По дороге домой 4

                ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ – 4

     «Выживет только тот, у кого есть собственное место и собственная, что называется, продукция», правильно. Но не факт, что выживет только тот, у кого есть собственное место и продукция, что называется, Серебряного.
     Я вам сейчас из бухгалтерской книги пиесу  сооружу, и никакие законы политэкономии меня при этом не остановят. Это же в студенчестве мне казалось, что основным экономическим законом социализма не может быть лозунг «повышение благосостояния трудящихся», а теперь я точно знаю, что повышение благосостояния трудящихся – самая заветная мечта человечества, можно сказать, сердце бессердечного мира, вздох угнетенной твари.
     Серебряный начал с того, что дня через два после провозглашения нашего компаньонства  приволок на станек* две огромных гробовых доски. Я тогда еще не вникла, что они гробовые, я только была поражена, что они из красного дерева, и не просто тяжелые, но еще и громоздкие. Просто так на руках я бы не смогла их носить – руки коротки, а на тележке возить – нужно было два захода. Сначала доски, а потом папки, и не наоборот, потому что однажды я попробовала наоборот – мне пришлось сначала все папки с тележки на пол в складе перегружать, потом там же с тележки на пол перегружать доски, а потом с пола все папки обратно на тележку ставить, потому что нас в складе трое, и если каждый начнет папки на полу оставлять,  в складе будет негде повернуться.
     - Ира, - сказал Саша, - пусть тебе поначалу это кажется тяжело, потом, когда начнется отдача,  спасибо мне говорить будешь. Во-первых, картинки будут защищены от ветра. Во-вторых, на этих рейках, видишь, они будут стоять идеально ровно, как ты любишь В-третьих, их будет помещаться в два раза больше, что тоже немаловажно – раньше ты не использовала  каждый сантиметр двухметрового пространства. В конце концов, когда мы разбогатеем, будешь нанимать какого-нибудь украинца, чтоб он тебе их таскал за пятьдесят крон.
     Мы договорились, что станек оплачиваем пополам, и я с половины Серебряного получаю десять процентов, как продавец. Он махом снизил цены до цены своей прежней комиссии, и утверждал, что пятнадцать процентов, как продавцу, ему мне платить нерентабельно, так как расходов на материалы – бумагу и краски – у него и так двадцать. Саша пообещал, что он будет так же, как и раньше приезжать раз в неделю, но только теперь уже не по понедельникам, а по вторникам. Я года три перед этим ныла, чтоб он эти «черные понедельники» отменил, он не соглашался, потому что «так однажды решил», а тут пошел на встречу, все ж таки компаньоны.
     Три дня, пока у меня еще оставались Люсины картинки, да и чудом удавалось продавать  по оригиналу,  мы оба зарабатывали по полторы тысячи крон, что вселило в меня дикую мысль, что мы «богатеем». Вдруг следующие три дня выпали такие, что продавались работы только с его половины станка – нужно заметить, лучшей половины, потому что его папка стояла первой, а моя третьей, а вам же не нужно объяснять, почему овощники, например, кладут морковку покраснее вперед, а побледнее назад. Средняя папка – маленькая была поделена пополам, и она-то и оказалась роковой. В ней была собрана разная пузатая мелочь – от пятидесяти, семидесятипяти и стовки на стороне Серебряного и по двести пятьдесят на моей. Я носилась, как угорелая, внутрь станека, за белым полиэтиленовым пакетиком, чтоб засунуть туда картинку по пятьдесят крон,  или за синим полиэтиленовым пакетиком, которые подтянул Серебряный, чтоб засунуть туда картинку за семдесят пять. Больше всего меня бесили картинки по семьдесят пять крон, потому что ни у кого не было мелочи, а каждый раз канючить мелочь у овощников мне было неудобно.  Я к вечеру была уже не пьяная лошадь, как бывала до серебряного века, а просто загнанная, и притом зарабатывала ему по три тысячи, себе при этом еле-еле отбивая свою половину станка. Только потому, что я так носилась, не иначе, до меня только на третьи сутки дошло, что я занимаюсь чистым безумием.
     - Так не пойдет! – орала я Серебряному в телефон, - Компаньонство – это когда все пополам, я знаю, мы уже однажды были с Маришкой компаньонками!! Чтоб тебе заработать эти три тысячи, я не имею денег не то, что на сигареты, а и на хлеб!!
     - Ира, успокойся, - увещевал меня Саша, - Мы все это откорректируем, как ты не понимаешь – если у меня будут деньги, они будут и у тебя. Я тебе премию какую-нибудь придумаю.
     - Не нуждаюсь я в твоих подачках! Это мой станек, Саша!! Я его зарабатывала десять лет!!!

     В ближайший же вторник путем полуторачасового сиденья над чашкой кофе мы пришли к следующему консенсусу. Если взять цену картины за сто процентов, то двадцать процентов от нее уходит на материалы, десять процентов на оплату станка, а оставшиеся семьдесят делятся на сорок для Серебряного и тридцать для меня.
     - Успокоилась? – вопрошал Саша,  великодушно заказав две рюмки коньяка, - Давай выпьем за взаимопонимание. Ты, главное, знай – мы оба интеллигентные, образованные люди, мы всегда сможем разрешить любой вопрос без конфликта.

     И вот, без всякого конфликта, я следующую неделю заработала ему семь тысяч, что означало моих три, и себе две, потому что все-таки продала пару оригиналов со своей половины.
     - Видишь, мы каждый имеем по пять тысяч, это все-таки деньги, - радовался Саша, - и это еще идут торги, вот они закончатся – и мы будем зарабатывать по десять!
     - Дай-то Бог, первую половину января, Саша. Первые десять дней, пока в Праге гуляют русские. Потом у них каникулы закончатся, и до февраля придется лапу сосать.
     - Не смотри так мрачно на будущее. Десять дней могут потрясти мир.
     - Главное, чтоб они потрясли нас. Рождество через неделю, ты же знаешь, что у меня семья – наполовину чехи, им без подарков ну никак нельзя, а у меня счета не оплачены, долг франтиным бабушке-дедушке висит,  и квартира в Теплицах не продается, а это еще восемь тысяч, я не знаю, на какую стену лезть.
     - Я ж тебе не жалуюсь, что у меня котел парового отопления полетел, и температура в квартире, как на улице, я же не твержу тебе, что у меня с желудком вот уже год что-то происходит, а я не могу сходить к доктору, потому что у меня нет медицинской страховки, я даже не заикнулся тебе о том, что кот сломал ногу, и ходит теперь и смотрит на меня такими глазами, чтоб лучше десять котлов полетело, а я не могу отнести его к ветеринару…
   
     Чехи называют неделю перед Рождеством «золотой» неделей,  что как бы предполагает  наивысшую продажу чего бы то ни было, но это имеет и свою оборотную сторону – всех продавцов с картинками впирают в «улочки»**, на тагах *** распоясываются сувенирщики,  овощники валом валят свои апельсины до небес, в той улочке тебя не слышно, не видно, одно радует – доски таскать не приходится, не влезают эти доски на улочку, Серебряный грозится что-нибудь придумать. Заработала я ему перед Ваноцами**** четыре тысячи, а себе, соответственно, две. Ни одного оригинала не продала, да и Люсины картинки почти закончились, а новые она мне не несет, я и так ей уже двадцать тысяч должна.
     Плюнула на все – купила Владику джинсы, Франтику свитерок теплый, Наташке пушистую кофточку, а Франте кофту на молнии, с воротом, как он любит,  и Тарасова не забыла – элегантный джемпер, мы с ним каждый день по телефону разговариваем, тоже деньги немалые, пришлось перехватить денег у Павлинки, палочке-выручалочке, такая же деваха славная, я иногда даже не верю, что чешка.  Двадцать четвертого чехи в последний раз пошумели своим товаром и исчезли.
      Остались одни картинки. Тагов – хоть по два бери. Опять доски таскай.
      Рождество – праздник семейный. Франта накануне самую большую кастрюлю картофеля сварил на «брамборовый» салат, на балкон вынес, я спрашивала, не купить ли карпа, но в нашем доме вот уже девять лет заведены «ризеки»,  Гусарова пообещала на следующий день печеного карпа принести, пришла я домой с плацкой фернета, никто в нашем доме не пьет, кроме меня. Да как сели за стол – сначала суп из глиняных тарелок, вставать нельзя, а у меня плацка в комнате осталась, потом ризеки с салатом, и пока последний не доест – вставать нельзя, вот когда я порадовалась, что Франтик хорошо кушать начал, потом детей в детскую, я рысью за фернетом, слышу, колокольчик звенит. Это Ежишек подарки принес, зовет к елке. Такая дребедень. Одна радость – на детские лица смотреть, как они бумагу на подарках разрывают-торопятся. Дети купили себе новый монитор, плоский. Младшим новую модификацию плей-стейшена, PSP. Мне подарили сундучок резной. С намеком.
     Буду туда неоплаченные счета складывать.

     Хоть я готова была на одну доску лечь, а другой накрыться, никакого чуда до Нового года не произошло. И стала я замечать странную вещь. Эти желтые фонари с ценами, которые Серебряный заставил меня развесить на каждой пачке своих картинок – лишили меня языка. Стою как идол, и рта не раскрываю. А что говорить?! Все ж написано – вот 450 крон, вот 350, вот 250 и так далее, вплоть до - вот 50. Что тут скажешь?! Раньше, бывало, посмотришь, что человек в бобриковой шапке, ну и начнешь с тысячи триста. За восемьсот всегда продать успеешь. Зато какой диалог душевный. Торг. Он тебе – семьсот даю, ты ему – нет, батенька, исключительно для Вас за девятьсот. Ведь автор, де, посмотрите какой замечательный. И разольешься соловьем, не хуже, чем Бланка  над своими парагвайскими яблоками по двадцать корон за штучку. Он тебе – семьсот пятьдесят, ты ему – давайте ни вашим, ни нашим – восемьсот пятьдесят, так и сойдетесь на восьмистах, улыбаясь, друг другу. А если кто молоденький, да глазки на картинки горят, а денег, видишь, нет, то и за семьсот уступишь. Убил Серебряный во мне подход творческий. Какой же я теперь интеллигентный,  образованный человек?! Как есть идол.
     А главное, убил всех моих художников наповал, вернее, всех моих принтистов  Кто же из них станет тягаться с ценой комиссии?! И самих художников задвинул – настоящих – патриарха Эдигаряна, очаровательную Мариам, интеллектуального Гора, чистейшей души Гусарова, пушистую хулиганку Маришку, да много ли их войдет в одну папку?! А у Серебряного папка пуста, и станек выглядит бедным, да еще эти желтые фонари с ценами.
      Всю жизнь картинкам посвятила, хорошо, пятнадцать лет своей жизни – мало? – стала вдруг картинки ненавидеть. Чтоб вы сгорели, говорю. Стала вдруг тех, кто картинки рисует, ненавидеть. Чтоб вы с голоду сдохли, говорю. Стала вдруг тех, кто картинки покупает, ненавидеть. Чтоб вы подавились, говорю. Стала себя ненавидеть. Чтоб на тебя какая секира свалилась, говорю. Просто так, ни с чего. Чтобы ни в коем случае не было похоже на самоубийство, я самоубийц ненавижу, впрочем, как и наркоманов. Я их даже не то, чтобы ненавижу, а как-то презираю. Или даже не презираю, а как-то брезгую. А тут вдруг такие мысли. Насилу Георгий Рухлин остановил, прочитала у него на www.proza.ru замечательный рассказ, пронзительный рассказ. Там герой дошел до ручки, примерно как я, и уговаривает себя «самоубийством нет, по крайней мере, до тех пор, пока жива мама», это гениально. У меня тоже мама жива. И папа жив, и я звонила ему за десять минут восемь нашего времени, когда по-уральски было без пяти двенадцать, и трубку подняла Валентина. Вот поэтому я не перевариваю звонить папе домой. Но я все равно, через все, сказала ему, что очень его люблю и все, что от него хочу, это чтобы он жил до девяноста лет. Иначе я не успею доказать ему, что я не пропащая дочь. А какая же я, спрашивается, еще и дочь, если не пропащая?!

     Новый год мы договорились с Тарасовым праздновать вместе. По-сибирски, по-московски и по-чешски. Днем я просила его все купить на салат оливье, я учила «отваришь два яйца, пять крупных картофелин, возьмешь четыре сосиски, баночку горошка, один зеленый огурец, одну небольшую луковицу, все подготовишь», а он бухтел «что я, маленький, что я, оливье готовить не умею», «в этом году салат не может быть зимним, он должен быть летним, а поэтому непременно нужен свежий огурец, у вас продаются  свежие огурцы на рынке?», «что мы, в медвежьем краю живем,  что ты, сама не видела», « поэтому никаких кислых огурцов, даже маминых», «подожди, я лучше запишу». Фира, слышавшая наш разговор, хихикала под руку «Ты устрой эротический салат. Скажи «берем два яйца», « выкладываем сосиски»», ей представлялась наша идея очень смешной и удачной. Мы договорились приступить к приготовлению оливье ровно в шесть  часов вечера по нашему времени.

      Я в пять примчалась домой, приняла душ, переоделась во все домашнее, перекурила, выпила кофе, почистила скорлупу с яиц, и ровно в шесть встала к кухонному столу, взяла в руки телефон, дозвонилась и сказала:
      - Итак, Женька, берем два яйца…
      - Ирик,  только не обижайся, я  оливье не только уже приготовил, но и съел.

      В Тюмени было десять часов вечера.
       В одиннадцать я пошла, переодеваться в вечернее платье…


     *       - место в торговом ряду
     **     - боковое место
     ***   - место по ходу движения
     **** - Чешское Рождество
      
                Ирина Беспалова,
                Январь 2009, Прага