Ксюха

Ксюха, Ксюша, Оксана, Оксанка, Ксения - у неё пропасть разных имён, которые пытаются упрятать её женскую - ещё до конца не сформированную - суть в рамки буквенной символики. Ей имя выбирал отец - Василий Васильевич Стелюк или Гумберт Гумберт, коим он стал позже, когда они с мамой уже непоправимо и навсегда разъехались, и жили - каждый в своей западне - безвылазно и привычно. Она с детства любила своего отца - до безумия, до точки плавления всех её неразвитых чувств в одно большое, вечно палящее, яркое, без единого пятна, солнце. Другие люди в её жизни никогда так и не смогли быть ею так любимыми.
Она помнила всё - как он гулял с ней по улице, что-то рассказывал о снующих птичках, пыльных растениях, пугающих собаках и облезлых кошках. Она постоянно ревновала его - к матери, к брату Саше, к соседским тёткам, нагло смотрящим ему - её богу - прямо в глаза, с какой-то зазывающей, вожделенной лучистостью. Их голос при этом дрожал, вибрировал, окольцовывал и странно пугал её маленькую, затравленную жгучей любовью - собственностью, душу.
Оксанка молилась молча, не понимая, что это и есть молитва, думая об отце. Она задыхалась от его прикосновений. Особенно, когда он долго и тщательно вытирал её мокрое, худенькое тельце - после ежевечернего  мытья в ванной. Промокая каждую клеточку, каждый вздыбленный негой волосок. Ксюха сама - почти с трёх лет - просила его об этом. Она - это маленькое, неглупое существо - интуитивно чувствовала, что в такие минуты её власть над отцом - полная, всепоглощающая и беспредельная. Власть тьмы. Или света. Или солнечного затмения.
Мать первая почуяла неладное - в этих длительных и основательных вытираниях насухо. Она попыталась вяло вмешаться, вклиниться в их священный - не для постороннего глаза - ритуал. Но Ирина Игоревна была вечно завалена иными - более важными с точки зрения здравого смысла - проблемами. Поэтому её спорадические наскоки скоро прекратились. И мир детско - отцовской эротики принадлежал Оксанке и Гумберту Гумберту ещё долго. 
Правда, потом у девочки дико болела голова. А ночью ей снились огромные, звереподобные фаллосы, кусающие её за нежные и ещё никем не осквернённые места. Она расчёсывала их непорочность прямо во сне. И ей становилось легче, когда тёплая волна накатывала откуда-то снизу, вплоть до солнечного сплетения.
Это длилось лет пять, а может, и дольше. Кто сейчас уже сможет вспомнить, если время в такие минуты - или годы? - останавливалось. Или текло в обратную сторону. Туда, ещё до вселенского взрыва зачатием, до слияния яйцеклетки с бледным, но настойчивым сперматозоидом. Это жизнь. Или её теневая сторона.
Однажды мать таки наткнулась на их священнодействие, когда Василий Владимирович бережно пытался поцеловать вибрирующим языком что-то - в районе ещё голого и такого трогательного лобка - для снятия внезапно 
возникшей боли. Внезапной ли? Терапевтический эффект по заказу - почти теряющей рассудок от удовольствия - дочери. К этому времени Ирина Игоревна уже досконально изучила все мыслимые и немыслимые повадки её удивительного супруга. Поэтому - то, что она увидела - особого впечатления на неё не произвело.
Видела и не такое. Да, что там видела! Сама упивалась.
- Добрался всё - таки до детей! - почему-то с озлоблением пронеслось в её голове.
Теперь отползание самки с ещё не до конца - или до конца? - развращёнными детёнышами из логова зверя носило характер военных действий.
- Быстрее бы с разводом, переездом. Какая волокита! - она, как в тумане, пыталась соединить разбросанные в голове мысли, концентрируясь на одной извилине.
На суде фигурировала супружеская неверность Гумберта Гумберта. В общем, не сошлись характером - лучшая формулировка в таких общепризнанных случаях.
Ксюша долго не хотела разговаривать с матерью. Она плакала ночами, зарывшись в свои недетские сны, как в подушку. Голова болела по-прежнему - мучительно и мигренеподобно, как у взрослой женщины, которая прошла все разрушающие и неперспективные войны с мужчинами по-настоящему. Нет проигравших. Нет выигравших. Только руины и трупы. На всю оставшуюся жизнь.
С отцом она встречалась. Но это уже были не те встречи. Оксанка что-то лепетала о своих делах, подругах, учёбе, читала ему первые стихи, сплетничала, смеялась.
Она ловила на себе его взгляд - воспоминание в тот период, когда они были так близки. Глубже, чем под платье. Или даже под её влагу, которой она наполнялась до краёв после каждой встречи с самым любимым человеком, сумевшим предать всех, кого любил когда-то. Или тех, кого только хотел. Разницы он ещё не знал.
- Рождённый предавать - как-то пронеслось в её белокурой головке - и это всё, что он после себя оставляет. Наверное, я взрослею. Или - минуя взросление - старею.
После первого свидания с молодым человеком, его нежного рукопожатия и милых, обыденных комплиментов симпатичной, тоненькой, длинноволосой девушке, Оксану рвало - от нервного напряга - почти всю ночь. Её выворачивало наизнанку, которая оказалась мощнее лицевой стороны. Тень выходила наружу -
мучительно, изощрённо и гадко. Она становилась реальнее яви.
- Как он мог меня бросить на полпути? Саму, без прививки от жизни, не доведя всё до конца. Теперь я - подранок. Ксюха - и не более.тень своего же отца.
От каждого рвотного толчка ходуном ходила на ещё не оформившейся груди золотая цепочка, подаренная Василием Владимировичем, со странной мусульманской символикой: рука Фатимы, или рука фатума, или попросту - изуродованной растлением судьбы.