Единственная

Что-то во мне безнадёжно надломилось. Только что подошёл к концу мой роман в рассказах и в бесконечных телефонных бреднях с Гумбертом Гумбертом - лицом более, чем реальным. Он выпотрошил меня, раскурочил и выплюнул - незатейливо и со знанием дела, как Джек Потрошитель. С садистским упоением и без всякой жалости к тому внутреннему миру, что от меня остался - после этой патологической - других сейчас просто не бывает - связи.
Как и что я писала о нём, в каких условиях психологического прессинга - это отдельный разговор. У меня самой - врача-психиатра - отлетала крыша. И зачем я это делала вообще? Во-первых, женщин-писателей, взявшихся за эту тему, я лично не знаю. Был В.Набоков, описавший подобный тип мужчин в «Лолите». Были рассказы И.Бунина - «Тёмные аллеи», с нескрываемой болью и нереализованной в счастье чувственностью. Были попытки других мужчин - удачные и не очень в мировой литературе - что-то поведать миру об этом разрушении сути любви. Но с позиции мужского пола всё это - сияющее парение, наполненность эмоциями и конечное падение или отрезвление - выглядели заманчивыми и даже приемлемыми. Акцент - аккордного мироощущения - всегда ставился на внутренний мир страдающего мужчины. Что было в душе - убогой и плоской - женщины, пережившей подобные драмы, никто из мужчин-писателей описывать не решался. Скорее всего, им это было просто не интересно. Женщина - как фон эмоций мужчины. Не более. Такое вот распределение ролевых функций в русской литературе. Если безгранично любит и чувствует, то это - обязательно мужчина, а если героиня впадает в такой же грех, то это обязательно - рефлексии нездорового толка или истерики, от которых следует уберегать читателя. Была, правда, и Анна Каренина, которую за внутренние переживания Л.Н.Толстой отправил погибать под колёса поезда, чтобы иным было не повадно выкрикивать сгоряча вполне выстраданные ею реплики: «Неужели люди приходят в этот мир только для того, что б мучить друг друга?». Скорее всего, что именно - за этим…
Ну, не интересна сильному полу женщина со своими проблемами - вне половых. То есть, женщин без мужчин - они не воспринимают. Или не выносят на дух. Рефлексии, предменструальный синдром, расстройство эмоционального фона - почти медицинские диагнозы, которые они с радостью - за так - раздают любой, заговорившей о женской душе. Чтобы только не приближаться - к этой самой женской душе - на пушечный выстрел. Зачем? И так всё классно. Основной инстинкт, милые дамы, усвоили? Вот и не отходите от него - ни на шаг. И будьте при этом безмерно счастливы, что вас поимели или хотели поиметь. Во-вторых, я - как санитар природы - вытягивала из него всё дерьмо, наполняя себя под завязку, чтобы он не выплеснул его в мир на ещё одну, желающую стать жертвой для подобного типа мужчин.
Толи из любопытства, толи из чувственного недержания, толи из мести самой себе за неудовлетворённую сексуальность. После дезинфекции - собой же - я выдавала порциями в форме рассказов всю его суть: читайте, родные, чтобы потом не говорили, что вас никто не предупредил. Радости, поверьте мне, там очень мало. Зато боли, уродства, искажённой любви и брезгливости - к себе и Гумберту Гумберту - было предостаточно. Василии Владимировичи Стелюки - лицо, кстати, реальное - или Гумберты Гумбырты - безжалостны к миру и женщинам, ибо обожествление себя самих у них зашло слишком глубоко. А значит, всё им, небожителям, и дозволено. Ну, не любят они женщин - никакими силами не любят! И не хотят любить. Они любят их нежную плоть. И то удовольствие, какое они получают от их - выпотрошенных тел, сильнее их самих. И за это - их же - и ненавидят. Как наркоман ненавидит наркотик - потому что не может без него жить. Повязка, зависимость - зашла слишком далеко.
После себя они оставляют руины. Мне всё время - после очередного контакта по телефону с ним, Василием Владимировичем,  хотелось сходить в финскую сауну, отмыться под горячим душем, вернуться опять к нормальной, человеческой жизни. Где дети-подростки не задирают короткие юбочки, чтобы совращать Василия Владимировича, где крутобёдрые родственницы Оксаны всем своим вызывающим видом не напрашиваются на инцест, где в женщинах тоже есть душа и тяга к небу, а не к паховой зоне Гумберта Гумберта. Сексуальная озабоченность мужчины - трагедия этого мира не меньшая, чем сексуальная несдержанность женщины. Кто-то нам всем успел внушить, что любовь - это умопомрачительный секс. Милые дамы, благородные отцы семейств, секс - это только часть любви, необходимая для деторождения. Если у вас пока нет планов обзаводиться потомством, займитесь чем-нибудь ещё. На свете столько всего интересного, кроме секса. Даже с мужчиной. Или с женщиной. А вдруг получится? Не пробовали?
В-третьих, я взялась за эту тему, чтобы содрать с неё налёт ложного романтизма. Там нет ничего прекрасного и очищающего тонкие структуры души. Там чаще всего - помойка, отхожее место, в котором обитают дяди Васи. Талант В.Набокова ушёл на то, чтобы вывернуть наизнанку животную суть Гумберта Гумберта, разоблачая его, а не оправдывая - за его же страдания. Несдержанность желаний - всегда ведут к отречению от божественной природы человека. Миру было удобнее думать и чувствовать иначе. Лолиты в романе нет. Она - объект плотского рая Гумберта Гумберта. Сам автор не мог органически терпеть такой популярный - и уже заезженный - образ Гумберта Гумберта, ставшего почти всенародным героем. Больное время, больной мир, больные герои. Хотя роман - с точки зрения словесного искусства - ему самому нравился. Перо действительно гениально - этого не отнимешь. Ответственность таланта за то, что он пишет, никто не отменял - рукописи-то не горят!..
Когда-то З.Фрейд о своих работах по психоанализу сказал, что эти книги он написал без Бога. Думаю, что рукой В.Набокова водил тоже иной автор, склонный не афишировать себя. По-своему - как самый талантливый Его ученик - гениальный. Во всём, чтобы мы не делали, мы движемся или к Творцу, или от Него. Иного просто не бывает. И в литературе - тем более. Вначале было Слово.
- Я всё равно буду всё отрицать - сказал мне Василий Владимирович Стелюк, прочитав мои рассказы о себе - зачем ты вытащила всё это наружу?
Больше всего подобные герои боятся света и огласки. Тень, займи своё место!
- Ты думал, что я буду тебе петь хвалебную оду, к которой ты приучен самим собою, за твоё патологическое и ущербное мировоззрение, калечащее всех, кто оказывается рядом? Вне Бога - всё убого. Ты сам выбрал этот путь.
- Не смей их распространять среди моих близких - он был свиреп и напуган - это мой мир, не лезь туда. У меня невестка Ирочка на третьем месяце - ему хотелось сохранить своё лицо, которого уже давно не было. Он спекулировал даже собственными внуками. Ты не посмеешь. Я сотру тебя в порошок. Ты пожалеешь о том, что знаешь или знала - он пытался вызвать мою жалость через угрозы.
Он неистовствовал. Он был напряжён и задирист. Озлоблён. С него капал яд на мою душу, на мою память, на мою боль. Я всегда была хирургом его собственной души. Подсознание Василия Владимировича меня обожало - я его регулярно чистила, хотя его же сознание меня ненавидело. Внутренний конфликт был даже более сильным - и опасным, чем у реального набоковского Гумберта Гумберта.
Поэтому мне захотелось на свежий воздух - в широком смысле, а не просто - раздышаться. Чтобы столкнуться с нормальными, здоровыми людьми, без вечной - и уже затёртой до дыр - сексуальной озабоченности, без тайного или явного юродствования над простыми человеческими нормами существования в социуме.
Захотелось познакомиться с одним из… я не верила, что может быть единственный - на все века и случаи жизни. Мне бы самой хотелось быть такой. Или хотя бы знать наверняка, что такие - бывают. Мужчины или женщины - всё равно. Лишь бы были. Но их не было - нигде. Ни днём, ни ночью, ни среди моих многочисленных знакомых, ни среди знакомых моих знакомых. Пустыня. Человеку нужен человек. Настоящий. Можно, чтобы один. И на все века, через которые пролегает его - а значит, и твоя - жизнь или дорога к жизни.
И вот, занятая своими неразборчивыми мыслями, я направилась к метро. Мне много лет - для женщины. Но вполне было бы нормально - для мужчины, коим я не являюсь. Кстати, почему такое неравноправие? Я ведь не собираюсь ни с кем спать, кто подвернётся с утра пораньше. А Гумберт Гумберт окончательно у меня отбил всякие плотские желания. Удалось-таки, молодец! Я стала монашкой.
Иллюзий у меня, к сожалению, уже поменьше. Усталость в глазах отсвечивает благородным блеском - мне бы так хотелось - красиво звучит!
Лабиринты вечного пути утомляют - хотелось увидеть свет в конце туннеля в реальности, а не нестись встречно на его метафизические призывы, с которыми я разминусь, как пить дать. Зато мои чувства успели-таки приобрести условную черту меры, которую я иногда - снова красиво звучит - назвала бы даже внутренней гармонией. Просто так удобнее выживать в условиях постоянных поисков нового выхода из старых лабиринтов.
Мир моих героев - пусть на время - становится и моим миром. Поэтому меня часто спрашивают - а не пишу ли я о самой себе? Нет, просто на какой-то период мы срастаемся - жабрами, плавниками, кровеносной системой, чувствами и болью. Там много эзотерики, ирреального с прагматическим оттенком - взрывная смесь коктейля Молотова. Потом очень трудно разъединяться, отслаиваться друг от друга - всё рвётся по живому, иногда с летальным исходом для части себя. Может быть, лучшей.
Мне кажется иногда, что я - как любой, почти нормальный человек - плохо знаю саму себя. Утешает другое - остальные знают меня ещё хуже. И это выручает - мы все подвержены самообману. Много - ни о чём - думаю, много пью красного вина - моё внутреннее причастие к небу, много заблуждаюсь - надо меньше думать. И от настроения это не зависит. Вернее, на настроение это не влияет.
Влечением полов я - и благодаря моему последнему герою - уже переболела. Но любви - женские рефлексии бессмертны - хочется, хочется быть единственной, нежно-таинственной, всегда желанной - не с точки зрения секса, а намного шире - где просвечивает лёгкая, невесомая душа в полёте над обыденно-заезженным.
Вспомнились слова дяди Васи: «Каждая следующая женщина была в моей жизни лучше прежней. Всё лучше и лучше, желанней и желанней». Мне стало жаль их. Они никогда не были единственными. Они всегда были - лучше, чтобы потом стать - хуже. Мужчина, у которого было много женщин, познавал женщин. Мужчина, у которого была одна женщина, познавал любовь. У меня не было такого мужчины. А встретить подобного - всё ещё хотелось.
Возле входа в метро столпилась стайка профессиональных попрошаек - нищих на профессорской, постоянной, охраняемой «крышей», зарплате. Их рабочий камуфляж был безупречен и детально кем-то продуман. Их так театрально украшали  разношерстные, многослойные лохмотья, грязные лица с лукаво-просящими глазками, сизые, выпуклые синяки, сломанные протезы, стёртые костыли, собачий вой, нытьё, крокодиловые слёзы. Они жалобно и многозначительно взывали к прохожим всем своим представительским видом: «Дайте, дайте, дайте!». А.М.Горький со своей незабвенной в народе пьесой «На дне» - просто, как устаревшая модель, отдыхает!
Они веселились сами и веселили толпу, спешащую по своим делам, за которыми в действительности можно было и не спешить. Но граждане об этом и не догадывались. А нищие им этого и не рассказывали - зачем нарушать сложившийся мировой порядок? Разрушать мифы - удел сильных и избранных.
Я очень внимательно,  ловким писательским глазом - польстить себе в очередной раз так приятно - незаметно рассматривала эту прелестную группку просящих эквилибристов. И мой - почти орлиный - глаз уловил в самом дальнем уголке - иного нищего, отличавшегося от остальных -  сдержанностью, внутренним покоем и тишиной. Он ничего не выпрашивал, не требовал, не гнусавил знакомый текст. Он просто стоял - молча и одиноко. Он не был одним из нас. Он не стал одним из них. Он был сам по себе. Такое бывает редко. Даже среди полоумных. Он был - как хорошая картина - все мазки на месте, ничего лишнего.
Мне не хотелось придумывать о нём какой-нибудь житейский миф - несчастная любовь, тяжёлая болезнь, измена и предательство той, из-за которой всё и разрушилось, портовое пьянство, попытки самоубийства, утрата веры в добро и справедливость, поиски выхода из создавшейся ситуации, боль, страдания - и что-то там ещё - в этом роде. Мне просто захотелось подойти к нему и дать какие-нибудь мелкие деньги, может быть, сказать ему пару человеческих слов - не важно о чём. В нём было больше человеческого и живого, чем в моём последнем герое - Василие Владимировиче Стелюке, вполне устроившегося в своей - прикормленной на базарчике - жизни и продолжавшем разрушать судьбы иных.
Он - мой нищий и убогий, но уже - родной и близкий - сразу даже не понял, что я всовываю в его руку мелкие, мятые купюры. Он ошалело смотрел на меня. Не веря в происходящее. Я смутила его и обрадовала - одновременно.
- Большое спасибо - поблагодарил он как-то отрешённо - вы единственная, кто сегодня так сделал - я вам очень признателен за этот поступок. Мне действительно нужны деньги, я ведь уже три дня не ел. Прямо, как в плохом анекдоте, да? Как у Ильфа и Петрова прямо! Но это - действительно так.
Я была счастлива. Единственная - всё-таки прозвучало. Пусть даже в таком неожиданном контексте. Жизнь так хороша, что периодически преподносит нам разные неожиданности. Она действительно мудрее нас.
Я не стала его расспрашивать - ни о чём, не стала ему предлагать иную, более весомую, помощь. Я сразу поняла, что теперь у него всё наладится. И что сегодня он ждал именно меня. А мне он нужен был не меньше, чем я ему. Такая вот ситуация. Мы все незримо повязаны друг с другом, часто даже не подозревая об этом. Я остро ощутила его в себе, в своей сути. Думаю, что и он ощутил тоже самое - глубинную сопричастность, сопереживание. Какие мы все разные - и как мы едины! Я всегда была единственной для кого-то. Просто не всегда это ощущала. Как и кто-то - пусть на короткий промежуток времени - становился единственным для меня. Ведь без этого - никак!