспоминаний, и, в конце концов, присыпала пылью все плохие истории и даже хорошие истории, которые постепенно стали плохими. Когда-то я сожалел, что не застрахован от них, теперь сожалею, что застрахован. Что-то произошло со всеми чувствами одновременно – яркое не кажется ярким, доброе не кажется правильным, красивое не привлекает, некрасивое не отталкивает, гнусное не вызывает отвращения. И в целом мало что интересует. Пожалуй, работа. И то – по мере необходимости и всеобщей борьбы с финансовым кризисом. Меня даже кризис мало тревожит, хотя депозит в банке заморожен, а банк на грани банкротства. Отупение что ли. Или цинизм все разъел. Где уж тут до чувств…   
Помню, любовь бывала хороша ровно до тех пор, пока я к ней не приближался, и она не становится привычкой. Теперь я бы с удовольствием реставрировал то состояние до приближения, но я не помню чувств и не могу создать их из ничего. Помню только, что каждое утро дарило надежду и хотелось писать стихи. Теперь утро – это всего лишь время, когда я открываю жалюзи, чтобы закрыть, вернувшись вечером.
Кажется, тогда у меня не было денег на охапки роз. Теперь охапки роз мне кажутся фальшивкой. Кому их дарить? Девчонкам из клубов? Коллегам по работе? Виртуальным подругам? Соседке по площадке? Она уже несколько раз заходила: у нее вылетает пробка из счетчика. Она снимает квартиру – ей одиноко. Сначала они снимали вместе с каким-то парнем, потом их любовь кончилась. Он ушел к другой, в другую квартиру, может, там нет проблемы с пробками. И мне тоже не нужны ее проблемы.
Еще написал бы, что мне хочется красивой истории, не пошлой, не фальшивой. Пусть даже с розами, с дорогими ресторанами, с вальсом. С настоящим вальсом. Организовать это – ноль проблем, но хочется чувства. Имитировать любовь? Симулировать? Обмануть собственное циничное сознание? Смотреть на нее и считать ее самой красивой? Просыпаться с надеждой на ее улыбку и одобрение?
Не представляю даже, за чью улыбку я расшибся бы. В принципе, я давно забил на чужое мнение. Тем более, на мнение девушек. Как только ты им позволишь ломать себя под их прихоти – прощайся со своей собственной жизнью и живи их бесконечной телефонной болтовней и розовыми мягкими игрушками.
Сбить в романтику может только что-то неожиданное… Что-то очень неожиданное. И мне иногда кажется, что это неожиданное вот-вот произойдет. А иногда кажется, что самой большой неожиданностью может быть только смерть.
- Понятно.
- Ты бы под таким письмом подписалась?
- Наверное. Равнодушие – очень здравый подход к миру. Это как синдром приобретенного дефицита эмоций. Это никак не лечится.
- Ты меня очень утешила, Нина.
Я еще выпила. И когда я выпила, мне тоже стало казаться, что вот-вот случится что-то неожиданное. И Вадим показался мне чертовски привлекательным и вообще классным парнем – не прогнившим вместе с шоу-бизнесом, не опошлившимся от порнухи, чистым в своем равнодушии, наивным в своем цинизме. И я была рада тому, что он не предложил мне остаться.

В следующий уик-энд мы смотрели новое порно. Не очень креативное, но с Алиной в главной роли. Никто из нас не стеснялся, но я наблюдала за его движениями на экране, видела ее счастливую улыбку и не чувствовала себя довольной. Деньги он не пересчитывал.
- Обращайся, если что.
Один диск я выслала Максу на работу, другой – домой, третий – его родителям, четвертый – ее родителям, а пятый оставила себе на память о Вадиме. Его лицо было размыто, его адреса Алиночка не знала, встречались они не дома, а на съемной квартире. Он сказал, что в целом это дело обычное и никак не грозит его работе в шоу-балете.
Не знаю, насколько просветились их предки, но мне передали, что Макс вызвал к себе юриста и долго с ним совещался. Так начался бракоразводный процесс.
Вадим не звонил больше: наши совместные дела закончились. А может, у него больше не выпадало дней «для лени».
Таня была занята приближающимися зимними праздниками, времени для разговоров не было.
Потом я сама ему позвонила.
- Кто это? – спросил он.
- Нина.
- Какая Нина?
Он не придуривался, правда, не мог узнать.
- Нина, – повторила я мрачно.
- А, Нина. Как твои дела?
- Хорошо.
- Я сейчас занят немного. То есть много – все время занят. В понедельник утром только свободен. Приедешь?
Я положила трубку. И он сразу перезвонил.
- Прости, что не узнал. Не вздумай обижаться. Просто это самая настоящая неожиданность. Я не надеялся, что еще тебя интересую.
Свели к шутке. Я пообещала, что приеду.

А в субботу позвонила Таня.
- У нас тут милиция была. Вадика застрелили. Я на всякий случай ничего о его подработках не рассказывала и о ваших делах тоже. А так – врагов вроде не было.
- Спасибо.
В понедельник мы увиделись – на его похоронах. Я топталась вместе с девчонками из балета, избегая смотреть на Таню. Но и она избегала. Прощаясь, лишь на миг задержала мою руку.
- Сейчас Новый год, все корпоративы. Потом созвонимся.

Макса я встретила два месяца спустя – случайно, в банке. Увидев меня, он переступил с ноги на ногу, как от внезапного холода, подкравшегося к пяткам.
- Как поживаешь? – спросил вежливо.
- Хорошо. Все устоялось.
- Да, у меня тоже.
- После развода?
- После спровоцированного, или лучше сказать организованного развода. Но выбора не было – стыдно было бы прощать. И не наказать виновных – тоже стыдно.
- В таких делах… обычно исполнители страдают.
- А заказчикам остаются муки совести.
- Или не остается ничего.
Макс смерил меня взглядом и отвернулся. Он не мог быть уверен, и я глядела на него очень спокойно.
- Работы много. Летом в Индию полечу. Друзья говорят, такой покой там охватывает – от архитектуры что ли.
- Или от терактов. Лети, конечно.
Я махнула рукой куда-то в сторону, словно и не Максу, и шагнула тоже куда-то – в безвоздушное пространство. Но у двери он догнал меня.
- Мне кажется, нам поговорить нужно.
Желе в сердце даже не колыхнулось от его слов.
- Ты читал открытое письмо «всем равнодушным»?
- В Интернете?
  Я молчала.
- Я найду. Тогда поговорим?
- Тогда да.