Я, Башмаков и другие -11

КАК МНЕ СДЕЛАЛИ ШИКАРНЫЙ КОМПЛИМЕНТ

Однажды мы с Толстым привезли во Владивосток огромную группу американских туристов преклонного возраста и занимались их расселением по номерам. Дело это было довольно хлопотное, так как всех нужно было чуть ли не за ручку подвести к двери и открыть замок. Американеры не понимали, что, для того, чтобы ключ повернулся, дверь нужно слегка треснуть бедром. Тогда все придет в соответствие и дверь откроется. Поэтому я ходила от номера к номеру и помогала беспомощным продуктам цивилизации, утерявшим секреты древнего мастерства, совладать с замком.
Кое-как распихав их по номерам, отбив бедро и наобщавшись попутно с дежурной по этажу, я устало подошла к своей комнате и сунула ключ в замок.
За всей этой суетливой сценой расселения наблюдал какой-то русский дядечка, сидевший в холле. Увидев, что я осталась одна, он быстренько подкатил поближе, и, молитвенно сложив руки на груди, сказал:
- О, вы знаете, вы так хорошо говорите по-русски!
- Спасибо, - обалдело ответила я.  Таких комплиментов мне еще никто не говорил. По сию, кстати, пору.

КАК МЫ ПОКУПАЛИ ТРУСЫ МЕЛОНИ

Толстый вместе с двумя тетками – голландкой и американкой – неожиданно организовал туристическую компанию и опять привлек меня к работе.
И вот однажды мы с голландкой, которую звали совершено не произносимо - Алджи, прилетели в Петропавловск-Камчатский, чтобы встретить группу американских туристов. Навстречу нам из самой Америцы выдвинулась еще одна девушка, Мелони, искренне, между прочим, считавшая, что ее имя происходит от названия фермента “меланин”. Русские же, глядя на ее крестьянское лицо и пышные формы, говорили: да Меланья ты...
У Мелони по прилету в Петропавловск, как это водится, сперли багаж. Мелони, правда, осталась при деньгах и документах, но на этом перечень ее собственности и заканчивался.
Мы с Алджи приехали в гостиницу чуть позже и застали там Мелони, в ярости мечущуюся по комнате.  К тому времени мы уже сильно притомились от постоянных перелетов и возни с неприспособленными к жизни американцами, поэтому нашей энергии хватило только на то, чтобы следить за бегающей из угла в угол Мелони глазами. Мелони только что головой об стенку не билась, остальное все было, и кричала, не переставая, что у нее даже трусов с собой нет.
Часа через два, когда ее ярость постепенно перетекла в такую же выпукло выраженную апатию, нам позвонили и сказали, что группа, из-за которой мы прилетели, задерживается где-то в пути и прибудет только к вечеру.
- Пошли, что ли, погуляем, - предложила Алджи. Я кивнула. - Мелони, ты идешь?
Мелони скорбно посмотрела на нас и прошептала: нет...
- Ну, может, тебе тогда чего-нибудь купить? - великодушно спросила Алджи.
- Трусов... - слабым голосом попросила Мелони.
Мы вышли. Погода была чудесная. Нас разбирало веселье. Особенно по поводу Мелони. Мы прошлись по улицам, заходя во все попадающиеся по пути магазины. Трусов нигде не было. Что казалось естественным для меня и совершенно невероятным для Алджи.
- Где же вы берете трусы? - спросила она, подозрительно осматривая меня.
- Кто где, - неопределенно сказала я.
Тут мы вышли к центральному универмагу. В отделе нижнего белья Алджи сделала стойку на один из прилавков, где из-под груды эверестоподобных бюстгальтеров виднелось нечто, напоминающее по форме трусы. Мы подошли.
- А какой у нее, собственно, размер? - спросила Алджи.
- Не зна-аю, - задумчиво протянула я, вспоминая необъятный Мелонин кардан, - большой...
- Дайте нам 58-й, пожалуйста, - попросила через меня Алджи.
Продавщица недобро усмехнулась.
- Нету! - злорадно сказала она.
- А какой есть? - вежливо поинтересовалась я.
Продавщица, не глядя на нас, кинула на прилавок трусы. Мы взяли их в руки. Не скажу, что они были изящны, но все же скроены стандартно: дырки для ног и резинка на пузе, все это имелось. После долгих прикидок размерчик-таки показался нам маловат.
- А побольше есть? - спросила я.
- Есть! - сказала продавщица и с кривой улыбочкой и швырнула в нашу сторону какое-то необъятное полотнище, скрывшее под собой весь прилавок.
- Что это? - Алджи, растопырив руки почти на всю длину, держала трусы за края.
Продавщица, поджав губы и сощурив глаза со сладострастной ненавистью смотрела на нас.
- Наверное, великоваты... - неуверенно сказала я, - а чего-нибудь среднего нет?
- Чего-нибудь среднего - нет! - отрезала продавщица.
- Нда... - протянула Алджи, - слушай, а давай и те и другие купим, может, какие-нибудь подойдут?
Продавщица, производя над собой видимое усилие, завернула покупку в серую плотную бумагу, перевязала бечевкой и с отвращением отодвинула сверток на край прилавка.
Мы расплатились и поспешили в гостиницу, чтобы обрадовать страдалицу.
Мелони сидела в той же позе и с той же тоской в глазах. Увидев нас, она слегка приободрилась и со слабой надеждой спросила:
- Ну как?
- Отлично! - воскликнула Алджи и кинула ей кулек.
Мелони, ломая маникюр, начала распутывать бечевку. Наконец, она распотрошила сверток и достала трусы. Волею судеб это оказались маленькие трусики. Слегка поморщившись по поводу дизайна, Мелони все же оценила наш невольный комплимент ее фигуре и благодарно посмотрела на нас.
В тот же миг мы обе поняли, что вид вторых трусов не будет ей столь приятен. Застыв у двери как пара кариатид, мы смотрели на нее, не в силах шевельнуться, чтобы предотвратить катастрофу.
Мелони тем временем, весело насвистывая, развернула вторые трусы. Выглядывая из-за них, как из-за простыни, вывешенной на просушку, Мелони смотрела на нас и взгляд ее постепенно менялся от недоуменного к возмущенному. В финале в нем проступила крайняя степень обиды.
- Спасибо! - процедила она, отшвырнув трусики, которые можно было свободно натянуть а попу некрупной слонихи.
Мы кинулись объяснять обстоятельства дела, но было поздно: Мелони затаила злобу и не разговаривала с нами до конца поездки (хотя, как выяснилось позднее, носила она именно те трусы).

КАК МЫ ПЛЫЛИ В РУССКУЮ БУХТУ

В Петропавловске-Камчатском намечалось огромное событие в сфере туристического бизнеса: Алджи, Мелони и Толстый каким-то образом затащили на Камчатку первый теплоход Смессониан Спедишн. Теплоходы этой компании, наравне с Нешнл Джеогрэфикс побывали уже во всех мыслимых и немыслимых уголках света и теперь, значит, добрались до российского Дальнего Востока.
Мы должны были ехать встречать этот корабль в Русскую бухту, чтобы, еще не заходя в Петропавловск, исполнить все таможенно-пограничные формальности. Для этих целей нам был выделен катер, на борт которого взошли: представители камчатской принимающей стороны, а так же прессы, таможенники, пограничники и мы с Валентиной. Руководитель камчатской тур компании, необычайно деятельный обрусевший грузин, набил катер всевозможными видами выпивки и закуски для приятного времяпрепровождения.
Мы выходили в ночь, чтобы ранним утром прибыть на место. Наблюдая за погрузкой ящиков со спиртным и кулинарных изысков, я потирала руки, предвкушая славную ночку.
После долгих прощаний и наставлений со стороны остающихся, катер неторопливо отчалил. Я обошла территорию, отметив, где находится камбуз и вышла на палубу.
Морские брызги разбивали тепло летней ночи. Катер на полной скорости несся вперед, слегка покачиваясь на волнах. Городские огни постепенно уходили в сторону. Я вдохнула свежий морской воздух, чувствуя приятное возбуждение от предстоящего путешествия и пошла искать Валентину.
Валентина стояла на другом конце палубы, беседуя с каким-то джентльменом. Я подошла поближе, облокотилась на перила и достала сигарету. Еле справившись на ветру с зажигалкой, я прикурила и выпустила дым, картинно глядя в морскую даль.
На второй затяжке мы вышли в открытое море. Слегка штормило. Катер, как игрушка, запрыгал по волнам.
Валентина заметила мое присутствие, и обернувшись к джентльмену, сказала:
- А это наша переводчица, Анна. Ань, познакомься, это корреспондент газеты «Петропавловская правда».
Я хотела было произнести пару подобающих случаю фраз, но вместо приветствия, напрочь проигнорировав протянутую мне руку, вдруг, зажав рукою рот и выкатив глаза, сорвалась с места и побежала мимо них, проклиная себя за то, что не посмотрела, где находится клозет. Немного побегав по салону и распугав ничего не понимающую публику, я все же заметила заветную дверь с надписью WC. Вломившись в туалет и чуть не сорвав при этом дверь с петель, я с ужасающим рыком склонилась над унитазом. Тошнило меня долго. Наконец, отплевавшись и умывшись, я вышла на волю. В салоне было душно и я опять потащилась на палубу.
Валентина с корреспондентом стояли на прежнем месте. С тех пор, как я покинула палубу, их беседа стала намного оживленнее. Валентина трещала без умолку и размахивала руками, но вдруг, посреди фразы, она споткнулась, заметно изменившись в лице. Цвет ее кожи из здорового розового плавно перетек в нежно-зеленый. Не говоря больше ни слова, Валентина твердым шагом направилась ко входу в салон, сосредоточенно глядя себе под ноги.
- Туалет справа! - крикнула я вдогонку.
Через каких-то полчаса она возникла вновь, поражая воображение бледностию лица и явственным выражением страданием в мокрых глазах.
Следующим укачало корреспондента. Потом снова меня.
Вскоре весь пассажирский состав хоть по разу, да отметился в сортире. Туда, кстати, образовалась очередь, дверь постоянно пинали, желая ускорить процесс, а в радиусе двух метров стоял такой аромат, что даже тот, кто до этого чувствовал себя неплохо, вдохнув его, бежал на палубу, где, перегнувшись через перила, орошал бурные воды своим желудочным соком.
Через пару часов после нашего отплытия салон напоминал военный госпиталь. Пассажиры валялись в креслах, желая лечь как можно горизонтальнее, что порой выглядело довольно странно. Отовсюду неслись стоны и ругательства. Посреди всего этого лазарета вышагивал директор камчатской тур компании, совершенно неповрежденный морской болезнью, очень свежий и активный. Он ходил вдоль рядов, держа в одной руке рюмку, а в другой закуску и садистски предлагал это всем, обещая, что после принятия всю тошноту, якобы, как рукой снимет. Те, к кому он обращался, моментально вскакивали и мчались к родному, изученному уже до трещин, унитазу. Директор пожимал плечами и совал рюмку с коньяком под нос своей следующей жертве.
В пять утра мы прибыли на место и встали на якорь возле огромного многопалубного теплохода. Путем каких-то сложных маневров на катер был перекинут трап, по которому мы все и взобрались на борт. Пассажиры теплохода, в абсолютном большинстве своем дедушки и бабушки пост пенсионного возраста, в восторге высыпали (вернее, приковыляли) на палубу.
Мы выстроились перед ними в шеренгу, выгодно оттеняя салатным цветом лица румяного директора. Были произнесены приветственные речи, во время которых российская сторона, то и дело подгибаясь в коленках, мученически улыбалась.
После официальной части бабушки затеяли братание, и тут бы нам всем и пришел конец, ибо количество старушек, желавших обнять ранее запретных русских, было несколько непропорциональным, да к тому же нас мучили остаточные явления в виде отрыжки. Положение спасли таможенники. Сурово оттеснив общительных старушек (дедушки в основном переживали событие издали), они приказали всем проследовать в каюты для проведения таможенного досмотра, что законопослушные старички и поспешили сделать.
Не знаю, как работали бедные таможенники... Лично мы с Валентиной, милостиво освобожденные от своих обязанностей, полдня отпаивались в буфете бесплатным апельсиновым соком.
Но, самое ужасное, что возвращаться нам нужно было на том же катере, чтобы указывать форватер теплоходу. Вернувшись в салон, я привычно, еще до старта, приняла разработанную мною той ночью наименее раздражающую желудок позицию и стоически приготовилась к новым страданиям.
Но то ли шторм поутих, то ли я привыкла, но так уж плохо мне не было. Я даже позволила команде увлечь себя на камбуз и там была насильственно накормлена флотским борщом. Сердобольные матросы помогали мне донести до рта ложку, когда моя уставшая рука падала, не справляясь с тяжестью прибора. Я вяло отбивалась, акцентируя внимание на том, что это чистый перевод продуктов. Матросы смеялись и говорили, что тому, кто поел флотского борща, морская болезнь не страшна.
Мне очень хотелось им верить, и я поверила, потому что борщ у меня в желудке, как ни удивительно, удержался.

О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СУЩНОСТИ

Как-то раз наша славная компания решила освоить для себя и для туристов Курильские острова. Были куплены билеты на полутуристический-полугрузовой  теплоходик, курсировавший между Кунаширом, Шикотаном и Итурупом, и мы отправились в недельное плавание.  С американской стороны присутствовали Алджи и Венди, с русской – я и тетенька из Южно-Сахалинской тур компании по имени Алла.
Тетенька была сплошное удовольствие: послушав в течение нескольких часов ее не имеющие конца рассказы о том, что, где и почем она купила для себя, мужа дочери и других, по всей видимости многочисленных родственников, я совершенно очумела и в общей нашей каюте стала появляться, только будучи совершенно уверенной, что Аллу, дожидающуюся меня в постели с нетерпением новобрачной, для того, чтобы поведать мне новые, захватывающие подробности шоппинга, сморил-таки неумолимый сон. 
Но Алла была женщиной общительной и энергичной. Английского она, к счастью для Алджи и Венди не знала, поэтому, тщетно прождав меня в каюте в течение  двух дней, она объявила сезон охоты и гонялась за мной по всему кораблю, по приметам прослеживая мои передвижения.
Ситуацию осложняло еще и то, что на теплоходе каким-то образом оказался скучающий молодой немец, который тоже полюбил мое общество и, обладая более аналитическим, чем у Аллы, складом ума, быстренько рассекретил все мои укрытия. Стоило мне взобраться на какой-нибудь контейнер и, воровато оглядевшись, раскинуть руки навстречу солнцу, как через пять минут из-за края контейнера показывалось радостная бородатая рожа и висела, приветливо  улыбаясь. Потом немец забирался наверх, свешивал тощие ноги и начинал доставать меня однообразными вопросами, типа какие мальчики мне нравятся, нравятся ли бородатые и т.д. Общество немца меня категорически не устраивало. К тому же по его болтающимся ногам меня вычисляла Алла и, в свою очередь, тоже затаскивала свое грузное тело на контейнер. В дуэте они были еще краше…
И вот вместо того, чтобы наслаждаться почти первозданной природой островов и морским путешествием, я проводила дни, измышляя способы, как спастись от преследования в замкнутом пространстве корабля.
Через неделю, вконец измученная, я высадилась в Южно-Сахалинске и просто онемела от ощущения свободы и возможности идти туда, куда мне вздумается.
Но предстояло выдержать еще одно, последнее испытание: прощальный ужин, который решила устроить неугомонная Алла. К моей несказанной радости, она пришла с мужем (удивляюсь, почему не со всей семьей). Муж принял на себя большую часть Аллиного темперамента, что меня и спасло, так как нервишки мои к тому времени благодаря его жене сильно расшатались.
От американцев в банкете принимали участие все те же Венди и Алджи. Венди, кстати, была вовсе не американкой, а англичанкой, со всеми хрестоматийными особенностями своей нации: она говорила с прикольным (для меня, взращенной на американской почве) английским акцентом, имела утонченные манеры и любила поддерживать светские беседы, особенно о погоде. То есть, вела себя так, как должна была бы вести (судя по урокам страноведения в любимом учебном заведении) стопроцентная англичанка.
И вот мы все собрались в одном из ресторанов Южно-Сахалинска. Алла поназаказывала всякой экзотической местной еды. Из напитков присутствовала водка (дамы мои, кстати, к тому времени обучились пить ее по-людски, залпом).
Мы выпили, закусили. Первой отъехала Алла, участив свою бессмысленную речь до шестисот слов в минуту. Дамы тоже слегка расслабились.
Заиграла музыка. Начались танцы.
Вдруг, откуда ни возьмись, возле нашего столика появился типаж, хорошо узнаваемый на территории России. Он был в коротких, по щиколотку, мятых брючках, из-под которых виднелись веселенькие полосатые носочки. Обут он был в сандалии, произведенные на свет году где-то в тридцатом. На не имеющую цвета рубашку был натянут кургузый пиджачок, застегнутый на единственную пуговицу под грудью. Из рукавов еще где-то на метр торчали худые синие руки. Волосы стояли дыбом. В глазах читались грусть и безумие.
Персонаж подошел к Венди, и, прежде чем мы успели его отогнать, произнес:
- Позвольте пригласить Вас на танец!
Отчаянная английская женщина, вместо того, чтобы скривиться или каким-либо другим способом выразить свое отвращение, вдруг поднялась навстречу этому маргиналу и даже вложила ладонь в его дрожащую длань.
Они отошли к центру зала и там застыли, медленно переставляя ноги и покачиваясь в такт музыке.
Как мы ржали! Каюсь, мы даже показывали на них пальцами.
По окончании танца наш герой склонился в глубоком поклоне, потом довел Венди до места, и отошел, пятясь и прижимая руки к сердцу.
Насмешки посыпались со всех сторон. Венди, вопреки чаяниям, на остроты не реагировала и шуточки не поддерживала. Она сидела за столом, очень серьезная и загадочная и лишь изредка кидала взгляд в ту сторону, куда удалился ее новый кавалер.
Нам надоело смеяться, и мы накатили еще по паре стопок.
Вновь заиграла медленная музыка и что вы думаете? Наш герой, тут как тут, опять предстал перед Венди и предложил ей руку на танец. Венди встала. Алджи попыталась ее как-то образумить, но Венди, не глядя на нее, сказала:
- He is also a human being! – с чем и удалилась.
Мы обалдели.
Весь вечер Венди танцевала только с ним. Проводив ее до столика, он тактично исчезал, но всякий раз являлся снова, заслышав первые такты медленной мелодии. К концу вечера их уже невозможно было разлучить.
Когда пришла пора запихивать нашу мать Терезу в такси, она сцепилась со своим кавалером в какой-то сложный узел и ни за что не хотела уходить.
Сцена была, способная тронуть самые черствые сердца: под фонарем, взявшись за руки, как дети и глядя друг другу в глаза, стояла наша чистенькая ухоженная Венди и этот нелепый, небритый, неизвестного возраста человек.
Мы не знали, что делать. Кое-как оттащив упирающуюся, неизменно твердящую лишь одну фразу: He is also a human being! Венди и буквально скрутив ей руки, мы затолкали ее на заднее сиденье. Кавалер попытался ее спасти, нетвердыми шагами двинулся за нами с вытянутой, как у чтеца-декламатора рукой, но сил его хватило только на несколько шагов. Он остановился и долго еще глядел нам вслед, не опуская вдохновенно поднятой руки.
Венди, встав коленками на заднее сиденье, махала ему рукой, шепча на все лады: He is also a human being! Нам стало казаться, что мы насильственно разлучаем  Ромео и Джульетту нового времени, и в наши сильно нетрезвые сердца вкралась печаль.
Правда наутро, при упоминании о вчерашних событиях Венди, держась за голову, слабо прошептала: «Не напоминайте мне!» и от комментариев твердо отказалась.

ОТГОЛОСКИ

И все же я иногда чувствовала, что он все равно достает меня. Уже ненужный, нелюбимый, на огромной дистанции, увеличивающейся с каждым днем, он все равно жил в моих воспоминаниях.
Я чувствовала, что он сидит во мне, как зерно какого-то особо стойкого растения, которое годами может ждать своего часа, и лишь попав на благодатную почву – расцветает. С другой стороны, думала я с надеждой, если благодатной почвы не подворачивается – оно все-таки умирает?
Я ощущала это зерно, как занозу. Оно мешало мне. Я боялась его расцвета… И иногда хотела… Потому и не умирали воспоминания.

ПОЛИНКИНЫ ПРИЕЗДЫ

Полинка вот уже год училась в Америке, но периодически приезжала в наш маленький город, чтобы сдать сессию. Она успешно училась там в университете, но наше учебное заведение стремилась окончить тоже. Ход ее мыслей был, очевидно, следующий: «Кто его знает, психиатра этого, может, откажет мне в следующем году, а тут как никак синица в руках». Спонсор ее проявлял все большее нетерпение. Был замечен в мелких, но однонаправленных безумствах: красил волосы, худел и молодился. Полинка жила в его доме вместе с его же женой и дочерью, которые были не слепые и обо всем догадывались… Одним словом, волчья яма. Но Полинка твердо знала, чего хочет, и, сцепив зубы, терпела.
Первое время отрадой для Полинки был родительский дом и Валерка. Он по-прежнему преданно ее любил и ждал, мечтая о том дне, когда Полинка выучится и вернется. «Тут ведь воткни палку – золотой куст вырастет!» – горячился он, доказывая скорее себе, чем мне, что все будет именно так, как он хочет. Я предпочитала его не разубеждать, хотя с каждым Полинкиным приездом становилось все яснее, что Валерка ее потерял.
Когда она приехала в последний раз, совершенно уже американизированная, честолюбивая и самоуверенная, я спросила ее о Валерке.
- А что, - ответила она, пожав плечами, - ну, мне нравится с ним спать…
- И все? – спросила я.
- И все, - сказала Полинка.
- А там?
Полинка посмотрела на меня пристально.
- Такого, как с Валеркой тем летом, - сказала она, - больше не было ни с кем. Но мне и не нужно…

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

Полинка, возвратясь из Америцы на очередную сессию, привезла мне в подарок ценную вещь: брелок, который назывался “Твое последнее слово”. Брелок представлял собой параллелепипед с квадратной кнопкой, при нажатии на один  из углов которой брелок противнейшим голосом издавал следующие необходимые в обиходе фразы: fuck you! big shit! you are asshole! и fucking jerk! То есть при желании можно было поддерживать беседу, не раскрывая рта.
Первое время я носилась с этим брелоком, как курица с яйцами. Скрипучее старушечье “fuck you” разносилось по институтским коридорам. Та же идиома звучала на семинарах и практике в ответ на предложения заняться интеллектуальным трудом.
Забавнее всего выходило, когда кнопка в кармане штанов срабатывала без моего ведома просто от соприкосновения с моим округлым попцом. Поскольку все уже привыкли к постоянно несущимся с моей стороны матюгам, то не обращали на это ровно никакого внимания. Одна я подскакивала, испуганно озиралась по сторонам и страшно смущалась.
Как-то раз мы опять напились у Янки в общаге. Выпито было уже более чем. Собственно говоря, почти все. Подавляющее большинство, включая Янку, мирно почивало. Мы с Башмаковым и Курилиным бесцельно шарахались из угла в угол. Даже музыка почему-то уже не играла.
Вдруг раздался стук в дверь. Посовещавшись, мы решили, что это опять наша подруга коменда жаждет общения.
Я прокралась к дверям и достала свой брелок. Поднеся его к дверной щели, я недолго примеривалась, потом нажала пальцем на один из углов. К моему удовольствию, брелок тут же крякнул “fuck you”. В коридоре воцарилась тишина. Потом в дверь замолотили с удвоенной силой. Подтанцовывая, я нажимала на различные углы, направляя брелок, как пульт дистанционного управления прямо на дверь. Устройство ругалось, не переставая, а я чуть ли не ласточку возле двери делала от восторга.
Вскоре коменда сдалась, и мы услышали ее удаляющиеся шаги.
Правда, на следующий день выяснилось, что это была вовсе и не коменда, а Янкин будущий муж Костик, который тогда сильно на Янку обиделся за все эти факи.

ИРКА И КЕША

Все на той же доброй памяти Снежной долине, в компании местной молодежи, Ирка познакомилась с Кешей.
На Снежке были свои, клановые взаимоотношения, в которых я так и не дала себе труда разобраться. Кеша был аборигеном, происходил из какой-то почетной семьи, и, хотя сам работал на заводе слесарем, Иркины родители знакомство поощряли.
Не берусь судить, что сама Ирка в нем нашла. Может быть, обстоятельность, которой так не доставало в нашем окружении. Может быть, ее привлекало симпатичное, улыбчивое, Кешкино лицо. А может быть, его мужские качества, которые у Кеши, вне сомнения, имелись, но Олежка был забыт, и все свое свободное время, хотя в прошлом ее трудно было обвинить в моногамии, Ирка проводила с Кешей.
Кеша стал завсегдатаем наших теплых встреч, и, благодаря тому, что никогда не лез с жлобскими замечаниями в высокие споры, хоть порой и не понимал, о чем речь, а скорей всего потому, что легко отдавал наличность для спонсирования наших пьянок, но Кешу мы приняли как родного.
Хотя, были у него и свои приколы. По его словам, Кеша служил в одной из горячих точек. В знак этого под рубашкой он всегда носил тельник. Пару раз, напившись, запирался в ванной и там рыдал по погибшим друзьям. Может, оно все так и было, но компетентные люди утверждали, что ни в какой горячей точке он не служил.
Мы удивлялись, но легко прощали ему маленькие слабости. Легкий ореол шизы нам, как раз таки, даже импонировал.

КАК КЕША НАУЧИЛ МЕНЯ УДАРУ (НА СВОЮ ГОЛОВУ. ИЛИ НЕ ГОЛОВУ...)

Как-то раз Кеша по своей инициативе решил преподать нам с Иркой начальный курс самообороны. В один из вечеров он привел нас в спортзал и начал обучать наиболее популярному в применении к мужчинам удару - в пах.
- Ногой, - сказал он, - самым носком, делаем движение, почти неуловимое и… попадаем, в цель.
Первые несколько минут мы для разминки дергали ногами в воздухе. Полюбовавшись на наши старательные пинки, Кеша подвел нас к боксерской груше и заставил тренироваться. Приблизительно полчаса мы вымещали на ней свои женские обиды. Сделав пару критических замечаний, Кеша поманил меня пальцем.
- Давай попробуем, - он слегка раздвинул ноги и поставил руки в замок, защищая свое достоинство.
Я робко стукнула носком ноги в его ладонь.
- Резче, резче! - Закричал Кеша, - удар должен быть хлестким!
Я стукнула посильнее.
- Хорошо! - кричал Кеша, - еще резче!
Тут я сконцентрировалась и со всего маху залепила ему между ног.
Кеша охнул и присел. Прыгая на корточках по периметру спортзала, он натужно произнес:
- Очень хорошо. На сегодня хватит.
На том история и закончилась бы, но почему-то с тех пор удар в пах и Кеша связались у меня в стойкую рефлекторную дугу. Где бы он мне не встречался, я с радостью демонстрировала то, чему он меня научил. При этом в качестве жертвы выступал, опять же, он. И если в трезвом состоянии я себя еще худо-бедно контролировала, то стоило мне немного подпить, а Ирке с Кешей чуть-чуть припоздниться, я приветствовала их радостным:
- О! Кеша!! - и дальше мгновенно следовал удар. Причем я так насобачилась с этим упражнением, что Кеша почти в 100% из 100 вынужден был скакать по полу и отдуваться. И только горячие протесты Ирки, небеспричинно опасавшейся, что я отобью у ее жениха все, что ей так дорого, заставил меня утихомириться.
Но еще долгое время спустя, при виде меня Кеша поворачивался боком, прикрывался, чем мог и очень нервничал.


КАК МЫ С БАШМАКОВЫМ ЧУТЬ ДРУГ ДРУГА НЕ ПОКАЛЕЧИЛИ

Однажды весной, как обычно накатив у Янки по паре стопок, мы с Башмаковым решили пойти покурить в коридор, чтобы обсудить один вопрос никому, кроме нас не интересный.
Мы вышли из комнаты и направились к подоконнику, где стояла прокопченая, усыпанная пеплом железная банка из-под кофе.
Башмаков шел впереди, горя желанием донести до меня какую-то свою очередную бредовую мысль и размахивал руками, как ветряная мельница.
Этот момент мною, к сожалению, учтен не был и я, прислушиваясь, подошла к Башмакову слишком близко. Башмаков обернулся за поддержкой, грабли его двинулись вслед за телом, и он, не сумев справиться с управлением, влепил мне своим кулачищем прямо в бубен.
Я взвыла и закрыла глаза.
Когда я смогла их открыть, то увидела ТАКОЕ вытянутое лицо Башмакова, что не удержалась и хмыкнула. Башмаков, будто у него отпустили пружину, засуетился и забегал вокруг. Я хотела обидется на пару минут для профилактики, но смотреть на перепуганного Башмакова было так смешно, что он отделался только формальным: “Ты опупел, урод?!!”, после чего я посчитала инцидент исчерпанным, и мы продолжили прерванный разговор.
Правда, мне иногда казалось, что поглядывая на мою покрасневшую скулу, Башмаков испытывает чувство глубокого удовлетворения.

Буквально через пару дней мы для разнообразия собрались у Юли. Настроение у меня было необъяснимо плохое, а после того, как я хлопнула водки, испортилось совсем. Я непрерывно язвила и капризно отказывалась от всего, что бы мне предлагали. Потом пришел Кеша и получил свою порцию по причинным местам. Под занавес мой жаждущий крови взор остановился на Башмакове, подозрительно живо беседующим в углу с Кузей. Я подошла к ним сбоку и стала смотреть на Башмакова в упор. Башмаков напрягся. Через несколько минут он не выдержал и, обернувшись в мою сторону нервно спросил:
- Ты чего?
- Ничего! - раздув ноздри, ответила я, гордо развернулась на пятке (с трудом удержав равновесие) и отправилась на кухню.
Следом тут же прискакал Башмаков. На кухне шла оживленная дискуссия, не помню уже о чем. Зато помню, что шовинист Башмаков с места в карьер начал развивать тему о тупых и ни на что не способных тетках.
Я слушала все это, надуваясь, как древесная жаба, пока какой-то уж совсем дикий пассаж окончательно не вывел меня из себя. Глядя в пол, я подошла к Башмакову. В полном молчании, ибо все уже почувствовали неладное, я глубоко затянулась, подняла глаза и безжалостно ввинтила ему сигарету в лоб. Башмаков, правда, уже был настолько анестезирован, что даже не поморщился, только отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.

На следующее утро мы, как ни в чем не бывало, встретились, чтобы идти в институт. Башмаков то и дело поглаживал свой лоб, посередине которого красовалась маленькая, но яркая отметина.
- Какая-то падла вчера прижгла, - пожаловался он.
- А ты не помнишь, какая?
- Не-ет! - Искренне сказал Башмаков, - а ты что, видела?
- Более чем, - ответила я.
Башмаков посмотрел на меня внимательно. Я начала разглядывать верхушки деревьев.
- Ты, что ли? - змеиным голосом спросил Башмаков.
Я продолжала смотреть вверх и даже начала насвистывать.
Мы как раз проходили мимо цветочных ларьков, и продавщицы, завидев благополучно шествующую под ручку пару, в голос взревели:
- Молодой человек! Купите даме цветочков!
- Веник ей помойный, а не цветочков! - рявкнул Башмаков.
Некоторое время мы шли молча.
- За что хоть?  - вздохнув, спросил Башмаков.

КАК Я СДАВАЛА ГОСЭКЗАМЕНЫ

Госа было два. Один по английскому, а второй сдвоенный: методика и педагогика.
Английский, естественно, затруднений не вызвал. Единственное, когда я, уже ответив, с блаженной улыбкой подошла к секретарю, чтобы продиктовать для протокола свою тему и отметку, от пережитого напряжения меня так переклинило, что словосочетание “Stylistic devices” я смогла перевести только как “стилистические примочки”. Больше мне в голову ничего не приходило. Секретарь, не владеющая языком, терпеливо ждала. Я же, выстроив длинный синонимический ряд из “прибамбасов, штук, фиговин” и т.д., напряженно морщила лоб и щелкала пальцами, пока кто-то сердобольный из толпы не подсказал, что это “стилистические приемы”.
Второй гос, как уже сообщалось, был сдвоенный. Первой шла методика, второй - педагогика. Методики мы не боялись: предмет был пройден относительно недавно, вопросы перед нами поставили четкие (и мы, как положено, дали на них такие же четкие ответы в заранее заготовленных “парашютах”). К тому же и принимала методику незабвенная Летиция Александровна, вскормившая нас собственной грудью.
С педагогикой дела обстояли сложнее. Мало того, что проходили мы ее где-то в начале века. Мало того, что ходить на лекции я считала занятием ниже своего достоинства, и, соответственно, ни одной не имела. Но и это не помогло бы, так как государственный экзамен по педагогике у нас собиралась принимать женщина-легенда, не ленящаяся по 15 раз принимать у всей группы зачет, жена доцента Семенова (что тоже ее определенным образом характеризовало), Клара Петровна.
На консультационной лекции она забраковала все предыдущие с грехом пополам приобретенные сведения (у кого они были), напустила ужаса в наши подверженные тревожным состояниям сердца, наговорила кучу слов, значения которых мы не поняли и ушла, оставив нас наедине  с учебниками и бесперспективным будущим.
Мы было попытались овладеть хоть какими-нибудь знаниями в отведенный срок, но знания не хотели отдаваться по-доброму, а насилия мы не любили. Поэтому проводили время у моря, поджаривая на костре сосиски и хлеб. Учебники использовались в основном в качестве табуреток.
Но, как это не прискорбно, пришел тот день, и, хуже того, час, когда нужно было проснуться ни свет ни заря, одеть какие-то приличные одежды и топать на экзамен.
Все задалось с самого начала, когда я подошла к стопке билетов по методике и вытянула одну бумажку. Билет оказался тринадцатым. “Повезло!” - подумала я и вытащила из другой стопки билет по педагогике. К моему ужасу - тоже тринадцатый.
Даже не будучи суеверной, я слегка обалдела. Тем более, что вопрос по педагогике: “Коллектив и коллектив по Макаренко” был мне знаком очень слабо.
Но, делать нечего. Стараясь не думать о плохом, я села за парту и принялась писать. Методика, как и ожидалось, затруднений не вызвала. Я быстренько исписала листок и отложила его в сторону.
Над “коллективом”, в принципе, можно было и подумать. Я придвинула к себе еще один лист и начала набрасывать план ответа на вопрос, как того требовала Клара Петровна. Минут через пятнадцать приблизительная схема была готова. Не желая оттягивать волнующий миг начала экзекуции, я села отвечать.
Методика была отстреляна пулеметной очередью. Летиция Александровна важно и многозначительно кивала. Клара Петровна плотоядно косилась в мою сторону.
Закончив с методикой, я глубоко вздохнула и начала зачитывать свой план. Клара Петровна, не шевельнув мускулом, выслушала его весь. Потом сказала:
- Все неправильно.
Я покрылась потом.
- Начать надо было с того-то и того-то - скучным голосом человека, уничтожающего мелкое насекомое, сказала она, - потом сказать то-то и то-то…
- Да? - быстро отозвалась я, - тогда…
И начала с того-то и того-то. Потом перешла на то-то и то-то. Экстремальная ситуация, как катализатор усиливала гибкость и быстроту моего мозга. Потом, по наитию, сообщила, что семья - это тот же коллектив, живущий по тем же законам. На что члены комиссии, женщины, обремененные многочисленными домочадцами, отреагировали живо. Они начали спорить и спорили в течение получаса, пока я, внимательно их всех выслушавшая, не сочла, что вопрос раскрыт полностью.
Отпустили они меня, покровительственно кивая и лучась ободряющими улыбками.
Я подождала в коридоре, пока из двери не вывалились взмокшие Башмаков и Курилин, и мы отправились вниз попить пивка.
Под окнами института располагался крохотный щелястый сарайчик, откуда отпускали еще во времена первых поселенцев. Вокруг ползали нечесаные дрожащие граждане и отпаивались пивком из баночек.
Когда мы, три красавца, появились у ларька, потрясенная продавщица кинулась разыскивать кружки, которые, по всей видимости, в ее иерархии ценностей занимали верхние позиции и с которыми она расставалась не так просто. Любезно улыбаясь трясущимся соседям, мы выпили по паре кружечек и отправились обратно.
При объявлении оценок нам было уже довольно весело. Особенно тогда, когда выяснилось, что по обоим экзаменам я заслужила высший бал, а по педагогике - восхищение Клары Петровны дополнительно.

ИРКИНА СВАДЬБА. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Ирка и Кеша, совсем друг от друга обезумев, решили оформить свои отношения и отнесли заявление в загс. Ирка с бесстыдной улыбкой говорила:
- Знаешь, у меня влагалище чуть-чуть влево отклоняется. А у Кеши член немного вправо изогнут. Под меня мальчик сделан! – она заметно расцвела и похорошела. Бесперебойные занятия сексом шли ей на пользу. Кеша, безнадежно пытающийся скрыть костостой, чуть ли не пылинки с нее сдувал.
Свадьба была назначена на середину июня, в самый разгар сдачи государственных экзаменов. Я была свидетельницей, потому вспоминаю первый день, как кошмар: мы мотались по всему городу и области с этими ленточками и колокольчиками, оставляли везде, где только можно цветы и конфеты, распивая шампанское на всех памятных молодоженам углах, рыдали в загсе. Когда же мы появились в ресторане, где нас ожидали разнаряженные и голодные гости, мы были уже сильно нетрезвы.
Тем не менее, Ирка с Кешей сумели войти так, что все присутствующие в зале замерли от осознания своей избранности и причастности к этой красивой и очень счастливой паре.
Приглашенных было много. В основном друзья и родственники родителей, но кое-какой молодежи, включая нашу группу тоже удалось туда прорваться. Усадили их, правда, вдалеке, к оркестру, и я весь вечер с тоской смотрела на бурлящее в той стороне веселье.
К середине мероприятия официоз стал спадать. Народ явственно перемешался, начались танцы. Особо рьяно была отплясана, как водится, русская народная плясовая семь-сорок. Один из гостей даже свалился в оркестр, прервав этим всеобщую вакханалию. Но едва выживший музыкальный коллектив, собрав уцелевшие инструменты, грянул мелодию сначала. Как сейчас помню застывшие пьяные лица, с трудом вскидывающие отяжелевшие копыта.
Мы с Янкой выбрались покурить на улицу. Все еще светило солнце. Янка спустилась вниз по ступеням и стояла, глядя на меня снизу вверх.
- Знаешь, раздумчиво сказала я, - очень хочется закинуть тебе ногу на плечо.
- Давай, - сказала Янка.
Я задрала повыше платье и, размахнувшись, водрузила ногу на Янкино плечо.
- Посвящаю тебя в рыцари, - торжественно сказала я и, подумав, добавила, - Ордена Питейцев.
- Теперь тебя, - сказала Янка, мгновенно заражаясь идеей. Тут на беду вышел кто-то из гостей.
- Что это вы тут делаете? - спросил он.
- В Орден Питейцев посвящаем! - Ответили мы.
- А меня возьмете?
- А стакан водки выпьешь? - нашлась Янка и быстро добавила: - это непременное условие.
- Да! - с готовностью согласился и без того готовый гость.
Мы посвятили его в Питейцы, тщательно проследив, чтобы водка была выпита до дна. Через три секунды гость заснул прямо в стуле. К концу вечера за столами в разнообразных позах спало несколько десятков новообращенных рыцарей, не дожившихся завершения торжества.
В двенадцать часов ресторан закрылся и гости начали расходиться. Мы с Янкой, прихватив с собой водки и продолжая попутно посвящать всех в питейцы, отправились в общагу. Башмаков и Курилин увязались за нами.
В общаге посвященный в питейцы Курилин вдруг совершенно изменил линию поведения и полез к Янке с совершенно определенными намерениями. Он разделся до трусов, которые уже изрядно оттопырились и начал производить различные пассы руками. Янка вяло отбивалась. Башмаков, которому не нужны были никакие посвящения, спал на соседней кровати, как колода. Я поняла, что защита чести и достоинства бедной девушки целиком ложится на мои плечи. Оглянувшись кругом, я не нашла ничего более действенного, чем стакан холодной воды, приготовленный для запивки. Я оттянула резинку Курилинских трусов и опорожнила туда стакан.
Курилин оторвался от Янки, огорченно посмотрел на свои мокрые трусы, жалуясь и скуля залез под одеяло и тут же заснул.
Мы с Янкой выпили еще по одной за Орден Питейцев и крепкую женскую дружбу.
Янка пошла в туалет, а я осталась в комнате одна. На кроватях лежали мальчики, оглашая комнату богатырским храпом. Вдруг в окно постучали. Я прильнула к стеклу. На улице стояла девица, показывая жестами, что хочет войти в общагу, а дверь заперта. Исполнившись сочувствия, я побежала открывать. Отодвинула засов, и вдруг заметила у себя за спиной коменду. Та тотчас сообразила, что я в подведомственном ей общежитии не числюсь и ядовито осведомилась:
- А вы, девушка, из какой комнаты?
Вместо того, чтобы поддержать, хотя бы для приличия, беседу, я обрулила комендантшу и быстро засеменила обратно в комнату. Приведенная в замешательство моим маневром коменда не сразу догадалась броситься мне вдогонку, а когда сообразила, было поздно: я уже захлопнула за собой замок и с перепугу (так мне, видимо, казалось надежнее) залезла еще и под стол.
Коменда постучала в дверь.
- Девушка, откройте!
Я молчала. Зато мальчики храпели на полную катушку.
- Откройте! - Надрывалась коменда, - я же слышу, как вы храпите!!!
После некоторых раздумий я выползла из-под стола, и не обращая больше внимания на стук и крики коменды, легла к Башмакову под бочок и заснула.

ИРКИНА СВАДЬБА. ДЕНЬ ВТОРОЙ

Пробуждение было не из легких. Болело все, что может болеть. Я с ужасом посмотрела на свое утратившее изящность платье и туфли. Осознание того, что мне, как кляче, придется целый день хромать на высоких каблуках ввергло меня в пучину отчаяния. Рядом жарко дышал Башмаков.
Вдруг раздался стук в дверь. На пороге возник сияющий молодой муж, держа в руках четыре бутылки пива.
- Кешка! - мы благодарно сосали пиво, постепенно приходя в себя.
- Пошли! - сказал Кеша, - там все готово.
- А можно я схожу домой переодеться? - заныла я.
Кеша разрешил.
Это путешествие от общаги к дому, по слепящему солнцу, пыльной дороге, с мотающейся головой, пересохшим горлом, на каблуках, в мятом платье и рваных колготках - одно из самых худших моих жизненных воспоминай.
Дома, к счастью, после принятия душа и переодевания мне резко полегчало и я заспешила обратно в ресторан.
Там на этот раз все было по-домашнему. Я смогла сесть за общий столик. Прозорливая Ирка заказала в меню окрошку, которую мы все с удовольствием откушали. Башмаков, правда, в свою порцию  открыл шампанское, обрызгав всех в радиусе десяти метров.
Вечером мы пошли к Ирке, вернее, к ее бабушке, которая опять куда-то делась, оставив квартиру молодым под медовый месяц. Там веселье настолько набрало обороты, что стоящий напротив окон Иркиной кухни телеграфный столб был безжалостно расстрелян двумя десятками яиц. Попали, кстати, немногие.
Янка собралась уходить. Я побежала за ней в прихожую, умоляя остаться, но Янка упрямо пялила ботинки.
- Янка! Ну посмотри на мои носки! - в отчаянии воскликнула я. Носки к тому времени держались резинками на пятках. Их остальная часть свободно волочилась по полу.
Перед носками Янка устоять не смогла и осталась.

ИРКИНА СВАДЬБА. ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Утро третьего дня выдалось ясным и тихим. Я проснулась в кровати рядом с Башмаковым. Смутно вспоминалось, что молодой муж утром с кем-то прощался. Не одеваясь, я прошлепала босыми ногами в другую комнату. Там поперек кровати спала Ирка, вся разметавшись в прекрасных кудрях. Больше в квартире никого не было.
- Эй! - шепотом позвала я.
Ирка открыла один глаз.
- А где все? - глядя в него, спросила я.
- А кто где, - беззаботно сказала Ирка, - Кеша, например, на работе.
В соседней комнате раздались сдержанные ругательства, затем в комнату вплыл нечесаный Башмаков.
- Позавтракаем! - бодро сказал он и, потирая руки, исчез на кухне.
Когда, кое-как вычистив зубья и надев халатики, мы присоединились к нему, на столе уже стояли всевозможные оставшиеся после ресторана закуски, которые Башмаков умело вытащил из холодильника, ну и, конечно, бутылка водки с тремя рюмками.
- Ой, Башмаков, не-ет! - захныкали мы с Иркой.
- Ну по чуть-чуть! А? Ну? - засуетился Башмаков, - поправиться!
- Да нам нормально! - ответила Ирка.
- Ну по чуть-чуть! - Башмаков умоляюще свел брови домиком. Мы переглянулись.
- Ну, если только по чуть-чуть! - строго сказала я.
...Где-то через полчаса мы были уже бесповоротно пьяны. Со вчерашнего дня на кухонном столе валялись несколько яиц, оставшихся не расстрелянными. Я взяла одно и нетвердо направилась к окну. Распахнув створку, выглянула наружу. Перед моим носом стоял телеграфный столб, выглядевший так, словно стая летающих страусов вела на него прицельное каканье. Через дорогу располагался вино водочный завод. К воротам подъезжали и отъезжали грузовики. Один грузовик остановился прямо напротив меня. Шофер, не прикрутив окно и даже не выключая мотора, скрылся в воротах проходной. Я свистнула Ирку и Башмакова. Ирка, взглянув на грузовик, со вздохом выкатила из холодильника еще один десяток яиц и раздала снаряды.
Стреляли по очереди. Сначала яйца не долетали и шлепались на асфальт. Потом мы приноровились, и яйца стали разбиваться о борт грузовика. Башмаков исхитрился попасть на ступеньку. Но соревнование выиграла Ирка, метко швырнув яйцо прямо в кабину через раскрытое стекло. Разбитое яйцо мокрым пятном расплылось по сиденью.
И тут вышел водитель. Сначала он увидел борт своего грузовика. Потом он поскользнулся на ступеньке. Затем он заметил яйцо на сиденье. Мы еще заторможено радовались у окна, когда столкнулись с его тяжелым взглядом. Мы упали на пол, но было поздно. Шофер, размахивая гаечным ключом, рассказывал всей улице, что и как он сейчас с нами сделает. От страха мы даже слегка протрезвели. К счастью, Башмакову в голову пришла спасительная мысль.
- Раздевайся! - зашипел он Ирке.
- Че-го? - не поняла она.
- Раздевайся, говорю, по пояс, и делай вид, что поливаешь цветы!
Ирка мигом скинула халатик, схватила лейку и, высунувшись наполовину из окна, стала разглядывать цветочки. На улице стихло. Ирка, колыша красивой грудью, которой позавидовала бы сама Памела Андерсон, водила лейкой из стороны в сторону.
Мы с Башмаковым, ползая по полу, подсказывали ей, что нужно делать.
Ирка была великолепна: ни тени смущения. Ни взгляда на публику. Она напевала что-то лирическое и сердобольно вздыхала, лаская цветочки. Ее полная, 4-го размера грудь тем временем поворачивалась то одним, то другим боком, а то и вовсе зависала над улицей. На дороге, кажется, прекратилось движение транспорта.
Минут через десять Ирка сочла, что представление окончено, с той же милой непосредственностью закрыла окна и отползла вглубь комнаты.
Несколько минут мы ждали, опасаясь, что шофер все равно придет выбивать дверь, руководствуясь, правда, уже другими соображениями. На улице по-прежнему было тихо. Высунув перископ, Башмаков сообщил, что несчастная жертва вуаеризма окаменело торчит под окнами, а с ним еще десятка два невинно пострадавших граждан.

КАК МЫ ОРГАНИЗОВАЛИ СУББОТНИК

К концу пятого курса родители купили Янке квартиру. Крохотную малосемейку у черта на куличках, но очень уютную и славную. Было бы лишним упоминать, что мы протоптали туда слоновью тропу и торчали там надо и не надо.
Все было отлично: народ у Янки собирался приятный и проверенный, музыка отвечала нашим утонченным вкусам, спальных мест (включая пол) было достаточно. Существовала лишь одна маленькая проблема: поскольку почти все мы курили, то, стоило нам собраться на перекур в Янкиной лилипутской кухне, как все тотчас терялось в дыму, а запах потом не выветривался еще недели четыре. Проблема решилась естественно и просто - мы стали курить в длинном, темном, похожим на общежитский, коридоре.
Но, к сожалению, Янкин дом, стоящий на отшибе, вмещал в себя (не знаю, случайно или намеренно) огромное количество маргинально-асоциальных элементов, в привычки которых гигиена жилища не входила. Поэтому вонь в коридоре стояла такая, что будь среди нас барышни почувствительней, обмороков было бы не миновать.
Нас это мало смущало, и мы продолжали мужественно курить в коридоре. Алкаши, к слову, нас очень боялись. Заслышав взрывы молодецкого хохота, они начинали клацать замками, а если бедолагам случалось оказаться в это время в коридоре, то они, как мышки, бесшумно скользя вдоль стены, ныряли в свои вонючие норки с максимально возможной скоростью.
И вот однажды, на исходе зимы, мы шумно выпивали у Янки. Вывалились в коридор перекурить, и вдруг все неожиданно заметили, что откуда-то издалека пробивается таинственный свет. Нас разобрало понятное любопытство, и мы двинулись в том направлении. Оказалось, что в конце коридора имеется что-то типа лоджии, большое застекленное пространство, очень светлое и просторное. Любой художник, не задумываясь, устроил бы там студию. Если бы смог туда протиснуться. Не знаю, откуда у алкашей лишние вещи, но они их-таки нашли и все перетащили в эту лоджию.
Мы стояли на пороге, пораженные своим открытием.
- Представляете, как будет классно, если все убрать? - спросил Кеша. Мы представили.
- А давайте устроим субботник! - воодушевленно предложил Курилин, - все тут уберем.
- А потом отметим! - воскликнула Ирка.
- Точно! - загалдели мы, радуясь новому поводу.
- Надо только этих алканоидов привлечь, - разумно сказал Кеша.
Мы развернулись и прошагали к ближайшей двери. На требовательный звонок  никто не откликнулся, хотя из-за двери явственно слышалось тревожное копошение. Со следующей квартирой вышла та же фигня. В третьей нам повезло: дверь осторожно приоткрылась. Оттеснив хозяев, наша небольшая парламентская группка (всего-то человек десять), вошла в комнату.
Зрелище перед нами предстало впечатляющее: посередине оформленной по мотивам декораций к пьесе Горького “На дне” комнаты, на единственном предмете мебели раскладушке сидели два разнополых, судя по одежде, существа. Всюду валялись бутылки, бумажки и всевозможный помоичный мусор. Естественно, воняло.
- Послезавтра, - безо всякой преамбулы веско сказал Кеша, - будет субботник. Вам поручается собрать всех соседей и в 10 утра явиться для  уборки лоджии. Понятно?
Алкаши затравленно кивнули.
- Все! - сказал Кеша, -  без опозданий! Иначе... - он продемонстрировал свой нехилый кулак.
Кеша собрался развернуться и уйти, как вдруг на авансцену выступил маячивший все это время за спинами крепких мужчин уже набравшийся Башмаков. Он обвел мутным, но красноречивым взглядом помещение, простер руку и, качаясь, как водоросль на морском дне угрожающе молвил: “И чтоб в квартире убрались!” После чего вновь исчез за спинами.
Энтузиазма нашего хватило лишь на вечер. Послезавтра никто о субботнике и не вспомнил. Но Янка впоследствии поведала, что в назначенный день в десять утра у лоджии крикливо толпился народ, гремя ведрами. Потолкавшись с полчаса и поняв, что субботника не будет, они разошлись по своим квартирам, радостно матерясь. Не ясно осталось только, как было выполнено требование Башмакова.