Когда дети маленькие 12

Урсула Нойманн


Книга "Когда дети маленькие, дай им корни,          
когда они вырастут, дай им крылья"


(Книга для родителей)

Глава "От детской души поэта"   

Многим читателям знаком поэт Герман Гесс по его книгам. Здесь же мы познакомимся с ним, как с ребенком. С его внутренним миром детской души. Глубокий взгляд поэта в свое детство он выразил в своих рассказах. Поэт представляет в рассказах – свои чернейшие дни детства и своим мастерством языка делает эти рассказы настолько актуальными, что читатель чувствует сердцебиение ребенка, проникает в его внутренний мир, переживает и касается непосредственно глубины, и высоты его отчаяния. Герман Гесс описывает детские будни 1888 года.
При этом замечательным является то, что эти будни не отличаются от бесчисленных будней сегодняшних детей, если мы говорим о взгляде чувств на детские конфликты. Тогда одиннадцатилетний ребенок,  страдал также от того, что не имел  доверчивого и любящего отношением с отцом. Такая отдаленность  сына от отца характеризует и сегодня, горе многих детей. Вероятно, Вы вспоминаете о главе, в которой сообщалось о «недобровольных отцах и то, «что 90 из 100 отцов не могли испытывать никаких отцовских чувств», потому что не имели  «никакого отцовского образа», в детстве. Именно потому, что они постоянно не обозревались своими отсутствующими отцами. Сам повод, который подводил ребенка к разочарованию и сомнению больше чем 100 лет назад, определенно относится также еще сегодня к одному из главных факторов к «скатыванию в низ». Фактору, который акцентирует внимание детей и родителей. Ребенок «ворует» и говорит (в первом разгоне) «не правду».
Основная причина его зла, его горя и его раздвоения, это его сомнения в собственной стоимости. Колебания ребенка между положительной самооценкой и его малодушием.  40-летний поэт описывает ретроспективно те чувства (страх), которые он испытывал во время своего детства. Он говорит: «Если бы я должен был снова описать  все те чувства и результат их мучительных столкновений, а так же, основные причины, и, назвать это все единственным словом, то я не выбрал бы никакого другого слова, кроме слова «страх». Страх! Тот страх, который вызывает неуверенность во всем. Тот страх, который отодвигает все и не дает ощущать детское счастье. Страх, перед штрафом. Страх, мучащий мою нечистую совесть. Эти чувства заполняли и терзали мою душу, но эти чувства были мне «запрещены» и я чувствовал себя «виноватым».
И сегодня, при глубоко-психологическом рассмотрении этих фактов,  возникает необходимость рассмотреть вопрос; Как возникает дефицит душевной теплоты и личностной независимости? Что получается в результате «запрограммированной блокировки» зрелости личности?  Конечно, это можно выразить только словом «страх», если мы хотим ограничиться единственным словом. Черный день в жизни одиннадцатилетнего мальчика начинается с того, что он (Герман Гесс) решается зайти к отцу в рабочий кабинет. Рабочий кабинет был «империей отца»; в нем «жили власть и дух, здесь был суд и храм». О причинах его решения написано так: «Я имел страх перед ним, но иногда было очень  приятно обращаться к нему, у которого можно было извиняться. «Мы спрашиваем: почему «иногда было очень  приятно (и хорошо)» при обращении к отцу? Что дает сыновьям «извинение» у их отцов, если они находятся на двенадцатом году жизни? Мы  спрашиваем не для того, чтобы искать разные ответы. Ответы были бы возможны только частично, и то, если бы мы подняли точную автобиографию поэта. Мы ставим этот вопрос потому, что в этом маленьком предложении так ощутимо звучит смущенное, непроизвольное (природное) отношение ребенка к его отцу, на которое мы хотели бы обратить  внимание. «Смущенный, одиннадцатилетний мальчишка, как всегда, нерешительно «давит на дверную ручку и открывает «дверь наполовину». Для сына, полной неожиданностью явилось то, что отца нет в рабочем кабинете. Дальше это событие он описывает следующим образом. «С ощущением - наполовину от разочарования и наполовину от облегчения я вошел. Я смягчил мои шаги и касался пола только пальцами ног. Я шел так же, как мы должны были ходить на втором этаже (наверху), когда отец спал или имел головную боль. И  если эту тихую ходьбу  я  все-таки  чувствовал, то мной овладевало сердцебиение. Я снова и снова ощущал усиленное, тревожное давление в животе и в горле. Я продвигался медленно и тревожно, я делал один шаг за другим. И уже я не был безвредным посетителем и просителем, я становился «незваным гостем». Я неоднократно тайком пробирался, в отсутствие отца, в его обе комнаты рабочего кабинета, которые являлись для меня тайной империей. А также, я подслушивал и исследовал там все. А дважды бывало так, что я взял кое-что у него». Здесь мы не должны забывать, что отец в семье, в те времена, занимал командную позицию (руководящую роль) и имел неоспоримый авторитет.  Женщины и дети чувствовали себя «не свободными» не только в его присутствии.  Они ощущали его «власть» и тогда, когда он не присутствовал, или когда они «только входили» в его помещение. Это переплетение иерархии родителей и ребенка с педагогической, направляющей линии, соответственно культурно-исторической ситуации мы не обсуждаем. Возможно, именно эта причина, являются аспектом детских проблем чувств. И разъяснением того, что психическое развитие ребенка, а вместе с тем, и его последующий характер, переплетены неотъемлемо с опытами чувств в его родном доме. Гесс называет свой родной дом специфическими словами «домом отца».
Теперь и мы знаем об одиннадцатилетнем  мальчике кое-что,  когда ставим вопрос: что происходило в его душе? Что происходило в его внутреннем мире, мире стимулов и желаний, мире страха и обороны, совести и морали? Ребенок Герман Гесс чувствовал себя не больше, чем «посетитель» его отца, он чувствовал себе «как незваный гость». Человек хочет «проникновения куда-то» обычно тогда, когда ему запрещают входить в эту область. Он считает, что эту область от него скрывают. Проникновение бросает вызов на бой и сопротивление против тех, которые запрещают естественное присутствие в этой области. Отсутствие отца позволяет ребенку сознательное и активное проникновение к тому, к чему он не имел доступа. Кто решается открывать дверь только «наполовину», тот  не располагает достаточными психическими силами, которые являются предпосылкой для конструктивного смысла действий.
Отсутствие отца, в тоже время,   представляет соблазн, например, к тому: «Что я не решаюсь сделать и взять, глядя ему в глаза, то я сделаю и возьму в его отсутствие». Если ребенок не может удовлетворить свою любознательность, как Герман Гесс в осматривании вещей, которые дороги и интересны отцу, то как можно непринужденно участвовать во внутреннем и внешнем отцовском мире?  В такой ситуации ребенок психически перенапряжен от всех этих незаполненных стремлений и упущенных возможностей, которые подрастающий ребенок  несет в себе. Мальчики нуждаются в эмоциональном участии отцовского мира, нуждаются в заботливом общении с отцом, тогда они  приобретаю мужские качества, и врастают постепенно в роль «отца».
В этой связи, в нашем глубоком психологическом примере нет последовательного  перехода, психологически соответствующего настроению. Гесс продолжает свое описание: «Теперь царствовала беда, со мной происходило что-то невероятное, я делал запрещенные и злые вещи всем на зло. Я ни хотел ничего скрывать! … физически никто не притеснял  меня, но во мне «не было никакой свободы действия» и теперь я хотел действовать только, как демон. Чувство преступности стягивало мне живот, я чувствовал, как холодеют кончики моих пальцев, мое сердце билось очень тревожно. Я не осознавал, что я делаю. Я только понимал, что я делаю что-то очень плохое».
Сегодня дети не говорят, о «демоне», который вынуждает их действовать там, где они не хотят ничего делать, с целью познания. Тем не менее, они говорят о «черте», который сидит в их сердце за запертыми дверями. Черт, который доводит все до бесчинства и который запирает двери изнутри. Эта картина разъясняет, как беспомощен ребенок  в его годы жизни, когда им овладевает инстинкт и эгоцентричность. Сомнительным образом классифицируются также «асоциальные» стеснительные импульсы, «как проделки черта».
Ребенок является воплощением любви и он не ощущает никакой страх, даже если он беззащитен. Потому что ребенок понимает слова и ощущает вещи очень конкретно. Если родители говорят о черте, то он, для маленького ребенка, имеется в наличии. Поэтому слово «черт» в сочетании с детскими эмоциями, так называемыми злыми действиями  не вписывается в систему мира маленького ребенка. Но вернемся назад, к ребенку Герману Гесс. Что показал ему демон? «Я видел блюдо, изготовленное  из лыка, индийской или обычной, но экзотической окраски. На нем лежало кое-что, такое поразительное, заманчивое, целый венок бело - посыпанного сахаром инжира! И когда мои карманы были наполнены содержимым этого венка, то, пожалуй, больше чем половина исчезло с блюда. Я разложил оставшийся инжир, из не много липкого кольца более свободно и сделал круг поменьше, так «отсутствующий инжир» не бросался сразу в глаза. Вскоре, после этого я с родителями, братьями и сестрами вышел к обеду. «Сегодня ты выглядишь так плохо», вдруг, говорит отец с противоположной стороны  стола». Я опустил глаза на мою тарелку и чувствовал его взгляд на моем лице. Отец всегда замечал все. Почему он меня мучает? Взял бы сразу, да и отвел меня в сторону и бил, бил бы меня до смерти. «У тебя что-то болит, или что-то тебе не хватает? Снова услышал я его голос. И тогда, я начал лгать. Я сказал, что у меня болит голова».
«Прошел один день и одна ночь. Наступило воскресное утро, которое начало  успокаивать в воскресном дне мое мучительное раскаяние и отчаяние. В противовес сомнительной надежде на незамеченный отсутствующий инжир. И вдруг, открывается дверь и входит отец. «Он был бледен и выглядел замученным. Приветствие отца застряло у меня в горле. Я не смотрел на него, но чувствовал, что он уже обо всем знает. Он уже здесь. Суд неминуем … я ненавидел его, почему он не пришел вчера? Он застал меня «врасплох». Теперь, я не был подготовлен ни к чему. Я не ощущал ничего; ни раскаяние, не чувства вины».
И то, что случилось после этого было ужасно. То, что произошло между отцом и сыном, называется «инквизиция», но никак, не «педагогика. Отец, конечно, знал, что сын – «трусливый вор». Тем не менее, он вытягивал из сына «дознание»: «Откуда у тебя взялся инжир, спросил он и вытащил инжир из-за книг. «Сколько стоит инжир», спросил отец и откусил кусочек?» Потом посыпались и следующие вопросы: «И где ты купил его?» «У кондитера».  «У которого?»  И появляется, самый ужасный для детей вопрос, он подобен смерти. Да собственно это уже вообще не вопрос: «А это правда?» Зачем матери и отцы ставят вопрос о  правде, если они давно знают правду? Если они знают, кто является «преступником»? Отговорки ребенка документируют необозримо, что ребенок не может, в настоящий момент, признать правду. Признать свою ответственность за совершенное дело, за свою слабость.
Мы, взрослые неопытны в детской лжи. Мы просто не может понять, что является причиной детской лжи, то есть что является задним планом этой лжи.  Мы крепко хватаемся за саму  «лож», как будто бы она – «вся правда», о которой идет речь. Лож является всегда только частью результата внутренней, не выигранной борьбы. Тот, кто вынужден признавать свою слабость, должен быть очень сильным. Только сильная личность может себя в этой ситуации, все же, уважать и терпеть. Помогать ребенку   говорить правду, возможно только тогда, если мы способствуем ему, если мы делаем его сильным. Это значит, что мы, взрослые должны дать ребенку гарантии. Гарантии, что мы не станем при его объяснениях «неуправляемые в своих непомерных акциях и реакциях при конструктивном разногласии. При разногласии в положительной дискуссии всегда начинается с «сомнений» и никогда не «с нажима» на ребенка для усиления его страха. Неминуемого страха, который является результатом бомбардировки сомнительными вопросами. Любить ребенка – значит, уметь давать ему силу   признавать его ошибки и желание их избегать. Инквизиция между отцом и сыном в семье Гесс не кончается только бомбардировкой вопросов, она продолжается еще дальше. «Бери твою шапку», говорит отец. «Мы пойдем вместе к кондитеру – Гааги. Он знает, правду».  И путешествие истца и обвиненного  следует рядом, по родному городу в воскресное утро.
«Я чувствовал, что все люди смотрят на меня. Я знал, что я разоблаченный преступник, но все же, старался 1000-ю искусствами утаивать мой секрет. Я старался почти не дышать. Никто не должен был видеть, как мне стягивало грудь, … я поднимал чулок без особой на то необходимости, и улыбался, в то время как я знал, что эта улыбка выглядит глупой и искусственной». Отец и сын подошли близко к дому жителя Гааги и сын остановился. Ему стало «не возможно» больше выдерживать это путешествие дальше. «А что теперь, спросил отец?» «Я не буду заходить», говорит сын, опустив вниз глаза». «Отец все знал с самого начала. Почему я разыграл ему все это, это же принесло мне и ему такие  большие хлопоты? Эта игра вообще не имело никакого смысла». «Разве ты не покупал инжир у Гааги, спросил отец?» Я покачал головой. «Ах, так», сказал он с мнимым спокойствием, «тогда мы можем возвращаться домой».  «Он вел себя прилично, он  даже берег меня на улице, перед людьми» … «О! Какой театр! Я не мог быть ему благодарен за его «спокойствие» и его «бережное» отношение ко мне. Ему и раньше  было все известно! А он заставил (позволил) меня (мне) «выкручиваться», «танцевать», заставил меня осуществлять мои бессмысленные прыжки (барахтанье), как позволяют танцевать пойманную мышь в случае попадания в мышеловку, прежде чем дать ей погибнуть». Возвращаясь домой, отец и сын стоят в той же самой комнате, в которой они были перед «демонстративным боем». «Отец был все еще спокоен и прохладен, скорее он «становился» таким, так как на самом деле «я чувствовал» он был «очень злой». И теперь он начал говорить своим привычным тоном. «Я хочу знать, к чему эта комедия? Ты не мог бы мне все объяснить? Я с самого начала предполагал, что твоя красивая история – сплошная ложь. Ты что и в самом деле, считаешь меня глупым и думаешь, что я поверю тебе?»
В этом месте, мы снова вернемся к теме «отношения». Ребенок Герман Гесс отчетливо чувствовал, что отцовские слова являются прямым, демонстративным боем. Обида отца, на него, как «на виноватого ребенка» остались в нем, в виде его деформации души. Потому что именно эти чувства испытывал ребенок, когда слышал эти слова.  Именно эти чувства, были вложены в те слова, которые он слышал, и которые составляют основной вес в их человеческой действительности. Человек воспринимает   не только то, что мы говорим, а так же, как мы говорим и именно это обижает нас часто при разговоре, и впадает нам в душу. Мы воспринимаем внутренний ландшафт чувств собеседника и реагируем не только на  его слова. Внутренний ландшафт собеседника передается в его тональности, в темпе речевого способа, в чертах лица, в жестикуляциях и движениях. Разнообразие соответствующих чувств, выражается в «языке телодвижения», и оно действует так же ярко, словно человек говорит «на многих языках». Каждая коммуникация, и каждое взаимодействие содержит неизбежно 2 аспекта, они способствуют определенным сведениям, которые мы называем «содержанием». И именно это взаимодействие говорит о том, как люди относятся друг к другу. Ребенок Гесс чувствует притязание отца на власть. Он ощущает его слова «как допрос», как скрытое обвинение против него, как трусливого  вора, таков его речевой смысл. Вид его речевого воздействия способствует ребенку делать что-то чудовищное. И так, как это все имеет не большое отношения к его детской уверенности, его сердечному отношению с отцом, то чудовищная последовательность этих слов должна ориентироваться, в его фантазиях, на его «малое значение» в семье. Совсем иначе, можно было бы себе представить отношение между сыном и отцом, если бы отец сказал,  например, следующие слова: «О, ты нашел мой инжир, надеюсь, он тебе понравился?  Но я хотел бы, чтобы ты мне говорил, когда ты захочешь инжир. Ты согласен с этим?»
Отец Гессе сделал это все по своим внутренним причинам, ему было  необходимо, продемонстрировать маленькому сыну свое превосходство. Он создал сыну ситуацию, чтобы почувствовать и увидеть это. Его одиннадцатилетний сын возненавидел и запомнил «всю декорацией их воскресной прогулки», во время его готовности к поиску истины. «Он уже давно знал правду», говорит сын. Отношение отца к сыну явно говорит нам:  «Я дам тебе возможность хорошо подумать, я выжму из тебя все, я заставлю тебя признаться». По причине, посыпанного сахаром инжира – проявляется авторитарное поведение отца. Оно будит страх и чувства вины в ребенке и преподносится, вместе с тем, авторитетной купюрой. Все сделано для того, чтобы ребенок испытал страх и чувствовал себя виноватым, и этим самым был утвержден «видимый авторитет отца». К компетенции воспитателя относится так же,  способность взрослого воспринимать «детские отклонения» между родителями и детьми. Компетентные взрослые должны знать, что дети, в первом разгоне, могут говорить не всегда правду и им, в этом, нужна ваша помощь. Отец Гесс имеет тоже свое прошлое. Определенно можно найти там психологические точки опоры, являющиеся достаточными для его специфического развития характера. Мы находимся здесь, по причине нерационального требования на превосходство. Если мы еще раз вернемся к рассказу Германа Гесс, то мы увидим еще больше. Одиннадцатилетний мальчик не в состоянии выговорить ничего больше, чем  «слабое нет», когда отец все еще настаивает на признание. Во время вопросов: «Ты украл инжир! Сожалеешь ли ты об этом?» У удивленного сына возникают другие вопросы: «Как он мог задавать такие бессмысленные вопросы? Он, такой большой, такой умный мужчина». Печальное воскресенье закончилось короткой беседой, в которой отец  проводил  мальчика спать. Поэт написал, что эта беседа «примирила» их. Вопрос остается открытым, когда это примирение «осозналось» ребенком.

Как читатель Гесс(а) я хочу здесь специально подчеркнуть, что поэт описал ширину и глубину переживания детских чувств. Детское сердце чувствительно ко всему; как к  страху, так и к полному радости детству.



Как растут крылья?


И «БОЛЬШИЕ» ДЕТИ нуждаются в превосходстве опыта и знаниях родителей. И это просто необходимо, использовать их мудрые советы; не увлекаться пустяками или не  обращать внимания на чью-то оценку. Сочувствующее слушание – это тоже поведение, которое учитывает свободу, а так же и потребность самоопределения детей, и подростков. Такое слушание позволяет чувствовать родительское доверие. Вместе с тем, родительское доверие содействует плавному взрослению подрастающих в их самостоятельную жизнь. Без отмены контроля родителей, учебный процесс не возможен. Но  также невозможно что-то узнавать и не ошибаться, ничего не трогать, не подвергаться риску. Это утесы, которые затрудняют познание и дают освобождение.
Освобождение начинается уже тогда, когда маленькие дети учатся ходить. Когда дети едут на велосипеде без опорных колес.  Когда они в первый раз, сами покупают булочки. А позже, только-только осиливают школьную дорогу. Освобождение продолжается, когда сданы экзамены на водительское удостоверение. Преодолены  первые самостоятельные поездки на автомобиле. Или, когда идут на дискотеку – вероятнее всего, что это произойдет с наиболее старшими друзьями, о которых ничего не знают родители.
И с каждым приобретением ребенка, родители вместе с ним рискуют и преодолевают свой страх.  Маленькие дети, иногда лежат в постели вечером, с остановленным дыханием и не могут заснуть, если они слышат споры отца и матери друг с другом. Точно также, позже, родители лежат  в кровати и внимательно слушают шорохи прибывающей молодежи домой. И только тогда, когда входная дверь закрывается, они могут спокойно вздохнуть и заснуть.
Снова и снова пересматривается по-новому область собственного решения и ответственности. Все это должно выясняться и мериться по тому, что дети и молодые люди уже сами осваивают реальность жизни.

Всегда необходимы, новые беседы чтобы приспосабливать молодых людей к реальности. Так же, как маленькие дети полагают, что то, что они выдумывают – это существует. Точно так же, молодежь убеждена в том, что они – взрослые, что они готовы для жизни и снаряжены зрелостью. Они живут так, как они умеют, например, принадлежность к соответствующей возрасту клике, к субкультуре, которая отличается так сильно от взрослой культуры нашего общества, что родители не имеют никакого доступа к ней. Поэтому молодые люди могут редко воспринимать совет взрослого, как помощь. Мой маленький пример должен убедить вас в этом:
Идет проливной дождь. Незадолго до того как 14-летний сын должен покинуть дом, чтобы идти к городской электричке, его мать говорит: «Сегодня Флориан, надень,  пожалуйста, дождевик, иначе ты придешь в школу мокрый до ниточки. «Флориан произнес что-то в виде «Да» в ответ. Когда мать проходила позже мимо гардероба, она увидела там его белый дождевик. Легко раздражаясь она дожила до полудня, время, когда она должна забирать Флориана с городской электрички. Ожидая его на вокзале, она увидела, что все ученицы и ученики, которые выходят с городской электрички – так же как китайцы во времена Мао Цзэдуна – одеты все в одну форму. И никто не имеет зонтика над головой, несмотря на сильный дождь. Конечно, Флориана было бы  далеко видать, если бы он надел дождевик. Все носят джинсы и джинсовые куртки! Что происходит в этих подрастающих детях, почему они не хотят никакого различия  от других? Почему так важно им «быть современным» и не быть «несовременным», почему им это внушает страх?   
Ребенок достигает, например, в десятилетие качественного апогея в надежности и гармоничности. Это очень важно, постепенно врастать в мир и узнавать установленные традиции (определениями), от такого же пола (родителя), проверенное знание о своем половом существовании. Еще значительнее узнавать кое-что «о беспокойстве и толчках гормонов». Именно, они «наступают» в период полового созревания и «не понятны» ни молодому человеку, не взрослому.
Внезапно изменяется все; тело, голос, вид – настолько быстро, что душа не успевает за этими изменениями, которые важны для ребенка. Эти изменения важнее всех взрослых, родителей и преподавателей, которые как всегда очень далеки от этого созревания. Они, в большинстве случаев, не могут проникаться сочувствием к ненадежности, к напряженности. И нередко весело шутят над длинными ногами, растущими грудями, липкими волосами или жировыми отложениями на бедрах. Все, что называется «бестактным поведение взрослых», делает подрастающую молодежь яростными: поэтому они ищут признание у ровесников 15. Школьные  товарищи, друзья и знакомые того же возраста понимают их, знают их самозащиту, а также манию их величия, которая ведет к компенсации отказа от страхов, чувств неполноценности и страха перед их собственным отклонением. Поэтому они являются доверенной окружающей средой, в которой не требуется никакое обоснование и заявления ошибки, невежливого поведения, наглостей и отчаянного испытания. И наоборот. Чем больше  молодой человек позволяет себе нарушать правила взрослого общества, чем  недружелюбней он ведет себя с преподавателями, или по отношению к другому взрослому, чем более смело он ведет себя в авантюрном поведение  и опаснее рискует, тем уважительней и симпатичней он в своей группе. Новая принадлежность молодежи дает им защищенность и надежность. Именно таким образом, они постепенно могут ослаблять свою привязанность с их собственной семьей и начинать свою личную жизнь в защите ее поколения. И именно то, что теперь ставится под сомнение – то что до сих пор считалось для ребенка «не очень важным», и лояльность его родителей – теперь имеет большое значение для личного развития, для совершенствования общества. Только таким образом действуют и утверждаются новаторские силы, и только таким образом сохраняется старое по традиции.
Молодежь имеет потребность к обновлению и часто это обновление понимается взрослыми, как ограничение их ответственности и свободы. Родительское поколение защищает все то, что аргументирует надежность, сохраняет  достигнутое, что стабилизирует и гарантирует. Родители защищаются надежными обоснованиями, а молодые люди готовы все старое бросить за борт и отправиться,  лучше всего, в отчаянное приключение. В этой связи, конфликты поколений неминуемо запрограммированы. Если вы хотите, чтобы у ваших взрослых детей «росли крылья», то вы должны быть готовы к этим конфликтам.



Я – это не ты


Саскии (Saskia) исполнилось 16 лет. Она настаивает все больше и больше на расширение рамок своей свободы, что приводит ее мать в страх. Она хочет покинуть гимназию, после 10 класса. Девушка встречается ежедневно с друзьями, которых ее мать не любит. Мать считает, что эти друзья производят на дочку «дурное влияние» и «настраивают» девочку против правил и обязанностей в ее семье. Вечером дочка не придерживается того времени, в которое она должна быть дома. И, что больше всего мучительно для родителей, их дочка презирает гражданские представления и образ жизни родителей; она ставит под сомнение профессию матери. Мать работает  преподавателем в гимназии, отец работает в качестве профессора, в университете. Саскиа имеет еще 12-летнего брата и маленькую сестру, которой лишь 5 лет.
Однажды вечером дошло до скандала. Саскиа хочет пойти погулять до 22 часов, потому что она с друзьями хочет посетить дискотеку. Оба родителя запрещают это и рекомендуют ей прочитать параграфы «по охране прав молодежи и их родительской  ответственности». Саскиа возмущается, кричит, называет мать «обывательницей, (мешанкой)» и «зависимой». Отца обзывает «крутым карьеристом» и запирается в свою комнату. 10 минут позже – звонят, и появляются ее друзья во входной двери. Мать открывается им дверь и говорит: «Саскиа не пойдет с вами, ей это неразрешено!» Друзья дочери не позволяют себя отклонить и просят у матери разрешения увидеть   Саскию. В этот момент появляется в дверной коробке отец, и друзья  дочери останавливаются перед его угрожающим видом. И именно, в это время появляется дочка и ему не остается ничего другого, как позволить ей пройти мимо него. Она возвращается домой только в 4 часа утра. Родители обижены и растерянны.   
Они пришли искать помощь в нашей консультации.  В разговоре мы выяснили, что Саскиа является посредницей между родителями в ее семьей, а у них много конфликтов. Конфликты двух сторон решаются путем «родительской власти». Оба родителя  пытаются выровнять свое различие, в их взглядах, где они обесценивают друг друга. Они не приходят к общему согласию (решению), они только яростно ругают друг друга. Саскиа, в таких случаях, пытается защищать «предположительно, (на ее взгляд) более слабого родителя». Вследствие этого, она попала в центр внимания и получила слишком большую власть.
А это не является преимуществом детей, когда они хотят быть «на одном уровне» со своими родителями. Дети не должны опутываться конфликтами взрослых,  они должны принимать ответственность, соответственно их зрелости. Мать Саскии нуждалась в своей дочери, чтобы говорить с нею об отце и обвинять его. Саскиа защищал отца и невольно, злила мать. Они не были «союзники». Постоянная борьба между матерью и дочерью порождала вражду, в которой отец включался как посредник. К сожалению, у матери «защита отца», усиливало ее ярость. Таким образом, оба родителя теряли, все больше и больше, возможность ее руководства, а дочь набирала силу власти. Наконец, Саскиа перестала позволять родителям ей что-либо говорить и этим вредила себе самой  в своем юношеском произволе. Ее брат, Себастьян смотрел на их борьбу со страхом и тоской по примирению. Он не решался защищаться даже за себя самого и, тем более, не был защитником его еще одной маленькой сестры. Почти всегда, у него появлялись  слезы на глазах, когда Саскиа и ее родители погружались в семейные переговоры в нашей консультации, которые выражались только упреками и обвинениями.
Завязнувшая семейная динамика, которая шлифовалась уже давно, беспокоила нас всех. Cнова и снова возникал вопрос, можно ли ее ослабить? Все говорила о том,  что уже «слишком поздно». Вдруг, Саскиа сообщила сквозь слезы о сне, который ее  глубоко озаботил. Она видела, что была закопана глубоко в песок на каком-то  берегу. И только ее голова была поверх песка. Мать, во сне,  бросала ей все время стрелки в  лицо, несмотря на то, что она плакала и просила ее прекратить. Мать девушки была потрясена этим сном и почувствовала «тяжесть» дочери. Впервые, она могла признаться в своей ошибке и попросить у нее извинения. Таким образом, Саскиа перестала участвовать в «борьбе за власть родителей». Оба родителя решили пересмотреть свои супружеские отношения. Вместе с тем, мы освободили  Саскию от роли «семейного терапевта», и взяли на себя эту роль. Длинную дорогу, которую прошли эти родители в поисках друг к другу я не хочу здесь описывать, по причине экономии места. Я хочу здесь коротко описать, что было движущей силой борьбы за власть: оба супруга имели свои исторически- сложившиеся, личные представления о семьях, имели глубокую потребность по соответствию в их браке. Особенно мать Саскии была глубоко обеспокоена, если ее муж имел другое мнение и не хотел присоединяться к ее предложениям.
За такими ожиданиями скрыта, в большинстве случаев, глубокая тоска «маленького ребенка» по близости, который не знает своей принадлежности и не чувствует своей защищенности. Для того, чтобы мы смогли вынести различные  нагрузки в нашей, более поздней жизни, мы должны сперва познать (младенцами)  блаженство близости и нежности наших матерей. Только тогда мы способны принимать другое, признавать его, и вместе с тем – действительно полюбить. Этот опыт переносится и на наши первые взаимоотношения, этот опыт влияет так же на наши ожидания в людях, которых мы выбираем позже в качестве жизненного партнера.
Новое отношение родителей, раскрыло в Саскии ее сознательность к собственным страхах. Родители могли подтвердить участие их дочери в семейной жизни, она выполняла все их поручения и была посредником их всех миссий. Родители  могли также, все больше и больше говорить о том, что их дочь научилась владеть своими собственными чувствами, которые были связаны с ее реакцией. Таким образом, Саскии стало ясно, что ее родители заботятся о ней, но иногда ведут себя, в определенных ситуациях, неразумно. Она могла убедить их собственными аргументами, и таким образом, выиграть у них доверие в те решения, за которые она  могла сама отвечать. Шаг за шагом ее мир расширялся по этой причине, и она приобретала свободу. Свободу, за которую она должны сама отвечать. Иначе эту же свободу можно было бы, также, назвать произволом.
Такое развитие событий соответствует эволюционному состоянию маленьких детей, если они включаются в передаточный механизм наших границ, своим  настойчивым «я хочу, но вы ...» и затем следует противопоставление. Взрослые дети нуждаются в учебных шагах, где они учатся действовать и отвечать за свои поступки. Где они расширяют свои рамки в больших действиях. Только тогда растут их крылья,  только тогда они в состоянии выработать несущую способность тяжести своих крыльев и осознавать то, что говорят им родителей, а так же отвечать за свои поступки.
               


Продолжение в главе "Йоханнесу нельзя все"