Одноногий пират

Под Новый год в Сугробихе пустили метро.

В ту зиму снега нападало много.  Дома занесло по самые крыши. Но Венькины односельчане не растерялись и прорыли вдоль всей деревни снежный тоннель.

Метро вышло удобным и красивым.  Каждую станцию, а их получилось семь, отделали ледяными плитами. Лед, подсвеченный яркими лампочками, пылал на все лады: красным, зеленым, желтым.

Вместо поезда сугробихинцев развозила кобыла Простушка, впряженная в розвальни.

Конюх Антон Евсеевич, по кличке Овесыч, гордо въезжал под своды очередной станции, натягивал вожжи и важно объявлял:

– Тпру! Станция «Старый колодец».

Ждал, пока пассажиры устроятся в санях, на пахучей золотистой соломе. Предупреждал:

– Осторожно! Посадка закончилась. Следующая станция – «Три тополя». Но-о-о!

И Простушка семенила дальше.

Иногда на станции «Подснежники» дядя Антон говорил:

– Извините, по техническим причинам лошадь дальше не идет! Просьба освободить сани!

Все выбирались из розвальней. А Овесыч направлял Простушку в боковой тоннель. Этот путь вел под сугробами прямо к пруду, к проруби.

У проруби Простушка долго, неторопливо  пила прохладную воду.

А пассажиры дожидались ее на «Подснежниках». И не очень огорчались, что случилась задержка. Ведь станция «Подснежники» получилась лучше остальных.

Вдоль платформы здесь росли живые первоцветы, бархатисто-голубые, такие же, какие весной вспыхивают по всем окрестным перелескам.

Однажды на «Подснежниках» Венька надолго застрял.

Мама попросила его купить две пачки чая и килограмм пряников.  Венька быстро сгонял в магазин. Дождался, когда Простушка повернет обратно. И вот – возвращался домой.

Метро было пустым.

Овесыч дремал. Точнее – вовсю храпел.

– Тпру! Хр-хр... – невнятно объявил он, не просыпаясь. – Ста... Хр!.. «...снежники»! Хр-хр!

На следующей станции Веньке нужно было выходить. Он привстал на колени, стряхивая со штанов солому. Приготовился к выходу.

Но Простушка дальше не пошла.

Она вытянула шею к голубым цветам и замерла. Лишь ноздри подрагивали – это Простушка принюхивалась к цветочным запахам.

Солнечно пахли подснежники. Санный след серебрился в полумраке, словно мартовская наледь. И не подумаешь, что наверху рыщет буран, заглядывает в печные трубы, которые одиноко торчат из сугробов.

Разве не понятно, отчего Простушка задержалась на весенней станции? Веньке и самому зима немного наскучила. Поэтому он не стал торопить метрополитеновскую лошадь, не стал возмущаться задержкой.

Вдруг солома в углу саней шевельнулась.

– Почему стоим? – обратился к Веньке грубоватый, ломающийся голос. – Опять кобыла заупрямилась?

Венька и разглядеть-то толком не успел, кто говорит, как голос перешел в визг:

– А ты ей наподдай! Наподдай! Врежь ей! С оттяжечкой!

Из соломы выбрался кнут. На отполированном кнутовище, как коса, болталась тяжелая грозная оплетка.

Кнутяра соскочил с саней и запрыгал на месте, словно одноногий пират.

– По спине ей! По  спине! – не умолкал кнут. – Я помогу! У меня оплетка из сыромятной кожи. Ну! Ну! А то Овесыч слишком добреньким стал.

Простушка забыла про цветы. Она испуганно  косилась на Веньку, и ее ресницы жалобно подрагивали.

А кнутишко все прыгал рядом с Венькой и что-то голосил. Его кожаная оплетка щупальцами извивалась в воздухе. Можно подумать, грознее хулигана во всей Сугробихе не сыскать.
Венька не стал говорить кнутяре, чтобы тот успокоился. Такие просьбы на забияк не действуют! С ними надо решительнее...

Венька выпрыгнул из саней. Коротко бросил:

– А ну, пойдем со мной! С глазу на глаз поговорить надо! – и зашагал в сторону бокового коридора, где Овесыч поит свою Простушку.

Кнут замолчал и засеменил вслед за Венькой.

Венька шел, не оглядываясь, и остановился только у проруби.

Станция возле проруби здорово отличалась от остальных. Сразу видно – техническая,  не для пассажиров. И света маловато, и стены льдом не отделаны. Потолок в одном месте провалился. Сквозь дыру задувает колючая поземка. И светят ранние по-зимнему звезды.

– Хлестануть бы ее, чтоб не повадно было! – снова начал кнут, но уже не очень уверенно. – Давай ее проучим, а?

Венька резко развернулся.

– А хочешь я тебя проучу? – спросил он. – Видишь дыру в потолке? Возьму и вышвырну тебя на мороз! Чтобы не бросался на беззащитных лошадей!

– Я-то че! Я-то че! – заныл кнутишко. – Я же ничего еще не сделал!

Ну и фрукт!.. Ничего он не сделал! До смерти перепугал Простушку.  Испортил ей настроение. Она, может, о лете мечтала. Вспоминала про ночное. Представляла, как мерцают угли костра, как колышется вокруг сочная трава. Она, может, слышала уже стрекотание кузнечиков и голос кукушки. А этот  одноногий воитель!..

– Вот что! – сказал Венька кнуту. – Испортил Простушке настроение – давай исправляй! Прячься вон в тот угол и жди нас.  А как появимся – начинай куковать!

– Чего? – растерялся кнут.

– Ку-ко-вать! – повторил Венька. – Вот так: Ку-ку! Ку-ку! И чтобы похоже было! Чтобы Простушка поверила, что лето... Сумеешь?

Кнут хмуро взмахнул оплеткой и запрыгал в дальний угол.

А Венька вернулся на «Подснежники». Угостил Простушку пряниками. И повел ее к проруби.
На технической станции Простушка с удовольствием попила воды – пряники-то сладкие. И только развернулась в обратную дорогу, как из дальнего угла послышалось: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!».

Простушка с изумлением посмотрела на Веньку, на прорубь, на дыру в потолке. Даже на спящего Овесыча. А потом закрыла глаза: какая разница, кто кукует, главное – что приятно! Будто в самом деле – лето. Догорел костер. Занимается утро. А в ольховой роще проснулись птицы.

Кнут начал пускать петухов, фальшивить. Кукушкой петь – не ругаться!

Венька поманил его рукой.

Кнут проворно забрался в сани.

– А знаешь, – зашептал он, – мне понравилось. Я ведь тоже ночное люблю. Люблю на траве поваляться. Помечтать. Я и ругаюсь-то оттого, что зима такая длинная.

– А ты не ругайся, ты кукуй, – посоветовал Венька. – Как заскучаешь о лете, так сразу: «Ку-ку!» И легче станет.

На станции «Ветряная мельница»  Венька вышел. Выбрался из метро.
Прислушался.

«Следующая станция, – глухо донесся до него из-под сугробов голос Овесыча, – «Ледяной каток». Хр-хр!..»

А еще Венька услышал, как вовсю поет заливается кнутишко, забияка-кнут-мечтатель: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»