Берега

      
      
      
      Это было в 90-м году в Коктебеле, куда я добрался стопом, имея всего 50 рублей и пару недель свободного времени. Вокруг уже чувствовалась всеобщая усталость и анархия, на волне которой и развалился Союз. Это напоминало начало пира перед началом чумы. Все законы перестали действовать, в том числе нравственные. Конечно, окружающие не вели себя как животные, но что-то такое – очень стадное, всеобщее отупение, разброд… Казалось, что это люди с разных планет, а не из одной страны. Местная власть, милиция… их просто не было. Была беспризорная автостоянка, по существу целое поле: укатанное, промасленное, с кучами ржавого автомобильного хлама… коренному населению, всю жизнь наживавшемуся на туристах, было в тот год не до приезжих: в Крым начали возвращаться татары и у них появились более насущные заботы.
Ближайший пляж, на который я вышел… палатки, легковушки припаркованные как попало. Свалки мусора, по кустам… Помню, поразила компания «хлопцев», приехавшая с Украины: первым, что они вынесли из машин, были охотничьи ружья, в чехлах – по деловому, без комплексов. Пару лет назад власти не допустили бы ничего подобного! Но властей не было. И среди этого безбашенного караван-сарая я поставил свою палатку и…
Встретил я эту компанию через несколько дней, на набережной. Недалеко от волошинского дома-музея. Они искали, кажется, магазин, или еще что-то и обратились ко мне, без труда вычислив в расслабляющейся цивильной толпе своего. Типичная для того времени хипповая компания: в меру замызганные, с хайратниками, нагловатые. Мы потрепались немного – кто, откуда – я им объяснил что здесь и где. На прощание они оставили координаты места, где бросили свои палатки. Пригласили в гостечки. Странными среди этой компании казались только два персонажа: девушка и парень, оба примерно одного возраста – гораздо моложе всех остальных – и как-то не вписывавшихся в нее. Ни внешним видом, ни манерами: слишком юные. Неиспорченные.
 Тем же вечером, прихватив кое-что из своих припасов, я пошел знакомиться.
   Отыскать их было нетрудно, по звукам гитары и банджо. Компания сидела рядом с костром и пыталась что-то репетировать. На мое появление никто не отреагировал: лишь пара голов оглянулась, и буднично продолжила прерванное занятие. Пробормотав, что-то вроде «привет-от-нашего-ашрама-вашему», я опустился на землю с чувством не прошеного гостя… и так весь вечер и просидел начисто игнорируемый хозяевами. Правда, не я один: молодая пара была здесь на подобном положении. Собственно с этими двумя я и перекинулся несколькими словами. Им оказалось всего лет по семнадцать, а девушка вообще выглядела только что сбежавшей с выпускного бала: парадная форма и туфли-лодочки. Ее спутник, наоборот – напоминал ученика ПТУ: провинциальными манерами и слишком уж поюзанным видом. В этой стае они были изгоями.
Чувствуя себя не в своей тарелке, я искал предлога поскорее отсюда свалить.
 Довольно скоро хозяевам надоели препирательства по поводу «возьми-на-полтона-ниже» и они решили пойти искупаться. Было уже темно, как бывает только на юге: теплая тьма и звезды. И стрекочущие сверчки. Компания протусовалась мимо меня и скрылась в темноте. Я без приключений вернулся к себе в палатку. Пакет с припасами я так там и оставил…
 В следующие дни мы неоднократно пересекались в окрестностях и в поселке. Но они отчужденно проходили мимо, «не узнавая». Только с юными пацифистами можно было свободно поболтать, да они и рады были, судя по всему, перекинуться парой слов со свежим человеком.
 Как-то раз мы все оказались рядом на пляже – и было заметно, что «пионер» активно втягивается в тусовку: тележит исключительно на сленге, пытается аскать на бульваре… хипповая жизнь – как бы сулящая безграничное безделье – притягивает восторженных провинциалов…
Уже тогда я не считал себя принадлежащим к «системе» – разве что образом жизни, да внешним видом. По моим ощущениям, чувствовалась большая разница между американскими хиппи и их русским аналогом. Если приводить сравнения, то американские были больше в духе Франциска Ассизского, а наши – в духе Франсуа Вийона. Одни – мягкие, разнеженные. Непривязанные. Другие… да – жизнерадостные, наивные… но во многом как на большой дороге: настороженность, отчужденность. Готовность к насилию. Окружающая среда – хулиганье, обыватели, менты – не расслабишься… другое экзистенциальное бытие.
 Дни я проводил обычно на берегу, метрах в десяти от палатки, или бродил по окрестностям. Грустное крымское небо, выгоревшие холмы, ветер… опустошение. Наверное, тогда меня впервые посетило это ощущение яркой, бессмысленной пустоты. 90-й год – год вялой апатии, энтропии… Кажется, той весной я, сильно пьяный, танцевал в гостях у своего приятеля, Джона: на столе, в комнате. Под «Крематорий»: «…жаль, что она умерла». Друзья курили на кухне – как обычно, эмоционально о чем-то тележили: Джон, Дик, Симона… Я в то время пить уже бросил, а тут не удержался – расслабились, сидели по кайфу… но уже чувствовалось, что жизнь нас кидает, разводит. Вот тогда я и ощутил эту всеобщую бессмысленность – что мир нашего поколения вот так вот и останется, среди недопитых бутылок. Под грустный хаос заканчивающейся музыки… Гораздо позднее, я читал про такое ощущение у многих, прошедших через свое Лето Любви: у Вулфа, Хантера С. Томпсона… волна откатила.
А в тот год я наслаждался воздухом Крыма, одиночества. Ходил ночью за водой в ближайший пионерлагерь. Калитка всегда была распахнута и, чтобы не стоять с канистрами в очереди, многие приходили туда попозже – часов в десять, когда было уже совершенно темно. Двери в корпус тоже никогда не были заперты, словно никому не было дела до ночных посетителей. Тут мы и встретились…
…холодные душевые, лунные разводы воды на кафельном полу – лампочек там никогда, конечно же, не было. Она тоже пришла за водой, одна. Их обоих держали на мелких посылках, как это водится у «олдовых». Сегодня была ее очередь. Компания, как обычно, ушла на набережную – зарабатывать деньги музыкой. Делать ей было нечего… Я предложил прогуляться на могилу Волошина, где она еще не была. И мы пошли…
По дороге она рассказала о жизни в лагере, среди чужой для нее тусовки. Как парни всюду ходят с цепями. Ругаются прямо посреди игры, перед зрителями. Матом. Поэтому денег дают мало, приходится собирать бутылки. Ну, это-то мне знакомо: Питер, Прибалтика, Львов. Ночевки на скамейках, в залах ожидания. Системные вписки.
В Коктебель она попала благодаря ее спутнику, очарованному прелестями хипповой жизни. О которой что-то слышал, и где-то читал. У них был роман, поэтому она оказалась здесь – действительно, чуть ли не с выпускного вечера. То, что она не из этого круга, ощущалось. Не прямо, но… дочь очень интеллигентных родителей – профессоров, или преподов какого-то Киевского университета. И очень ее эта здешняя расслабленность достала. В отличие от друга… А уехать она отсюда никак не может, потому что нет у нее ни денег, ни опыта автостопа.
Вот так мы поднимались на холм, по тропинке выглаженной подошвами туристов и яркой полной луной…
На самом верху я специально подвел ее не к самой могиле, а немного сбоку:
 - Сначала посмотри на Луну, а потом обернись…
Очень эффектно, особенно в ясные крымские ночи: оборачиваешься, а на земле – на бледной дымчатой гальке – темная тень от креста. А самого креста нет. Он выложен темными камнями – на белых… шелестящее восхищение!
Потом мы сидели на каменной скамье, выбитой в скале, согласно местной легенде, самим Волошиным. Смотрели на поселок далеко внизу, с его огоньками на набережной: желтыми, белыми – «три дюшеса, две с содовой», как сказал бы Набоков. Она легко позволила себя обнять и рассказала как когда-то, в детстве, ее в первый раз привезли на море. Ей было года четыре, и море она видела только на фотографиях и картинках. И вот когда ей так же сказали – «а теперь можешь оглянуться!» – она обернулась и…
- Понимаешь, я тогда была маленькая и думала, что море – точно такое же, как дома, на фото: замершая над берегом волна. И когда эта волна поднялась – я так и ожидала: что она застынет! А она отступила… Это было первым потрясением в моей жизни! Я тогда долго не могла привыкнуть к морю. Кажется, что оно меня чего-то лишило – навсегда…
А я, глядя на рассыпанные внизу огоньки, сказал, что отсюда Коктебель, наверное, похож на Княжество Монако – оно наверняка такое же по размерам, маленькое. И живет там принцесса Стефания – с грустными глазами, и такими же немного печальными видеоклипами, в которых она поет грустные песни.
- Да, вот здорово… Наверное лет через двадцать я буду вспоминать как сидела ночью на каменной скамейке над морем, и кто-то рассказывал мне про настоящую принцессу…

С тех пор все вокруг изменилось. Не исчезло только чувство опустошения, наоборот – разрослось, стало, наконец, мной…
Не помню – виделись ли мы с ней еще, после той прогулки. Может быть, мимолетно… все-таки она нашла возможность уехать домой на какой-то попутке.
А еще тогда, на обратном пути из Коктебеля, в каком-то крымском поселке я купил на автостанции старое советское издание «Чайки, по имени Джонатан Ливингстон», и удивился: вот, бывает же – попадаются в странное время, в странных местах странные, необычные вещи. Тонкая, затрепанная книжечка в голубоватой обложке…
 

   P.S. По-моему, ее звали Нина.