Леониду Андрееву

 Я хочу написать о человеке, которого очень люблю – заочно. «Очень начитанные люди, к вам обращаюсь, - нет, это не он написал «Розу мира».
Я необъективна, возможно, я не права… Хотя нет, права я, права, и Леонид Андреев откроется человечеству во всей его мощи и масштабности таланта лишь тогда, когда человек станет причастен  тайн мироздания и  утвердится в существовании высших сил наверняка. Он станет  религией, заменяющей все предыдущие, поскольку  лишь одно знание станет во главу угла  человеческого бытия будущего. А пока…
1887 год. Два мальчика ведут спор: спор вечный – слабо или неслабо? Более возвышенно: способен ли человек переступить грань человеческого? Для экзальтантов: может ли рожденный  быть повешенным – утонуть? Для  Достоевского: тварь ли я дрожащая или право имею? Для детей – проще: сможешь лечь под поезд? Лёня решает этот вопрос однозначно:
- Смогу, конечно…
 И идет. И ложится вдоль рельсы, холодной, липкой. Подумав, чуть отодвигается от нее, прижимается к земле щекой. Грохот растет, приближается, или это его сердце так бешено стучит?!  Нет, поезд, это – его поезд, не последний, а просто – его! Нет, не человек, а человечище, силы которого  безграничны – разве станет он бояться какой-то там смерти?!  Но гул  растет, близится – неминуем! Можно было бы уйти и отдать этот проклятый рубль Савке – но в рубле ли дело?!  Черт с ними – с кружкой топленого молока   и сахарной  конфетой – он обойдется и без них! Но – нет! Этот поезд не может свернуть – такая  железная  громадина, неспособная изменить собственный ход…  Не может свернуть поезд – он неумолим. А человек – может свернуть? Конечно, есть тысяча путей и способов свернуть для  такого разумного, необычайного, талантливого существа, как человек! Он – может свернуть! И можно, можно сейчас уйти – кто решится смеяться над ним – ведь он ушел в последний момент!  Пережит весь ужас надвигающейся смерти, перебраны нехитрые радости совсем короткой жизни… Можно уйти, можно!.. 
 Нет, только не ему!
 Он слегка приподымается – посмотреть, высокая или низкая топка у паровоза. Но нет – лучше не смотреть – как будет, так и будет! Он открывает глаза и переворачивается в последний момент – худенький  и голодный подросток – лицом вверх, слегка прикрыв курткой глаза. Громадина пронеслась над ним –  угольная пыль могла бы стать первой горстью в его могилу.  Первая пара гремучих колес -  в красных подпалинах ржавчины, словно крови, они неслись над ним и скоро слились в нечто сплошное, разрушительное, неминуемое и миновавшее… Слилось – или это слезы застилали глаза?! Пусть слезы -  не стыдно, потому что он – есть, он остался, он будет жить…
 Пронесся  поезд.
 К нему бежали мальчишки – заплаканные, с покрасневшими глазами, и больше всех – Савка – трясся  худой грудью, рыдал у него на плече, будто это он лег под поезд… Милый, дорогой друг, так всегда -  мы умираем за своих близких, мы умираем вместо них…
 Но он – остался. А иначе – разве было возможно?!  И кто бы написал тогда о русском интеллигенте, похожем на воробья, и о жутких, зверских – хуже, ибо звери не желают смерти своим матерям – отношениях, и о непознанном и непознаваемом… Он – остался!