Школяры XXI века

ВСТУПЛЕНИЕ

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРА

Я пишу эту книгу в каких-то четырнадцать лет не потому, что того захотела моя левая пятка на правой ноге. Пишу я потому, что меня в последнее время постоянно навещает муза. Понравилось ей, что ли, у меня, хотя квартира наша хоть и трехкомнатная, но для греческой богини явно тесноватая, однако она (муза) ко мне зачастила. Иногда час или даже несколько часов провожу я, уставившись в потолок или расхаживая по комнате, рассеяно покручивая в пальцах первое, что попадется под руку, и придумываю, придумываю сюжеты, картины, героев, события, бросаюсь к столу, хватаю бумагу, ручку (или перо, которое у меня тоже есть), и пробую записать то, что придумал, нахожу это в лучшем случае неудачным, а в худшем частичным, хотя и невольным плагиатом на какое-нибудь известное произведение, бросаю это дело, и снова хожу по комнате, как тигр по клетке.
Теперь пара слов по книге. Поверьте, я со своими нудными вступительными речами вас надолго не задержу, и вы вскоре получите возможность приступить к чтению непосредственно повествования, чего, я надеюсь, с нетерпением ожидаете, иначе зачем вы вообще взяли в руки эту книжку? Итак, события, описываемые мною, носят несколько обыденный, «школьный», характер. Поверьте мне, иногда приятно бывает отложить в сторону остросюжетный детектив или новенький бестселлер из жанра фантастики и почитать для души, о том, чем вы, вероятно, каждый день являетесь свидетелем, а то и участником, а именно: о школе. И хотя слова эти больше относятся к ученикам, моим сверстникам, я полагаю, что и взрослым будет интересно почитать о школьной жизни, какая она есть сейчас, и узнать себя в героях повествования – какими они были сами в молодости. Речь пойдет о дружбе и вражде, о любви и ненависти, о верности и вероломстве, о том, чему я был свидетелем и что запечатлел на этих страницах. Впрочем, и любители яркой и бурной жизни, интригующего сюжета и всеобщей войны будут довольны тем, что я приберег для них. Это весьма необычный ход, необычный для школьной повести, разумеется. Можете поискать меня среди главных и второстепенных героев – все равно не найдете, пока я вам этого не скажу. К слову, все эти события в большинстве своем будут происходить в пределах славного города Тюмени, города нефтяников и геологов. Значительная часть повествования связана с некой школой, носящей громкий титул «гимназия», а именно с гимназией №1. Гимназия эта (а может, просто хорошая школа, но не берусь пока рассуждать на этот счет) находится в самом центре города, всего лишь в одном квартале от здания городской мэрии, и позор тому, кто о ней никогда не слышал. Ибо эта alma mater, или, говоря проще, эта школа, взрастившая, я полагаю, немало славных деятелей своего города, принимает самое активное участие во всем, в чем только можно, касается ли дело спортивных состязаний, или учебных экспериментов, или общегородских развлекательных мероприятий. Об этой-то обители знаний я и хотел было начать рассказ, когда уже известная нам всем и мне в частности муза подхватила мою мысль, парящую, как орел в небесных высях, и понесла несколько в сторону, и я повел сказ, тратя много слов, но не теряя при этом сути, ибо мне все равно, рано или поздно, пришлось бы рассказать о моей школе, в которой я учусь и о которой решил написать. Так лучше рано, чем поздно! Но полно, я замолкаю, и вы можете, наконец, вздохнув с облегчением, ибо вы, безусловно, уже устали от моей болтовни, перелистнуть страницу и погрузиться в события, нижеприведенные и вышеупомянутые. Как говорится, флаг вам в руки!
С уважением,
Автор


* * *


Желтый, как солнце, и красный, как его закатные лучи, кленовый лист тяжело, словно с неохотой, оторвался от ветки, вальяжно описал широкие круги, подгоняемый легким осенним ветерком, и медленно опустился на землю, как маленькая звездочка, по ошибке упавшая не за горизонт, а на пыльный тротуар Первомайской улицы славного города Тюмени, под ноги подростку лет четырнадцати, одетого в легкую черную куртку и джинсы того же цвета.
«А вот и первый опавший лист!» – подумал явно не чуждый поэзии мальчик и наклонился, чтобы рассмотреть его. – «Как там у Лермонтова говорится?
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и… э-э… горя
И вот, наконец, докатился до Черного моря».
Юноша этого, возможно, уже заинтересовал читателя, ибо редко в наши дни встречаются школьники, способные в соответствии со случаем найти в закоулках памяти и продекламировать столь серьезные стихи. Звали этого мальчика Алексеем, сыном Евгения, и фамилия его была Менестрельский, и был он обычного для своих лет роста, немного сутул, фигура стройная, пропорциональная. Волосы у подростка были длинные, темно-русого цвета, сзади они доходили до плеч, и были прямые, как будто расчерченные по линейке. Лицо округлое, и в самом его выражении сквозила задумчивость и лиричность, к которым, судя по всему, был склонен его обладатель. Лоб у мальчика был высокий, глаза не большие и не маленькие, загадочные, серого цвета. Для чего я это все так детально описываю? А для того, чтобы дать читателю полную внешнюю характеристику одного из главных персонажей зачинающейся истории.
Мальчик осторожно поднял лист с земли и задумчиво покрутил его в пальцах, размышляя о чем-то. Имея уже некоторое представление о склонности юноши к лирике, мы можем предположить, что он, глядя на гонца наступившей осени и надвигающейся зимы, вспоминает летние дни, не «белые», как в Санкт-Петербурге, но все же очень светлые ночи, солнце и зелень, радость и свободу.
Неожиданно внимание отрока привлек веселый смех у него за спиной, и кто-то окликнул его по имени. Алексей выпрямился и оглянулся. От автобусной остановки к нему неторопливо шли трое ребят, одетые в куртки, ветровки, шапки, кепки, джинсы и брюки самых разных цветов и оттенков. Для нас особенно интересным является подросток в белой куртке и синих джинсах, шедший посередине этой компании. Ибо это следующий герой нашей повести, Павел, по отчеству Васильевич, а по фамилии Технарев, «в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил», он громче всех смеялся, шутил за троих и вообще был человеком весьма буйного нрава. Волосы у него были черные, прямые, как и у Алексея, и такие же длинные сзади, но спереди аккуратно убранные. Щеки пухлые, в зеленых глазах так и искрится ирония.
– Здорово, чел! – в своей, судя по всему, обычной манере поприветствовал он друга, который снова обратил свой взор на кленовый лист и ушел в себя.
– Что, опять ностальгия мучает? – с шутливым сочувствием поинтересовался один из спутников Павла.
– Не опять, а снова, – ответил Менестрельский, положил лист на траву в стороне от дороги и присоединился к остальным. – Я тут стишки вспомнил…
– Да иди ты со своими стишками! – не очень вежливо отмахнулись его товарищи. – Слышь, Павлюк, так что там дальше было, рассказывай!
Павел травил анекдоты, все хохотали. В обществе столь шумных и веселых друзей Алексей расслабился, задумчивость отступила на второй план, и вот он уже смеется вместе со всеми.
Так, за историями и шутками, компания добралась до дверей гимназии №1, в которой двое из присутствующих учились все восемь лет и которую знали, как свои двадцать пальцев (учитывая обе руки и обе ноги). Отовсюду, со всех четырех сторон света, к крыльцу школы подтягивались ученики. Внутри, в вестибюле, было очень шумно и людно; всюду кричали, смеялись, приветствовали и привечали, толпы народу ходили туда-сюда, все было хаотично, бестолково, но очень жизненно. От входных дверей просторный вестибюль уходил вправо; напротив дверей виднелся еще один коридор – это был коридор для начальных классов, там народу было чуть поменьше. Вся школа выстроена огромным квадратом, в центре которого неширокий дворик, носящий гордое имя «хоздвор». В нем припаркованы машины учителей и прочих работников школы, стоит пара гаражей, по углам кучами свалены метлы, лопаты, железяки самых непонятных форм и старые изломанные стулья (вернее, то, что от них осталось). Остальную часть школы я сейчас описывать не буду; если надо, сходите и посмотрите сами, как она выглядит, если, конечно, вы живете в Тюмени, а если нет, то и не пытайтесь. Итак, наши герои вступили под своды родной alma mater, и тут мнения разделились: Менестрельский с одним из товарищей честно решил переодеть сменку, а Павлюк со вторым приятелем подумал и пришел к выводу, что и так сойдет.
– Бросьте это бесполезное дело! – со смехом посоветовали они своим более порядочным одноклассникам.
В этот момент Алексей заметил в дальнем конце вестибюля знакомую ему фигуру.
– Смотрите-ка, Серый! А я думал, что он эту неделю еще будет в походе… – воскликнул мальчик.
На самом деле Серого звали Ануфриевым Александром Анатольевичем, но в своем кругу (и за пределами этого круга тоже) его величали только так. Прозвище это прицепилось уже давно (не обошлось без острого языка Павлюка), и сохранилось по сей день. И означало оно не искаженное имя «Сергей», как у всех. Серым он был потому, что темно-серыми были у него волосы, серый был его любимым цветом, и с первого по шестой класс его видели исключительно в сером – серый костюм, серая куртка, серый рюкзак. Сейчас он с этим завязал, начал вносить разнообразие цветов в свой гардероб, но прозвище осталось. Был он рослым не по годам, статным, незаносчивая горделивость чувствовалась во всех его движениях, исполненных чувства собственного достоинства. Обиды он не терпел, оскорблений не прощал (по крайней мере, пока обидчик не извинится). Насколько мог, был справедлив, любезен, немногословен. Конечно же, он не обладал всеми хорошими качествами человеческой души: была в нем и злопамятность, и, подчас, горячность; если его оскорбляли, он оскорблял; порой ругался, но ругался не бездумно, набором бессвязных слов, как многие, нет; но если уж он начнет кого-то ругать, то его слова будут крушить не количеством своим, а интонацией, с которой они произносятся, и вкладываемым во все это смыслом. Вроде бы он даже курил; впрочем, последнее до сих пор неизвестно даже мне. Короче говоря, это был подросток весьма противоречивого характера, и с этим характером я вас еще познакомлю.
Что же касается внешности Серого, то она была самой заурядной: средней длины  волосы, цвет которых я уже назвал, слегка курчавые, телосложение пропорциональное, крепкое, лицо самое обычное, глаза зеленые. Вот, кажется, и все. Если кому-то интересно, он, как и Алексей, был одет в строгий черный костюм, который в этой гимназии принято носить (не обязательно черный, но обязательно костюм).
Ануфриев, стоя у фонтана, построенного в нише между двумя раздевалками, мужской и женской, и со всех сторон обставленного декоративными растениями, о чем-то разговаривал с двумя девятиклассниками (вообще у Саши с давнего времени было много знакомых в старших классах). Через полминуты разговор завершился, и Ануфриев направился было к лестнице, ведущей на верхние этажи, если бы не Павлюк, окликнувший его по имени через весь вестибюль, да так, что, казалось, стекла задрожали. Стоявший в этот момент рядом с Технаревым одноклассник потом полдня правым ухом слышал хуже. Оно и понятно – нечего было рядом стоять.
– Привет всем! – Серый предпочитал говорить просто и без изящных слов, в отличие от Менестрельского. Как всегда, по негласному обычаю, он полминуты пожимал руки всем желающим, здороваясь, а желающих к тому времени собралось полкласса..
– Здорово, здорово… – протянул Алексей. – Ну, как поход? Рассказывай!
– Что, прямо сейчас, что ли? Потом как-нибудь расскажу, а сейчас уже звонок через пять минут будет.
– У нас в этом году три новых учителя, – сообщил Серый по дороге в класс. – По физкультуре, по биологии, и по истории,
– Плюс новые предметы, – напомнил Алексей, – информатика, химия, обществознание и… черт, какой там еще?
– Литература! – подсказал Павлюк.
– Точно, литература! – обрадовался Менестрельский и тут же сам удивился тому, что сказал, а его товарищи заржали. – Ну тебя! Черчение, во!
– Кто будет их вести? – вслух поинтересовался кто-то из одноклассников.
– Общагу – историчка, это понятно, – начал рассуждать Павлюк. – Информатику – есть тут у нас один, видел его. На третьем этаже кабинет.
– Химию ведет… как объяснить-то… помните, она у нас дневники собирает на проверку и на открытых уроках иногда присутствует? – произнес Серый.
– Да, кажется помню, – ответил Алексей.
– Я у старшеклассников спрашивал, они говорят, училка не такая строгая, как, например, физичка. Где-то даже добрая.
– Получается, мы не знаем только учителя черчения?
– Ага. Жека (один из девятиклассников) говорит, прошлый учитель в том году уволился, так что даже им неизвестно, кто такой будет новый.
– Посмотрим. Тем более что черчение у нас в пятницу, – хмыкнул Павлюк. – Как там Дашка? Еще не обвенчались? – ехидно произнес он, обращаясь к Серому.
– Да ну тебя. В Египте она, через неделю примерно вернется.
За разговорами они дошли до дверей кабинета № 218, в котором их классный руководитель – Яблонская Галина Ивановна – преподавала русский язык и литературу.
Это был преподаватель типичной старой закалки. Иностранного не сказать чтоб не признавала, но предпочитала отечественные традиции, и старалась воспитать это в своих учениках (впрочем, неизвестно, всегда ли это у нее получалось). Работу выполняла точно и в срок, как в армии, по предметным учебникам продвигалась с упорством танка, благодаря чему уже в начале мая ученики могли не носить с собой пособия по русскому и литературе, проработанные от корки до корки. Говорила быстро, и всегда то, что хотела, а если кто пытался возражать, пропускала мимо ушей (что не всегда было правильно, но тут уж ничего не поделаешь). На буянящих кричала так, что порой было слышно в дальнем конце коридора, а сидевшие в соседнем кабинете, слыша это, пожимали плечами и качали головами с мыслью: «Галина Ивановна!» В этом она была сродни другому замечательному педагогу нашей школы – учителю математики Зайцевой Галине Александровне, но об этом позднее.
Итак, для нас сейчас интересна не столько Галина Ивановна, лаконично кивнувшая в ответ на приветствия учеников, сколько публика, собравшаяся в кабинете. Что здесь сказать – класс как класс, половина девочек, половина мальчиков. Среди девочек были вполне ничего, но некоторые (составлявшие где-то около трети класса)… ладно, я не буду говорить дальше из политкорректности по отношению к дамам. Хотя нет, не удержусь. Упаси Бог с некоторыми из них встретиться в темном переулке! И пусть не обижаются. Я говорю не о их внешних данных, но исключительно о характерах, манере поведения, болтливости, крикливости, а также о массе других «замечательных» женских качествах. Впрочем, как я уже сказал, было несколько барышень не столь наглых, более привлекательных, неболтливых, некрикливых, и так далее и тому подобное. Что касается сильной половины класса, то она была самой обычной. Были и умные, и глупые, и сильные, и слабые, и разговорчивые, и молчаливые – словом, все как у людей. Большинство учеников были одеты в форму (результат нудных лекций и жестоких репрессий Галины Ивановны и директора на протяжении как минимум четырех лет), зато меньшая часть пестрела серо-буро-малиновыми в крапинку нарядами, приводящими в ужас учителей гимназии. Что сказать – 8 «В»   был самым мятежным и непокорным из всех трех классов этой параллели. Два других класса уже давно облачились в предписанную директором форму. Ну, почти облачились. Ну ладно, не буду врать, ситуация там немногим лучше, чем в 8 «В». К слову, вины классного руководителя  тут не было – просто кое-кто в классе действительно плевать хотел на правила.
Ну вот, начальную характеристику класса я дал. С кем-то из них вы познакомитесь по ходу повествования, а кто-то так и останется неопознанным нелетающим объектом. Что ж, видать, такова его судьба.
В этот момент в класс вошла одна девочка, и все внимание ребят переключилось на нее. Как всегда бывает после летних каникул, класс встречает своих приветственным гулом и остротами. На Катю же, невысокую девочку, попавшую в 8 «В» после того, как ее оставили в седьмом классе на второй год, обрушилась лавина самых оскорбительных шуток, какие только могли придумать наши школяры. Поводом для их жестоких насмешек стала странная прическа Кати. Очевидно, бедняжка летом, стремясь удивить класс и заслужить его одобрение (ибо, как известно, все необычное привлекает подростков), покрасила левую половину волос в темно-красный цвет, а правую оставила некрашеной, и завязала волосы в «конский хвост» каштаново-красного цвета. Это было хоть и необычно, но, вопреки ожиданиям девочки, создавало впечатление довольно отвратительное. В сочетании же с потрепанным бордовым костюмчиком, свидетельствовавшим о том, что семья Кати была довольно бедной, можно понять, почему таким беглым и затравленным был взгляд несчастной девочки, почему так боязливо пожимала она плечами и почему блестели ее глаза. Впрочем, это было лишь поводом, но не причиной. Причину никто не может толком назвать. Она была не самой красивой девочкой, но все же довольно миловидной, так что внешность ее никак не могла вызвать такое отношение к ней.  В обществе тот, кто не находит себе друга или подругу и не вливается в ту или иную компанию, автоматически становится изгоем, потому что некому за него заступиться. Катя за весь год подругу себе так и не нашла, а потому наши дружные, благородные, великодушные ребята гнобили ее, кто как может. Сочувствовали ей только гуманный Менестрельский да две-три девочки, у кого сердце добрее.
Не знаю, сколько бы они издевались над Катькой, которая готова была уже заплакать и заплакала бы, если бы не прозвенел звонок. Не знаю, как для других, а для меня звук школьного звонка – самый противоречивый звук в мире. Как приятно он звучит после сорокаминутного урока! И как мерзко и неприятно после пятнадцатиминутной перемены! Итак, урок русского языка начался. Как всегда, Галина Ивановна начала год с нудной проповеди о пользе именно этого предмета, а также о том, почему нужно учиться на «четыре» и «пять», и о том, как она сама училась в школьные годы, и как учились ее дети, и как учатся внуки, и двоюродные родственники, племянники и племянницы. Потом рассказ пошел о трудной судьбе М. Горького, о «свинцовых мерзостях русской жизни», о героях его рассказов и повестей, и т.д. и т.п. В другой раз Галина Ивановна вместо Горького выберет Пушкина или Лермонтова, Чехова или Фонвизина. Добро еще, если на литературе и в тему, а то ведь по-всякому бывает.
Неожиданно, где-то на двадцатой минуте урока, раздался громкий стук, дверь открылась, и в класс практически ввалились двое учащихся. Галина Ивановна грозно нахмурилась. Она очень не любила опоздания – впрочем, в этом она среди учителей была не одинока.
– Смотри-ка, новенькие! – шепнул Алексею Павлюк.
«Новенькими» были девочка и мальчик, судя по всему, брат и сестра (ибо были они очень похожи друг на друга). Мальчик был высокий, коротко стриженый, темноволосый, смуглый, чувствовалась в нем кавказская кровь. Смотрел прямо, гордо. Войдя, он тут же обежал глазами всех присутствующих, будто оценивая обстановку. Что касается девочки, то она, как я уже сказал, была похожа на своего брата, и, как сразу отметили про себя многие старожилы мужской половины класса, была очень красива.
– Побыстрее проходите, – недовольно произнесла Галина Ивановна и заглянула в классный журнал. – Полагаю, вы Тимур и Лиза Хадаровы?
– Хазаровы, Галина… э-э… Ивановна, – ответил мальчик.
– Прошу прощения, Хазаровы. Почему опаздываем?
– Извините, в последний раз.
Краем глаза Тимур заметил, что кое-кто из его будущих одноклассников до сих пор с интересом косится на его сестру. Ха! Они перешли уже в третью по счету школу, и везде одно и то же.
– И как тебе эта Лиза Хазарова? – поинтересовался Павлюк у Менестрельского.
– Ты знаешь, ничего… но не в моем вкусе.
– Извини, я и забыл, ты же предпочитаешь рыжих, – подколол его Технарев.
– Рыжих? Бог с тобой, добрый человек! Мне не важен цвет волос, фигура и размер… э-э… ну ты понял чего. Просто…
– Просто ты берешь все подряд.
– Да хватит ржать! Не всех подряд. Но эта новенькая и вправду не в моем вкусе.
– Тихо! – прикрикнула Галина Ивановна, ибо класс и в самом деле расшумелся. – Итак… Умолкните все! Вы что, не понимаете? Запишем домашнее задание.
Остаток урока прошел как обычно. Пока что еще, после каникул, класс был бодрый и шумный, а потому не дремал, как это обычно бывало, а попросту не слушал учителю. Все говорили, говорили и говорили, никто не обращал на Галину Ивановну внимания. Вскоре прозвенел звонок. В общей неразберихе никто не слышал классного руководителя, кричавшую что-то про деньги на питание. Шумной и веселой толпой класс покинул кабинет.
– Что там у нас сейчас? – зевнув, поинтересовался Алексей.
– Алгебра, – ответил Серый.
– У-у-у, вот уж от чего спасу нет, – взвыл Павлюк.
– Ты же в математике более-менее рулишь! – воскликнул Менестрельский.
– Немногим лучше тебя. Ты вот, друг бывш точка, тоже в русском шаришь лучше всех в классе. А теперь скажи, нравится тебе этот предмет?
– Тьфу ты, спросил тоже… Блин, да он скучнее… скучнее…
– В общем, не заморачивайся с сравнениями. Идею ты уловил.
Казалось, мыслями Алексей был далек от школы. Глаза как будто остекленели, он целиком ушел в себя.
– Как там поживает твоя книга? – спросил Павлюк у друга.
– А? Что? – словно очнулся тот. Забыл сказать, что к тому времени они уже сидели в кабинете математики, с минуты на минуту должен был прозвенеть звонок.
– Я говорю, что там с книгой? – повысил голос Технарев.
– Тише ты! – прошипел  Алексей. – Не хватало еще, чтобы наши местные сплетники получили новую тему для разговоров. Еще бы: их одноклассник пишет книги! Замечательный повод потрепать языком! Вон, кстати, и Медведев рядом ходит, а сообщить ему такую новость – все равно что объявить ее по радио.
– Ладно, ладно, что будет, если он или еще кто из наших узнает про это, я и сам догадываюсь.
– Первую часть дописал. Сейчас название придумываю.
– И? Придумал?
– Да. Нет, – ответил Алексей и задумался. – Да… Я решил. Назову «Час Апокалипсиса»
Павлюк хмыкнул. И откуда у его друга столько фантазии?
– Неплохо. Милое название. А главное, доброе.
– Под стать сюжету. Ты первые шесть глав читал?
– Читал. «Властелин колец» напоминает. Но в целом классно.
Задребезжал, перекрикивая учеников, школьный звонок, и звенел примерно минуту без перерыва. А еще через минуту в класс твердой походкой генерала вошла Зайцева Галина Александровна. Говорят, что она лучший преподаватель математических наук в гимназии, и один из лучших за ее пределами. Впрочем, точных сведений об этом у меня нет, но вот то, что она одна из самых строгих преподавателей в школе, знаю наверняка, и притом на собственном опыте (или на собственной шкуре).
– Доброе утро, присаживайтесь, – с порога неприветливо произнесла она. – В начале урока я хотела бы сказать несколько слов насчет будущего (вернее, уже наступившего) учебного года. Надеюсь, каникулы все провели хорошо и с пользой, отдохнули, набрались сил, и готовы учиться. В седьмом классе у нас был всего один отличник – Владимир Медведев. В этом году, учтите все, материал гораздо сложнее. Математика вообще – наука очень сложная, и без понимания, без старания, без регулярного выполнения домашних заданий в 8 классе, как и в последующих, вам делать нечего. Первая четверть не короткая, но и не длинная, так что начинайте учиться прямо сейчас. Для новых учеников хотела бы сказать следующее: домашние задания я не проверяю изо дня в день, но это не значит, что их можно не делать. Поверьте моему опыту, не выполняя заданий на дом, вы можете и не рассчитывать на высокий балл на самостоятельных. Вообще это предупреждение ко всем относится. Кстати, ближайшая работа – входной контроль знаний по алгебре – будет в конце этой недели, в пятницу, или в начале следующей, в понедельник или вторник.
– Блин, терпеть не могу эти входные контроли! Типа, без них не пропустят! – прошипел Менестрельский.
– Пропустить-то пропустят, зато у вас появится отличный показатель остаточных знаний седьмого класса (если они были). В твоем случае, Алеша, это примерно от двух до трех с половиной баллов, – у Галины Александровны был очень чуткий слух. Класс, естественно, заржал.
– Тихо! Поймите вы, математика – не только очень сложная, но и очень важная наука, и без нее вы в нашей современной жизни никуда. Особенно теперь, когда все вокруг связано с компьютерными технологиями, когда очень много людей занимается бизнесом, когда…
В общем, она еще долго распространялась о важности математических наук. На Алексея все это действовало усыпляющее. Мыслями он унесся к своей книге. Интересно, что он будет с ней делать, когда допишет? Ни в одно издательство ее не примут – не тот уровень. Но об этом рано думать, сначала нужно дописать, а до этого еще далеко. «Я представляю, какой был бы фурор, если бы книга понравилась публике…» – лениво подумал мальчик и закрыл глаза.
Он представил себе, как его книга выходит в свет. Начинается все с того, что его приглашают в Москву, он приходит в издательство, и вот во всех книжных магазинах страны появляются огромные красочные плакаты, на которых нарисована обложка бестселлера и изображены главные герои. Внизу обложки эмблема издательства – не какая-нибудь там захудалая провинциальная типография, а РОСМЭН, популярнейшее в России издательство. Тираж растет, книга нарасхват, везде только и обсуждают что новый роман, его сюжет, героев. Деньги рекой текут на счет автора. Менестрельский улыбнулся. К чести его надо сказать, что ему, как и любому настоящему писателю, нужны были не деньги, а признание читателей, слава не его, но его книги. Затем, представил он, его произведение публикуется за рубежом. Успех растет, и вот уже в Москву устремляются лучшие продюсеры Голливуда, а также Британии, Франции, Италии, Германии – в общем, представители стран, лучших в мире кинематографа. Не сидят на месте и российские продюсеры. За одним контрактом следует другой, еще более выгодный. Витающий в облаках Алексей заколебался, выбирая между русскими и американскими кинематографистами. Впрочем, выход он быстро нашел. И вот уже где-то за границей, может быть, в Европе, а может, в Америке, Австралии или Африке, начинаются совместные съемки русских и голливудских режиссеров, и Алексей, разумеется, играет главную роль (есть у него такая). Школу он, естественно, пропускает (тут настоящий Менестрельский улыбнулся еще шире), и вот через год напряженной, но интересной работы в кинотеатрах по всему миру появляются, как некогда в книжных магазинах, красочные фанерные стенды, на которых с видом героя, спасающего мир, изображен юный автор и его коллеги-актеры. Затем премьера, так долго всеми ожидаемая, красная ковровая дорожка Голливуда, встречи с величайшими актерами Калифорнии и Москвы. Всеобщее признание его не только как писателя, но и как актера, и слава, слава, слава… «Алексей Менестрельский – лучший! Алексей! Алексей! Алексей!» – будут скандировать его фаната, фотографии его появятся на миллионах сайтов Интернета. «Алексей! Алексей! Алексей!»…
– Алексей! Менестрельский! Разбудите его кто-нибудь! – услыхал он сквозь дрему.
– ДОБРОЕ УТРО! – проорал ему кто-то прямо в ухо. Кто? Ну конечно, Павлюк!
– А? Что? Где я?
– С тобой чо? – поинтересовалась математичка, недовольно глядя на него.
– Э? Не знаю… Задумался, – только сейчас до Алексея начало доходить, что происходит. Он и впрямь настолько ярко представил себе все вышеописанное, что сперва не понял, что он делает в скучном классе скучной школы скучного города Тюмени. И сразу же, как только растаяли дымом улица Беверли-Хиллз, толпы фанов и глянцевые обложки журналов, пришли жгучее разочарование и досада. И все-таки он улыбнулся. Это ж надо – такое себе вообразить!
Я не буду пересказывать вам весь остальной урок, ибо язвительный выговор Алексею, а также повторение графиков линейных функций и формул сокращенного умножение вряд ли было бы интересно для читателей. С учителем математики Галиной Александровной я также уже познакомил вас, а потому пропустим те двадцать – тридцать минут,  что оставались до конца урока.
– Шевелись давай, тормоз! – деликатно сказал Павлюк другу. Тот вяло сбросал учебники в портфель, широко зевнул и поплелся к дверям.
– Успокойся, Павлюк, а то в нос дам, – огрызнулся он.
– Ты? Мне? В нос? Давай, посмотрим, – нагло ответил Технарев.
– Слушай, Павлюк, угомонись. Иногда ты бесишь так, что хочется приложить тебя башкой об парту пару раз, чтобы хоть немного сбить с тебя спесь, – произнес Серый.   
Павлюк пробормотал что-то нелестное в адрес товарища, однако замолк. Если Алексей и впрямь не представлял большой опасности (хотя как-то раз, очень сильно разозлившись, он врезал Технареву так, что у того глаза на лоб вылезли), то Ануфриев вполне мог устроить вконец охамевшему однокласснику хорошую взбучку. Увы, только такие методы могли еще как-то действовать на их неугомонного одноклассника.
– С тобой что было? На алгебре, то есть? – спросил между тем Серый у Алексея.
– Да… В общем, задумался, – нехотя ответил тот.
Павлюк неожиданно расхохотался.
– Что? – одновременно спросили у него Менестрельский и Серый.
– Да я вспомнил твое лицо, Леха, когда тебя разбудили. Мол, вы все кто такие, и кто такой я?
– Да… Мрак, в общем. Лучше бы не будили, – с сожалением вздохнул Алексей. Эх, какое было наваждение!
Вдруг он словно встрепенулся, оживился, и общавшийся с ним больше Ануфриева Павлюк уловил причину. Мимо прошла небольшая группа девочек из 8 «А» класса, четыре человека. Шедшая спереди слева девушка, невысокая, очень красивая, одетая просто, но изящно, и привлекла внимание Алексея, который вот уже примерно полгода с ней переписывался. Отношения их развивались очень медленно. Яна знала, что нравится мальчику, и даже соглашалась, что можно было бы сходить погулять с ним, но всякий раз на подобное предложение отвечала, что занята. Все летние каникулы пытался вытащить ее в кино наш юный Арамис, и иногда начинал подозревать, что девушка просто стесняется, или ее не отпускают родители, или есть еще какие-то причины, а занятость – лишь отговорка, но всякий раз отгонял такие подозрения и терпеливо ждал. Что же еще оставалось делать в его положении? Или бросать Яну, или ждать. Бросать ее он не собирался, поскольку она одна по-настоящему нравилась ему во всей школе. Даже злиться на нее он не мог. Что ж, восьмой класс наступил, так что, думаю, мы скоро увидим продолжение этой мыльной оперы. Ануфриев, хоть и был негласным Атосом их компании, а, значит, являлся близким другом Павлюку и Алексею, про переписку последнего ничего не знал.
– Ты хоть поздоровался? – ехидно шепнул Технарев другу.
– А то ты не видел! И вообще, не учи меня жить. Между прочим, у тебя в этой компании тоже есть своя дама сердца.
– Есть, только дама еще об этом не знает.
– Что, не отвечает на смс?
– Да вообще труба. Непробиваемая. Я слышал, об нее половина «ашек»  зубы обломали. Об твою Янку, кстати, тоже.
– Ха! Я их надрал!
– Ну да. Ладно, ну их к черту! Блин!
Как раз в этот момент ребята завернули за угол, и Павлюк на всем ходу налетел на кого-то, шедшего навстречу, да так, что того отбросило на стену.
– Эй, кто там, ...?! Слепой совсем? – Я не стану приводить здесь слово, которое выпалил в ярости Павел, ибо оно относится к длинному списку слов, как правило, вырезаемых цензурой. 
– Сам смотри, куда идешь, толстый! – парировал тот.
– Куликов? Димон, ты, что ли? – пригляделся Алексей.
– А то кто? Я вижу, лампочку здесь так и не повесили.
– Мы слышали, ты перешел в другую школу.
– Перешел, да. Надоело ездить сюда, за тридевять земель.
– Чо тогда приперся? – Павлюк был бестактен, и, кроме того, ушиб болел. И еще он очень не любил, когда его называли толстым, хоть и утверждал, что не комплексовал по этому поводу.
– Ты, как всегда, Павлюк. Очень гостеприимен. Ладно, я пойду домой. Зашел отдать тебе твои диски, но раз они тебе не нужны, то…
– Ну-ка, стоять! Сначала верни диски, а потом можешь…
– Угомонись, Павлюк. Как у тебя дела-то? Как новая школа? – утихомирил его Серый.
– Я первый день сегодня был, пока еще не было возможности оценить.
– А класс как принял? – поинтересовался Алексей. Все они прекрасно знали, как принимают новеньких в уже сложившемся коллективе.
– Нормально, класс как класс, у меня ведь там и раньше знакомых было много.
– Погоди, сейчас же только десять! Второй урок закончился.
– Вот в том-то и прикол. У нас сегодня только два урока было, и начались они не в восемь тридцать, как у вас, а в восемь.
Все трое взвыли.
– Вот блин! А нам в первый день сразу шесть уроков… Вот, блин, жизнь! – воскликнул Технарев.
– Да сам тащусь.
К тому времени компания добралась наконец до кабинета географии. Как и повсюду в школе, здесь было шумно, царил хаос, воздух прорезали летящие со скоростью пули ластики и пеналы. Все равно что на войне – войдя, попадаешь на линию огня, и тут остается только глядеть, чтобы тебе ничего не прилетело в затылок.
Куликов, едва войдя, сразу стал предметом расспросов окружающих. Эта публика, как и любая другая, слепо верила всем сплетням, что распускали некоторые недостойные люди, и хотя то, что их одноклассник перешел в другую школу, было правдой, все же так было далеко не всегда. Вспомнить хотя бы случай в прошлом году, когда кто-то вдруг ни с того ни с сего заявил, что их одноклассника за плохую успеваемость выгнали из школы. В это время этот одноклассник как раз болел. Новость быстро распространилась по всему классу, и лишь единицы, вроде Ануфриева и Алексея, решили поверить, лишь проверив. А потому все были очень удивлены, когда их товарищ, уже объявленный ими выбывшим, вдруг неожиданно объявился. Хотели ссыпать все шишки на распространившего слух, но так и не нашли его.
– Читал твою книжку, – тихо сказал Дима Менестрельскому. Интерес класса ослаб, и большинство вернулось к своим делам.
– И?
– Нормально.
– Что значит «нормально»? Хорошо или плохо?
– Я тебе говорю, нормально.
– Такого не может быть. Книга или хорошая, или не очень, или отвратная, или плагиат. «Нормально» в этом контексте неупотребимо.
– Ну, если хочешь, хорошо, но есть, конечно, проколы. Я что подумал. Слышал когда-нибудь про «Дебют»?
– Рекламу по телику видел. Ты намекаешь на…
– На то, что ты мог бы принять участие. Девяносто штук и публикация книги за первое место в любой номинации!
– Книга еще не дописана.
– Отправляй только первую часть. В конце концов, чем мы рискуем? Так что, как грится, чем черт не шутит!
– Ты же знаешь, как работает наша почта. А срок приема работ истекает через неделю.
– Дурак, отправляй по имеилу.
– У меня Интернет не работает, и компьютер позавчера сломался.
– Блин, сходи к Павлюку, с его компа отправь!
– Ну, не знаю, – заколебался Менестрельский. – Я ведь еще месяц назад об этом думал, а потом как-то расхотелось.
– Я говорю, терять тебе все равно нечего, не накажут ведь за плохую работу, а вот если повезет…
– Ладно. Посмотрим.
– Я тебе позвоню на следующей неделе, и поговорим. Покедова!
И Куликов, махнув всем рукой на прощание, вышел из класса.

– Пошлите ко мне все, – предложил Технарев, которому после школы делать было решительно нечего.
Уроки закончились, и вся компания – Серый, Павлюк и Менестрельский – неторопливо шла по Камышинской улице, той самой, что возле здания мэрии разделялась на улицу Челюскинцев и Герцена. Здесь было тише и народу меньше, чем на Первомайской, и еще здесь было целых два магазина, а на Первомайской ни одного, кроме «Старого друга», находившегося в стороне от школы. А потому Павлюк и Менестрельский, которым было все равно, по какой улице ходить, дружно выбрали Камышинскую. Серый же шел с ними за компанию до первого магазина, а потом разворачивался и шел домой в противоположную сторону. Первый магазин большинство школьников называли «Камышкой», и находился он всего лишь через дорогу от школы. Туда все трое сейчас и завернули.
– У кого есть деньги? – поинтересовался Серый. – У меня нет. Кто одолжит?
– У меня только десятка, – ответил Менестрельский. – «Кит кат», пожалуйста.
– Так, дай посчитаю, – протянул Павлюк. – Десять… Двадцать… О, тридцать…
– Делись, Павлюк! – воскликнул Серый и протянул руку.
– Не-а, ни фига.
– Блин, чо ты такой жмот? Я тебе завтра верну.
– Ладно, держи десятку. Больше не дам.
– Мне больше и не надо. Откуда деньжата?
– Из братовой копилки, вестимо. Братан, слышишь, копит, а я уношу.
– Все понятно.
Через пару минут компания вывалилась из магазина. Шутили, смеялись, довольные тем, что уроки кончились.
– Так что, пойдете ко мне? – спросил Павлюк.
– Не, у меня сегодня музыкальная, – ответил Менестрельский.
– А мне надо за Саней присматривать, – добавил Серый.
– О, какие люди! Смотрите-ка, Трус, Балбес и Бывалый, – раздался вдруг резкий голос у них за спиной и грубый хохот следом.
Все трое обернулись. Ну конечно! Местный хулиган (назвал бы как-нибудь по-другому, но цензура не позволяет) по кличке Мясник и его подпевалы – три-четыре человека. Когда-то давно у Мясника был конфликт с Серым, а на какой почве, никто уже и не вспомнит. Друзья, естественно, встали на сторону Ануфриева, и с тех пор всякий раз, как компании встретятся, так всякий раз свара – в лучшем случае словесная.
– Слышь, типа, есть чо по мелочи? (При этих словах Павлюк и Алексей расхохотались. Все эти ребята, трясущие деньги с других, всегда произносят одну и ту же фразу). Чо ржете, щас получите по зубам. Деньги, говорю, есть? – угрожающе произнес Мясник.
– Есть. Но не по твою честь, – ответил, усмехаясь, Менестрельский.
– Слышь, толстый, ты чо, еще здесь? – громко сказал один из архаровцев. – Ты сейчас должен удирать отсюда без оглядки, хотя куда там…
– Эй, патлатый, тебе твои волосы не мешают? Не наступаешь на них, нет? За ветви не цепляешься? Подстригся бы, а то ходишь, как баба!
Не говоря ни слова, Менестрельский размахнулся, и увесистый мешок со сменкой, описав дугу, врезался обидчику прямо в рожу. Пока тот, держась за ушибленный нос, бормотал ругательства, Серый, Павлюк и Алексей кинулись на противников. Серый дрался с Мясником, надо сказать, весьма успешно, хотя ни в какие бойцовские секции он не ходил. Павлюк дрался с тем, кто его оскорбил. Он, как я уже говорил, очень не любил, когда его называли толстым и, хотя драться не умел, в ярости был опаснее матерого дзюдоиста. Он даже ухитрился повалить своего противника на землю, когда вдруг сзади на него напал еще один. Алексей также не умел драться, но сейчас ему было все по барабану. Несмотря на то, что его соперник прижал его к стене и методично тузил, Менестрельский сам ухитрялся наносить удары, несильные, но болезненные для противника, ибо он знал, куда надо бить. 
Неизвестно, чем бы это все закончилось для наших героев, если бы неожиданно не подоспела подмога. На пацана, напавшего сзади на Павлюка, обрушился мощный удар, и тот временно выбыл из драки. Затем кто-то опрокинул на спину противника Алексея, и мальчик смог наконец перевести дух. Тимур! Тимур Хазаров! Так вот кто нежданно-негаданно пришел им на помощь!
Битва закончилась так же неожиданно, как началась. Серый без всякой подмоги нокаутировал Мясника ударом в живот, а через минуту все пятеро, кто с разбитым носом, кто с болью в животе, а кто еще с чем, уже разбегались в разные стороны, выкрикивая смешные угрозы.
– Кто бы мог подумать? – произнес Серый, повернувшись к Тимуру. – Новенький, и в первый же день отличился?
– Гуманитарная помощь будущим одноклассникам, – усмехнулся тот.
– Ты что, в секцию ходишь? Или качаешься? – поинтересовался Алексей, потирая синяк под левым глазом.
– Два года ходил в секцию дзюдо, потом бросил. Но навыки, как видите, остались.
– А чо бросил?
– Долгая история. Потом расскажу.
– У нас еще такого пополнения ни разу не было, – произнес Павлюк.
– Тебе докуда идти, Тимур? – спросил Алексей.
– До «Океана».
– А где сестра?
– Фиг ее знает, мы всегда из школы разными путями в разное время идем.
– Ладно, вы идите, а мне в другую сторону, – сказал Серый и вдруг протянул Тимуру руку ладонью вверх. – Как там у Дюма? Атос!
– Портос! – последовал его примеру Павлюк.
– Арамис! – засмеялся Менестрельский.
– И Д’Артаньян! – разбил руки Тимур. И все заржали.


* * *


…Быть или не быть – таков вопрос;
Что благородней духом – покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством? Умереть, уснуть –
И только; и сказать, что сном кончаешь
Тоску и тысячу природных мук,
Наследье плоти, – как такой развязки
Не жаждать? Умереть, уснуть. Уснуть!..
Алексей Менестрельский расхаживал по комнате, держа в правой руке томик трагедий Шекспира, а в левой – кружку с водой, и самозабвенно декламировал монологи из «Гамлета».  Каждый раз, когда Арамис в поэтическом порыве взмахивал руками, вода выплескивалась на ковер, но мальчику было по барабану.
…Кто бы плелся с ношей,
Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
Когда бы страх чего-то после смерти –
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, – волю не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас сокрытым?
Юного писателя с душой актера прервал телефон, зазвонивший, как всегда, в самый неподходящий момент. Впрочем, Алексей сначала дочитал до конца монолог, раздраженно кинул книжку на диван, и только потом подошел к телефону.
– Что по черчению задано? – раздался в трубке голос Павлюка.
– Я хотел то же самое спросить у тебя.
– Все понятно. Как там Янка? Молчит?
– Денег на телефоне нет. Еще вопросы?
– Слушай, что-то тебе хотел сказать… Ты компьютер починил?
– Нет. Компьютерщик с папиной работы приезжал, сказал, видеокарта сгорела, новая нужна.
– Я так примерно и думал. Так что, тебе отец дал денег?
– Дал. В выходные съездим вместе, подскажешь, какую лучше купить.
– Договорились.
– Ну ладно тогда, пока.
– Погоди! Ты книжку дописал?
– Давно уже, еще до поездки. Первую часть только.
– Когда ко мне зайдешь? Ты отправлять-то ее будешь?
– Буду. Только не знаю, когда.
– Давай завтра заходи, и отправим.
– Ну можно и завтра. Ладно, давай, пока.
– Адиос.
Алексей положил трубку, упал без сил в кресло и задумался. Неделька выдалась не из легких, и впереди была еще пятница. Как тяжело учиться после трехмесячных каникул! Еще неделю назад можно было вечером сидеть и играть в компьютер, или смотреть телик, или читать. Можно было просыпаться в девять утра, а то и в десять. Можно было ложиться в час ночи, а не в пол-одиннадцатого. Сидеть днем дома, слушать музыку и писать книжку. Играть на даче в футбол или кататься на велосипеде. А сейчас? Можно даже не говорить, и так понятно. Обычно в таких случаях, когда делать после школы было нечего, Алексей садился за компьютер, включал какую-нибудь игру и рубился в нее до самого вечера. А сейчас даже заняться было нечем. Почитать чего-нибудь, что ли? Или телик включить? Или над продолжением книги подумать?
Как-то сами собой мысли его дрейфовали от книги к компьютеру, от компьютера к Янке, от Янки к музыкальной, в которую ему бы сейчас надо идти… он уже опаздывает, урок через десять минут… «А, ну его, лучше дома посижу» – подумал Алексей.  Делать ничего неохота… И спать с утра хочется…
– А! – мальчик проснулся так неожиданно, что чуть не упал с кресла. Спросонья до него не сразу дошло, что звонят в домофон. А дошло это только тогда, когда раздался второй звонок, длиннее прежнего.
– Кто? – крикнул Алексей в динамик.
– Свои, – ответил чей-то знакомый голос.
– Открываю.
Менестрельский наконец опознал говорившего. Это был его двоюродный брат Антон. Антону семнадцать лет, однако ростом он выше брата всего на голову. Коротко стриженый, остролицый, он внешне как небо от земли отличался от Алексея. Виделись они довольно часто летом, на даче, и совсем редко зимой. Антон учился на втором курсе Медицинской академии, и назвать его блестящим учеником никто бы не решился. Как и заявить, что наша медицина в надежных руках. Впрочем, его это особо не удручало.
– Здорово! – как всегда, у Антона в руке был пакет, в котором, как сразу определил Алексей, лежало по крайней мере с десяток дисков. – Баба дома?
Как и Алексей, Антон предпочитал вместо «бабушка» говорить «баба». Для краткости.
– Нет, никого дома нету. Ты чо, прямо из академии?
– Да. Я там пообедал, но вот от чайка не откажусь.
– Одну секунду.
Пока Алексей ставил чайник, Антон уже успел выгрузить из пакета все содержимое.
– Тут DVD-диски, – ответил он на вопросительный взгляд Алексея. – У твоего отца вроде как есть проигрыватель?
– Да, есть. Ты «Пиратов» принес?
– Ага. Здесь еще «Люди X» последние, обалденный фильм. И еще так, по мелочи. Только посмотри в ближайшее время, а то я тебя знаю – полгода прожду, а потом окажется, что ты ни одного фильма не посмотрел.
– Не боись, посмотрю.
– Что у тебя с компом-то?
– Компьютерщик смотрел, сказал, что что-то с видеокартой.
– Да уж. Я тебе еще сто лет назад говорил: меняй ее! Как всегда, дотягиваем до последнего.
– Ну уж извини, кто ж знал? Чайник вскипел, пошли.
– Устал, как собака, – произнес Антон, попивая горячий чай и закусывая печеньем, которое было куплено еще три месяца назад и которое Алексей решил по-тихому скормить брату. – Блин, кроме печенья, есть что-нибудь?
– Шоколадная паста, если ты сможешь отодрать ее от стенок банки.
– Нет уж, спасибо, лучше каменное печенье. Ты опять мне сахар не положил?
– Вообще-то это моя кружка, – Алексей, в отличие от брата, пил чай без сахара.
– Последние новости, – с этими словами Антон достал из кармана новенький мобильный телефон цвета металлик. – Па-ба-ба-ба-па, бам!
– Недурно, – осторожно взяв мобильник, произнес Алексей. Он разбирался в мобильных телефонах не лучше, чем в компьютерах, а в компьютерах – не лучше, чем в балете. Если без изящных сравнений, то почти не разбирался. Поэтому любой мобильный был для него «недурным».
– А ты своего старика менять не собираешься? – поинтересовался Антон.
– Да нет. Полтора года всего ему, еще с десяток проживет.
– Ну конечно.
– Помнится, ты собирался основывать рок-группу, – деловито сказал Алексей.
– Пока что нет времени. Нас трое, и все гитаристы. Я и Костян умеем петь, так что будем вокалистами.
– И кто вам еще нужен?
– Ударник, естественно. Ну и клавишник, если повезет. Ты пока что не собираешься покупать синтезатор?
– Денег пока нет, но, возможно, к следующему лету…
– Нам бы не помешал клавишник с музыкальным образованием, да еще и с собственным синтезатором.
– Интересно. Постараюсь. Еще музыкальную надо закончить, экзамены в этом году. 


* * *


На другой день самым первым уроком была физика. На нее опоздать – себе дороже, а потому Алексей,  жившим в Заречном микрорайоне, благоразумно решил выйти пораньше, чтобы не было проблем. Поэтому в школу он прибыл, еще и восьми часов не было. По дороге он встретил Янку. Ее всегда привозили в школу и увозили родители, что, конечно, нагоняло тоску на Алексея, который из-за этого не мог, например, проводить девочку до остановки (а то и до дома), поговорить с ней толком, прогуляться. Яна прошла мимо, приветливо поздоровавшись, и Менестрельский решил, что день прошел не зря. Как мило эта девчонка улыбалась! Как весело смеялась! Ну, как же добиться ее расположения? Эту головоломку мальчику никак не удавалось решить.
В вестибюле пока что еще было относительно мало народа. Даже нашлись свободные банкетки, чтобы переобуться. Местный смотритель, надсмотрщик, дежурная (называйте, как хотите) Альбина Павловна патрулировала вверенную территорию, бросая грозные взгляды на учеников и совсем не такие грозные – на преподавателей. Еще одно, что я хотел заметить по поводу нашей школы. Почему-то у нас нельзя класть на подоконники одежду. Только что поставили новые пластиковые окна, теперь с них пылинки сдувают. Для чего тогда вообще нужны подоконники? Ответьте мне на такой вопрос, пожалуйста!
Но я опять отвлекся. Итак, Альбина Павловна прохаживалась по вестибюлю, хмурилась и отчитывала каждого, кто в ее присутствии слишком громко чихнул. За ее спиной такой же неторопливой походкой шел Павлюк, в точности копируя любые действия дежурной. Она поворачивала голову влево – он поворачивал голову влево, она грозила пальцем школьнику – он грозил пальцем школьнику. Весь этот цирк напомнил Алексею эпизод из советского мультфильма про Карлсона. «Скажи мне, милый ребенок, в каком ухе у меня жужжит?» – «В левом!» – «А вот и не угадал! У меня жужжит в обоих ухах!» И дальше по тексту.
– Привет! Опять над старушкой издеваешься? – произнес, улыбнувшись, Алексей, когда Технарев свернул шапито и, хохоча во все горло, подошел к другу.
– Кто бы говорил! Ты как будто никогда…
– Что?
– Блин, действительно, ты никогда над ней не издевался?! Надо же когда-то начинать!
– Мне пока хватает учителей и администрации.
– Мысли глобально. В конце концов, Альбина Павловна еще не самое страшное. Я в этом году решил объять необъятное. Рискнуть.
– В смысле?
– Пора выходить на завуча и директора.
– Пора, – подумав немного, согласился Алексей.
– Привет всем! – раздался за спиной у Павлюка голос Тимура.
– Привет, привет, – ответили Алексей и Павлюк.
Хотя Тимур и был принят в их компанию, влиться в нее за неделю он не смог. Для этого нужно было время. А потому пока что между Хазаровым и остальными было ощутимое напряжение. Серый, Павлюк и Менестрельский не спешили делиться с Тимуром своими личными секретами, а тот не посвящал их в свои. И все же между ними уже было что-то вроде зачатков мощной силы, которую умные люди называют «дружбой».
– Какой у нас первый урок? – спросил Хазаров.
– Физика.
– Брр! Вот чего точно терпеть не могу! Заодно с алгеброй и геометрией.
– Не знаю, кому как, – пожал плечами Павлюк. – Трудные, конечно, а алгебра еще и нудная, но… Меня вот больше русский бесит, история и литра (то есть литература).
– Да ну, по-моему, нормальные предметы, нудные только опять же, – вступился за свои любимые науки Алексей. – Вот ИЗО и музыка повеселее будут, – тут его собеседники прыснули.
– Да и то и то муть, – откуда ни возьмись появился Серый. – География и биология – форевер!
– Я чувствую, мы сейчас до звонка проспорим, какой предмет лучше, – усмехаясь, произнес Тимур.
– Сойдемся на том, что английский – самый прикольный! – предложил Алексей, Павлюк и Серый согласно закивали. Тимур, однако, поморщился.
– Единственные два предмета, которые мне нравятся, это физкультура и труды, – сказал он.
– Однако трудов у восьмого класса уже нет, – заметил Серый.
– Вот именно.
– Саша!
Все четверо разом повернулись в направлении звука. К ним направлялась симпатичная девчонка достаточно высокого роста, стройная, светловолосая, очень неплохо одетая. Глаза у девочки были лукавые, пронзительно-голубого цвета, походка мягкой, словно стелющейся, и сама по себе она была такая женственная…
– Дашка! Привет! – ничуть никого не смущаясь, обнял ее Ануфриев. – Как ты? Как съездила?
– В Египет-то? Отлично. Привет, Павлюк, привет, Леха, – поздоровалась с одноклассниками  Даша.
– Привет, привет, – ответили они.
– Идемте, пацаны, мы сейчас здесь лишние, – произнес Алексей.


– Записывайте. «Ускорение – физическая величина, показывающая, на сколько изменяется скорость тела за каждую секунду равноускоренного движения», – диктовала учительница физики, грозно посматривая на класс. Она считалась одним из самых строгих преподавателей в гимназии, и наш знакомый класс усвоил это еще в прошлом году – на первом же уроке физики.
Вот и сейчас где-то на задних партах послышался шумок. Любовь Васильевна метнула на провинившихся испепеляющий взгляд и, поджав губы, чуть ли не по слогам произнесла:
– Не раз-го-ва-ри-вай-те! – она всегда растягивала слова, когда сердилась.
– Вчера Антон заходил, – шепнул Алексей Павлу.
– И чо?
Менестрельский вкратце пересказал содержание разговора.
– Собирается основывать собственную рок-группу и меня приглашает.
– Класс. Уедете в Америку, и лет через десять у тебя будет все: деньги, известность, ба…
– Менестрельский, повторите, пожалуйста, определение равноускоренного движения, которое мы только что сформулировали, – вмешалась в их диалог учительница физики.
Мальчика словно ледяной водой окатили.
– Э-э… Равноускоренное движение… Движение, при котором тела… тело… Нет, не то… – попытался выкарабкаться он.
– Ес-ли не зна-ешь, на-до си-деть и слу-шать, а не раз-го-ва-ри-вать, – сердито бросила Любовь Васильевна. – Пока двойка устно, в следующий раз будет письменно.
– Отлично, блин, – пробурчал Алексей, садясь на место.
Прозвенел звонок на перемену, и класс гурьбой вывалил в коридор.
– Черчение, – опережая вопрос Павла, уже открывшего было рот, сказал Серый. – Когда ты наконец станешь запоминать расписание?
– Зачем? Вы с Лехой всегда его знаете, так зачем мне утруждаться? – улыбнулся тот. – Кстати, в каком оно кабинете? Черчение, то ись?
– Хороший вопрос! Настя! НАСТЯ! – окликнул Ануфриев шедшую впереди него девочку.
– Что?
– В каком кабинете черчение?
Настя пожала плечами.
– Просто идем за классом.
– Понятно, – Серый повернулся к друзьям. – Старый добрый принцип стада – куда все, туда и мы.
«Все» примерно минут десять мотались по всей школе, посетили по меньшей мере пять кабинетов и наконец догадались заглянуть в расписание.
– Сто первый кабинет! – объявил Василий Ермаков, главный заводила класса.
Сто первый кабинет располагался на первом этаже, рядом с вестибюлем, и история у него была богатая. Сначала, когда наши ребята учились в первом-втором классах, кабинет использовался для утренников, театральных представлений и репетиций. В третьем-четвертом классах его стали использовать для уроков музыки. То же самое – в пятом-шестом классах. В седьмом его оборудовали под лекционный зал, и в нем же проводились все школьные олимпиады, а также олимпиады УРФО (поскольку класса больших размеров в школе попросту не было, а в олимпиадах всегда участвовало большое количество учеников). И вот в этом году лекционный зал перенесли в двести второй кабинет, а этот, похоже, забрал себе учитель черчения.
– Интересно, кто у нас будет преподавать черчение? – вслух поинтересовался Павел, выгружая из портфеля пенал, тетрадь, учебник по черчению и две-три линейки. Учителя было не видно.
– Кто его знает… Я вот, например, вместо черчения взял биологию, – уныло произнес Алексей, вынимая ненужное пособие. – Как думаешь, на первом уроке учебник понадобится?
Прозвенел звонок (как все однообразно!), ученики нехотя поднялись с мест и в ожидании учителя обменивались шутками, стараясь перещеголять друг друга в остроумии (которое больше походило на пошлость, но тут уж виноват возраст). Во всяком случае, Алексей морщился всякий раз, когда слышал очередную остроту, которая заставила бы покраснеть и пьяного матроса. Но нет, здесь это в порядке вещей.
В коридоре послышались шаги, и в кабинет вошел директор гимназии №1 собственной персоной. Класс притих. Михаил Александрович был, пожалуй, одной из школьных достопримечательностей, поскольку не в каждой школе можно встретить директора-мужчину. Несмотря на свой возраст, о котором наиболее ярко свидетельствовали редкие и седые до белизны волосы, он был бодрым, крепким, и совсем на старика не походил (надо сказать, седина так рано тронула его волосы благодаря пожизненному пребыванию в школе). Он был тем человеком, который умел наводить дисциплину среди своих неспокойных подопечных, пусть даже его не все уважали. Впрочем, тут еще как посмотреть: вступать с ним в пререкания и говорить ему что-то в лицо ученики боялись, а храбрились и хорохорились только у него за спиной. Как говорится, «боятся – значит, уважают», а потому будем считать, что Михаил Александрович пользовался огромным уважением. Сам я, хоть и не согласен со многими решениями нашего директора, испытываю к нему уважение. Хотя, чего уж греха таить, как и все, люблю немного попетушиться, когда знаю, что директор меня не видит.
– Здравствуйте, ребята, – поприветствовал он слегка торжественным тоном и махнул рукой, чтобы все садились. – Я рад видеть вас отдохнувшими, загоревшими, – тут он бросил быстрый взгляд на одного из учеников, Рому Селиванова, чье лицо обгорело на солнце так, что кожа в нескольких местах облезла, и усмехнулся. – Надеюсь, вы готовы к новому учебному году. Мы все очень надеемся, что в этом году вы приложите максимум усилий, чтобы закончить восьмой класс на «четыре» и «пять», – он говорил с паузами, некоторые слова произносил по слогам, как учительница физики. Казалось, он произносит речь перед умственно отсталыми детьми. – Друзья хорошие, восьмой класс…
– Да знаем мы, очень трудный, – прошептал Алексей. – Все учителя уже это говорили.
– …и вам, повторяю, нужно приложить все усилия к тому, чтобы…
– Одно и тоже, сколько можно?! – прошипел опять Менестрельский.
– В этом году вы начинаете изучение нового, достаточно сложного предмета – черчения.
– А учитель что-то задерживается, – тихо произнес Павел, обращаясь сразу к Алексею, Владимиру Медведеву и Сергею Соловьеву. – Вот только что он здесь делает? – кивнул он в сторону главы школы.
– Пришел услаждать наш слух сладкими речами, – хмыкнул Медведев. – Как обычно…
– К сожалению, учителя черчения мы вам не нашли, – продолжал между тем директор.
Какой шум тут поднялся!
– Черчения не будет! Черчения не будет! – вопили несколько человек.
– Мы что, зря учебники покупали?! – возмутился Алексей, хотя и он улыбался.
– Неужели не нашлось ни одного идиота, который согласился бы преподавать эту муть? – довольно громко произнес Ермаков.
– Долой учебник! Долой тетрадь!
– Мне брат рассказывал про этот предмет, тоска смертная!
– Черчения не будет!
Директор слушал все это, как-то странно улыбаясь. До него долетали обрывочные, но крайне оскорбительные фразы в адрес так и не найденного учителя. Наконец он сообразил, что ученики уже совсем распоясались, и рявкнул «Тихо!», для верности стукнув указкой по доске, как делают все учителя (многострадальные доски, я уж не говорю об указках!).
– Тем не менее, – произнес он, словно его и не прерывали, – черчение у вас будет. Да-да, будет, – улыбнулся он при виде ошарашенных учеников. Мальчик, кричавший «Долой учебник!», застыл с гримасой на лице – похоже, свое пособие он успел-таки выкинуть в открытое окно. Ермаков спешно припоминал все гадости, которые он успел сказать в адрес учителя. – Позвольте представить вам вашего нового учителя черчения. Колосов Михаил Александрович, прошу любить… и не жаловаться.


Как пуля, воздух со свистом прочертил комок жеваной бумаги и врезался в затылок Владимиру Медведеву. Едва он, бормоча ругательства, повернулся, как еще один комок угодил ему в лоб. Без одной пятерки отличник не остался в ответе, но пущенный им ластик пролетел в паре метров от обидчика и попал в Бондареву Кристину, которой это не очень понравилось. Она предпочла рукопашную, и следующие две минуту усердно выколачивала пыль из пиджака Медведева.
Думаете, это было на перемене? Нет, класс сидел на уроке ИЗО. Как всегда, отовсюду раздавались взрывы неприкрытого смеха, из чьего-то мобильника лилась музыка. Заглушая ее, играла песня группы «Ленинград» (по-моему, дело рук Ермакова). Если вы знаете эту группу, то без труда догадаетесь о примерном содержании песни. А уж ее непристойность не подлежит сомнению. Вы когда-нибудь слышали у «Ленинграда» благопристойные песни? Хотя, пардон, чего же я говорю. У кого хватит ума (или безумия) назвать это песнями?
В общем, как говорил Алексей, «на ИЗе как на войне» (да простят ему эту исковерканную во имя рифмы аббревиатуру). Рисовать что-то или записывать теоретически очень трудно, так как опасность повсюду. Шарики жеваной бумаги, ластики и их кусочки, бумажные самолетики и карандаши в воздухе здесь обычное дело. Менестрельский, привыкнув к этому делу, перед уроком всегда убирает резинки и карандаши в сумку, оставляя пенал совершенно пустым. Не уберешь – навсегда распрощаешься. После сгинувших бесследно двух дорогих ластиков «Erich Krause» Алексей потерял веру в человечество.
«Ленинград» тем временем сменила группа «Лигалайз».
«Пусть все знают, как мы отдыхаем…»
– Ермаков! Вася, выключи телефон! – старалась перекричать общий гвалт бедная учительница.
– Где телефон? Какой телефон? – пряча мобильник под парту, но не выключая его, с нагленькой улыбкой переспросил Ермаков.
– Василий! Щас к директору пойдешь, довыделываешься! – пригрозила педагог, но ее уже не слушали.
– Поехали дальше! – громко объявил Васька.
«Коламбия пикчерз не представляет, как без тебя мое сердце страдает…»
«Ах ты, уже на «Бандэрос» переключились,» – подумал Алексей, лениво вычерчивая на бумаге какие-то зигзаги и весьма смутно представляя, что нужно делать. Рядом Павлюк переругивался с Бердышевой Ленкой. Традиция эта свято соблюдалась ими обоими с шестого класса. Тогда Менестрельский сидел с Бердышевой за одной партой, и она его так достала за полгода, что он, отбросив в сторону благородство и вежливость, по возможности мстил ей, в основном словесно. Потом ему это надоело. А вот Павлюку это понравилось, и по сей день он не упускает случая насолить ей. Вот такая вот политика. Впрочем, не он один такой. Ленку любит подоставать добрая половина класса – мужская, конечно. В 8 «В» , как в любом классе, есть несколько отдельных группировок, и, можете мне поверить, у Ленки тоже есть свое окружение, хотя силы все равно неравные. Впрочем, про «войну коалиций» вы прочтете дальше. В принципе, это идиотизм, потому что войны никакой не было, но все же повеселились мы изрядно. Впрочем… сейчас не о том.      
– Слушай, что мы вообще делаем? – спросил вдруг Технарев у Алеши. Тот пожал плечами и повернулся к Александру.
– Слышь, Серый, что мы делаем?
Тот также не имел ни малейшего представления о данном учительницей задании.
– А, ладно, по барабану, – махнул на все рукой Менестрельский, положил голову на парту и решил немного подремать. Пять дней недосыпа все-таки сказывались.
Тем временем общее нахальство достигло высшей точки. Саша Бердышев и Хазаров Тимур  шутя сцепились из-за учительской указки. Их сестры в сей знаменательный час повели себя по-разному. Пока Ленка прикидывала, как она наябедничает маме про брата, Лизка соображала, как она будет своего брата выгораживать, чтоб потом наорать на него самой. Такое разное поведение объясняется разницей в характерах, и лично я больше уважаю Лизу.
В сражении за указку – длинную, как рыцарский меч, из довольно крепкой древесины – приятели подошли чересчур близко к столику, на котором стояла одна-одинешенькая большая стеклянная ваза (так вот что нужно было рисовать!). Хазаров толкнул Бердышева, тот оступился, грохот, звон разбившегося стекла… Весь класс притих, и тут же снова зашумел, завыл, захохотал на тысячи голосов. Саша смущенно поднялся с пола, по которому в радиусе нескольких квадратных метров были рассыпаны осколки несчастной вазы. Я сказал «смущенно»? Нет! Он ржал, как конь!
– БЕРДЫШЕВ! ХАЗАРОВ! ДНЕВНИКИ НА СТОЛ, ОБА!
– Попал Тимур, – сквозь смех выдавил Алексей.
– И ЧТОБ ЗАВТРА У МЕНЯ НА СТОЛЕ БЫЛА ВАЗА! – кажется, учительница была, мягко говоря, недовольна.
– Где мы ее возьмем?
– КУПИТЕ!
В общем, последним на этой неделе школьным уроком все остались очень довольны. Менестрельский равнодушно прошел мимо огромной толпы, образовавшейся вокруг учительницы, которая проверяла работы учеников и ставила оценки, по ходу дела метнул в корзину скомканный лист бумаги, испещренный зигзагами и разными нелепыми символами, знаками и карикатурами – в общем, всем тем, что рисует в отупении, на автоматизме, человек, которому совершенно нечем заняться, и присоединился к Технареву и Ануфриеву, из которых один со свойственной ему бесцеремонностью уже протолкался к учительскому столу и сдал свою карикатурно-нелепую работу, направленную скорее на то, чтобы позлить учительницу, а не на то, чтобы получить за нее хорошую оценку, а другой ничего не рисовал и, как и Леша, даже карандашей с собой не принес. К слову, у Менестрельского была скверная привычка, переросшая в порок – он просто патологически не сдавал свои работы по ИЗО, получал точки и затем в последний день четверти приносил все рисунки, все аппликации (для чего работал все предыдущие выходные), а также показывал тетрадь со всеми записанными темами (он просто брал у кого-нибудь тетрадь накануне и переписывал все в свою) и получал незаслуженную «четыре» в четверти.  У самого выхода из школы в компании совершилась рокировка: Ануфриев вдруг совершенно неожиданно куда-то слинял, наспех попрощавшись с друзьями. Впрочем, Менестрельскому это не показалось таким уж неожиданным: невдалеке, возле стенда с расписанием, он заметил ожидавшую Серого Фадееву. Что ж, закон таков, что, когда тебя ждет девушка, которую ты не видел целый месяц, друзья отступают на второй план. И это правильно… правильно, черт возьми! Ануфриева вполне можно было понять. Зато вместо него к Павлюку и Лехе присоединился Тимур, которого учительница, закончив промывать ему мозги, наконец отпустила. Ребята вышли на улицу, обсуждая то, как их разыграл директор, и то, как они разозлили учительницу ИЗО
– Пацаны, подождите! – окликнул кто-то их.
Ребят догонял незнакомый нам Михаил Волков, персонаж, который еще сыграет свою роль в этой истории, а потому имеет смысл рассказать о нем побольше. Волков пришел в 8 «В» класс в начале года, но не как Тимур и Лиза, во время урока, а первого сентября, и потому остался практически никем не замеченным, в отличие от Хазаровых, чье эффектное появление по крайней мере обратило на них взоры их новых одноклассников.  Это был паренек чуть повыше Ануфриева, крепкий, мускулистый. Он казался старше своего возраста, и выглядел как-то особенно сурово и мужественно благодаря некоторым чертам лица, например, выдающимся, как у Шварценнегера, скулам и мощному, слегка квадратному по форме, подбородку. Волосы были коротко стрижеными, черными, и по глазам можно было прочитать, что этот человек по натуре дружелюбен, если его не злить.
– Пацаны, десятки не найдется? А то мне еще в диспансер ехать, жрать охота как собаке, а денег нет, – произнес Волков.
– В таких случаях не пожалею, держи, – протянул два пятака Алексей.
– А мне, гад, не даешь, когда я прошу тебя добавить восемь-девять рублей! – возмутился Павлюк.
– Человеку пообедать надо, а тебе на что? На пять шоколадных батончиков? Перебьешься!
На правду не обижаются, а Менестрельский отнюдь не преувеличивал. Посему Павлюк в кои-то веки замолчал, а Волков тем временем обратился к Хазарову:
– Слышь, Тим, ты, часом, не забыл, что в понедельник у нас товарищеский с восьмым «А»?
Тимур сплюнул в сторону.
– Не забыл. Да мы их порвем, видел я их, они играть не умеют.
– Во что матч-то? – поинтересовался далекий от спорта Леха.
– В футбик. Сразу после уроков. Приходите поболеть.
– Не-е, я не могу, у меня музыкалка, – отмахнулся Менестрельский.
– А мне просто неохота, – добавил Технарев.
– Да вы чо, пацаны, наш класс ведь играет, могли бы и поддержать! – горячо убеждал их Волков.
– Да пофиг, там видно будет. До понедельника еще далеко.
– Ну ладно, пацаны, давайте, я пошел, – попрощался с ребятами Миша.
– Давай, покедова.
И троица продолжила путь, а Волков снова вступил под своды своей новой школы и направился в столовую.


Уроки кончились, впереди были выходные. Трое наших «мушкетеров» – Тимур д’Артаньян, Портос-Технарев и Арамис Менестрельский, довольные жизнью и собой, возвращались из школы по тому самому пути, где несколько дней назад произошла знаменательная драка с Мясником и его бандой.
– А Серому повезло с девушкой, – ни с того ни с сего заметил Тимур. – Дашка-то ничего себе…
– Ага, – усмехнулся Павлюк. – Я тоже так считаю. Когда-то мы даже дрались с ним из-за нее. Это еще в начальных классах было. Потом я понял, что никогда не стану для нее парой, и уступил. Кстати, после этого мы с Саней помирились, а вскоре вообще стали друзьями.
– И они с начальных классов…
– Ага. Серый влюблен в Фадееву с третьего класса, хотя до этого три года ее вообще не замечал, – произнес Алексей. – И Дашка его любит.
– Как-то у них была размолвка где-то классе в пятом, – вставил Технарев. – Так вот, Серый постоянно советовался со мной, как бы ему помириться с Дашкой.
– И чо?
– И то, что Дашка-то тоже советовалась! Она знала, что я Сане друг, и все время просила меня ей помочь. Леха тогда не с нами ходил, у него своя компания была, поэтому главным советчиком был я. Дашка постоянно интересовалась, что о ней говорит Серый, готов ли он простить ее, а Серый в свою очередь спрашивал совета, как бы ему помириться с Фадеевой. В конце концов они помирились и без моей помощи.
– Хы, занимательная история… – протянул Хазаров.
Разговаривая таким образом (и, я надеюсь, не опускаясь до бабских сплетен), компания добралась до перекрестка улиц Республики и Челюскинцев, и тут Тимур отделился от ребят и направился в сторону «Океана», а Алексей, как и задумывал раньше, пошел в гости к Павлюку – отправлять «Час Апокалипсиса».
В квартире Технаревых уже третий год шел ремонт. Сейчас он (ремонт) находился в той замечательной стадии, когда со стен в коридоре сыпется белая пыль, пол в гостиной разобран и только что залит цементом, а все вещи приходится накрывать тряпками, чтобы хоть немного предотвратить от загрязнения.
– Это что за… Ты хоть иногда прибираешься? – поинтересовался Алексей.
Комната Технарева-младшего была оборудована в желто-сине-коричневых тонах. Желтыми были обои, синими были ковер и диван, а темно-коричневой была вся мебель, начиная от стульев и заканчивая огромным книжным шкафом. Ремонт до нее не добрался, и потому она выглядела бы вполне по-человечески, если бы ей владел кто-то другой, кроме нашего Павлюка. Что тут было! Алексей мысленно отметил, что фразеологизм «Содом и Гоморра» наиболее полно характеризует представшую пред его очами картину. Первое, что бросалось в глаза – диван, с утра так и не заправленный. На свисающем до пола переворошенном одеяле спал толстый кот Виконт. Он лениво приподнял голову, посмотрел на вошедших, моргнул правым глазом, затем левым, шевельнул лапой и, видимо, решив, что сделал все возможное, чтобы подняться, вновь уснул.
Алексей, перешагивая через разбросанные по полу вещи, пробился наконец к компьютеру, горделиво стоявшему на темно-коричневом, как и вся мебель в комнате, компьютерном столе. В отличие от простенького Алексеевского, этот стол был «многоэтажным», короче, этажеркой. Все пространство, от столешницы до самой крохотной полочки, которых здесь было великое множество, было завалено книгами, учебниками, решебниками, тетрадями, отвертками, мусором, дисками, обложками от дисков, и т.д. и т.п. Тут же лежала парочка разобранных до последнего винтика мобильных телефона, по которым, судя по всему, уже больше никто никогда не позвонит и не напишет сообщение.
– И не жалко тебе их? – спросил Менестрельский, разглядывая то, что когда-то было дисплеем.
– Жалко у пчелки знаешь где? Кончай этот хлам оплакивать, – ответил Павлюк, одновременно пинком ноги включая компьютер.
– Я тут что подумал, – продолжал он, – надо что-то с девчонками делать.
– Свежая мысль, – фыркнул Алексей. – Сам додумался?
– Нужно как-то с Жаннкой знакомиться, – гнул свое Технарев. – Что в письме писать?
– В каком письме?
– Блин, письмо к жюри конкурса.
– А-а. Ну, не знаю… Напиши что-нибудь вроде: «Уважаемое жюри конкурса «Дебют»! Отправляю Вам на рассмотрение свою работу… ммм… Прошу Вас прислать комментарий к моей книге. С уважением, Алексей Менестрельский, г.Тюмень» Что-нибудь в этом роде.
– Так… «Уважаемое жюри…» Жанна вообще какая-то непробиваемая, – не унимался Павлюк.
– Угу, – пробормотал Менестрельский, углубляясь в чтении «Хроник Нарнии», отрытых тут же, на диване.
– Мне вообще непонятно: зачем носить мини-юбку, следить за фигурой (которая у нее просто потрясающая) и вообще выглядеть, как модель на подиуме, если при этом она не собирается ни с кем встречаться?
– Гм…
– Ты меня вообще слушаешь?
– Слушай, Павлюк, что ты пристал? Заладил: «Жаннка, Жаннка»! Мне не известен ход ее рассуждений! – взорвался Алексей (в переносном смысле). – Если так уж невмоготу, подошел бы да познакомился, а мне не надо мозги компостировать!
– Эх, ты! Мог бы хоть посочувствовать другу, коли посоветовать ничего не можешь!
– У меня свои проблемы! С Янкой! Вроде бы как и любит, а вроде бы и не любит. Кто спросит: «А у тебя девушка есть?», так я не знаю даже, что ответить.
– Выскажи ей все это.
– Кому?
– ЯНКЕ, КОМУ!
– Да не, не могу. Здесь надо или так говорить, или не говорить совсем.
– Так позвони ей.
С полминуты Алексей молчал.
– Не знаю… Не хочу я звонить.
– Чего стесняться-то?
– Да ничего я не стесняюсь! Позвоню… может быть…
– Все, отправил! Теперь ждем-с, – это, конечно, о книжке.
– Alea iacta est, – пробормотал Алексей.
– Чего?
– Жребий брошен. Так сказал Юлий Цезарь, когда объявил войну Сенату. Означает, что назад пути нет.
– А-а-а… Нет, я, конечно, про Сенат-то это знал, только не понял, что ты сказал.
Позже, когда Менестрельский ушел, Павлюк снова подключился к сети. Вам лучше не знать те сайты в Интернете, на которые он любит заходить – поверьте, это далеко не клубы любителей классической музыки. Я даже не знаю адреса этих сайтов, и знать не хочу, однако примерное содержание их мне известно, и это содержание вызывает у меня чувство глубокого отвращения. Похоть – самое мерзкое, что существует в нашем мире, равно как и пошлость, только еще хуже, и всю эту дрянь нужно изживать по мере сил. Как-то смотрел одну передачу на эту тему, так мне, честное слово, после ее просмотра нестерпимо захотелось залезть в душ и долго тереть кожу мочалкой. И пока я ее тер, то все думал, как люди могут быть такими похотливыми? Сейчас я не буду рассуждать более на эту тему; я дал вам повод для размышлений, и кое-кто из вас, читателей, может быть, после всего этого пересмотрит свое поведение и найдет за собой кое-какие грехи, в немалой степени относящиеся к вышеприведенной теме.
В общем, Технарев сидел и пялился в экран монитора жадным взором. Неожиданно (такие вещи всегда происходят неожиданно) в центре экрана появилось, закрыв собой… фотографии, сообщение:
Пользователь zaichonok@mail.ru просит авторизировать его и добавить в список контактов.
Технарев был в немалой степени осторожен, особенно когда дело касалось неизвестных личностей, и особенно когда этими неизвестными личностями были девушки (а это, без сомнения, была особа женского пола, ибо только этим непонятным созданиям почему-то приходят на ум нелепые, банальные, затертые, наскучившие слуху прозвища вроде «Зайка», «Киска», «Витаминка» и так далее). Я знаю множество пользователей-девчонок, у трети из них электронный адрес начинается со слов kiss, пусть даже обладатель этого прозвища стервозен до крови из носа (они в этом сами часто признаются и, по-моему, гордятся этим, хотя чем тут гордиться?) Ладно, я мужчина, и психологию их мне никогда не понять, что ж, им нашу тоже. Итак, Павлюк был осторожен, и потому первым делом он открыл анкету неизвестного пользователя. Из нее он узнал, что с ним действительно хочет связаться девчонка (дедукция, друзья мои, как сказал бы Шерлок Холмс, «Элементарно, Ватсон!»), четырнадцати лет, проживающая в городе Тюмени, по знаку зодиака Весы. Вместо имени стояло «Зайчонок», вместо фамилии – «Не скажу». Фотографии также не было. Поразмыслив немного  и рассмотрев все «за» и «против», Технарев все же авторизировал «Зайчонка», утешив себя мыслью, что он еще не является парнем Жанны и волен делать все, что хочет.
Дальнейшую переписку я, с вашего позволения, привожу в форме диалога, ибо бессмысленно писать этот разговор прямой речью. Все фразы я вынужден был адаптировать для литературного произведения, ибо тот язык, который многие называют «языком Интернета» (короче говоря, язык безграмотных и невежд), совсем не подходит для помещения его в художественном произведении.
Зайчонок: Привет!
Павлюк: Привет.
Зайчонок: Ты кто?
Павлюк: Странный вопрос, это я у тебя должен спросить. Ты ведь со мной связалась.
Прим. автора: после долгих раздумий я все же решил приводить текст в исправленном виде, поскольку иначе обилие грамматических, орфографических, пунктуационных, речевых и прочих ошибок ужаснуло бы неподготовленного читателя.
Павлюк: Так ты кто?
Зайчонок: Посмотри в анкете!
Павлюк (про себя): «Дура».
Зайчонок: Я девочка, а ты?
Павлюк: Черт лысый.
Зайчонок: Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха…
Молчание.
Зайчонок: Чего молчишь?
Павлюк: Занят.
Зайчонок: Чем?
Павлюк: Ломаю мобильник.
Воистину, вышеописанный мобильник если еще не испустил последний вздох, то был на верном пути.
Зайчонок: А-а, ну это святое. Ломай.
Пауза.
Зайчонок: Тебе сколько лет?
Павлюк: 14.
Зайчонок: А мне 19. Шучу, тоже 14.
Павлюк: Это был прикол?
Зайчонок: А что, незаметно?
Павлюк: Да не очень. В чем же он заключался?
Зайчонок: Да так.
Молчание.
Зайчонок: Чо такой неразговорчивый?
Павлюк: Настроения нет. Ты из какой школы?
Зайчонок: Из 69-й, а ты?
Павлюк: Из 1-й гимназии.
Зайчонок: У меня подруга в 1-й гимназии учится.
Павлюк: Кто? Из какого класса?
Зайчонок: Из 8 «В».
Павлюк: Надо же, из нашего.
Зайчонок: Сухинская по фамилии.
Павлюк: А, эта дура? Она у нас староста класса.
Зайчонок: Знаю. Я передам ей твое высокое мнение о ней.
Павлюк: Я тебе передам. Хотя… ладно, передавай, мне по барабану. Она знает.
Пауза.
Павлюк: Расскажи хоть о себе что-нибудь.
Зайчонок: А чо?
Павлюк: Ну, там, чем увлекаешься, что в свободное время делаешь.
Зайчонок: В свободное время гуляю с подруга. Хожу в художку. В художественную школу, то есть.
Павлюк: Да уж понял.
Зайчонок: А теперь ты.
Павлюк: Хожу в «Талисман» на английский и еще на компьютерные курсы, а так за компом все время сижу.
Зайчонок: А у тебя девчонка есть?
Павлюк (поколебавшись, как это ни трудно себе представить): У меня есть две ноги, две руки, туловище, шея и очень сообразительная голова. А девчонки нету.
Зайчонок: Ха-ха-ха.
Павлюк: А у тебя?
Зайчонок: Девчонка? Тоже нету!
Павлюк: Блин, я про парня спрашиваю.
Зайчонок: Так бы и сказал. Я непонятливая. Был, да, к счастью, сплыл. Буквально два дня назад поссорились.
Павлюк: И сейчас рыщешь по Интернету, присматриваешь себе новую жертву?
Зайчонок: Типа того. А ты чо, претендуешь?
«А вот это уже интересно,» – подумал Павлюк.
Павлюк: Почему бы нет?


* * *


Кто из тюменцев не знает моста Влюбленных? Это гордость бывшей столицы деревень, его достопримечательность, пусть и не историческая, но все-таки одно из красивейших мест в городе. Собственно, кроме этого моста, особых красот в Тюмени не наблюдается, да и сам мост уникален лишь потому, что, во-первых, это единственный в городе исключительно пешеходный мост, во-вторых, он расположен в историческом центре города, в-третьих, на этом мосту празднуется львиная доля свадеб. Кроме того, ни один уважающий себя подросток никогда не приходит на мост Влюбленных без баллончика с краской или хотя бы мелка. А придя, обязательно пишет какую-нибудь чепуху, добавляя к и без того разрисованному, как полинезийский воин, мосту новые «художества». Кроме того, здесь же можно лицезреть результат еще одной доброй традиции: каждая только что обвенчавшаяся пара приковывает к перилам моста замочек, что символизирует неразрывность их брака. Символ символом, но скоро у моста собственный вес будет меньше, чем вес навешанных на него замочков…
В воскресенье вечером, в то самое замечательное время суток, когда до заката остаются считанные минуты, по мосту Влюбленных прогуливалась парочка персонажей, нам знакомых, хотя мы и не знаем их как следует. То были Саша Ануфриев и Даша Фадеева, самая красивая пара, которую я когда-либо видел; они шли, держась за руки, и о чем-то негромко разговаривали.
– Я, когда была в Египте, как-то записалась на дайвинг, – рассказывала девочка. – Мне выдали водолазный костюм, а свою кофту я отдала маме. Ну, значит, погрузились. Там так красиво! Я только по телику видела такое, чтобы огромные коралловые рифы, и вокруг миллионы всяких разных рыбок плавают! Некоторые совсем маленькие, другие размером с половину меня, а таких, чтобы совсем серые или черные, очень мало было, и они растворялись в море красных, синих, зеленых, желтых и всяких-всяких разноцветных… А один турист из нашей группы встал на коралловый риф и  чуть не наступил на морского ежа… Нас до погружения пугали такой историей, якобы один умник когда-то вот так же встал на рифы и ему в ногу воткнулись иглы морского ежа. Чтобы, значит, мы слишком близко не подплывали. В общем, я там поплавала, побулькалась, а когда вылезла из воды, вытерлась и потребовала свою кофту…
– Стоп! А зачем тебе понадобилась кофта посреди Красного моря летом в Египте? – спросил озадаченный Ануфриев.
– Ветер сильный был в тот день, да она легкая, может даже и не кофтой правильно называется, только я ее так привыкла называть. У меня и рубашки, и блузки, и свитера, и футболки – все «кофты». Так вот, я у мамы спрашиваю: «Где кофта?». Она пошарилась вокруг, поискала, все сумки осмотрела – нету нигде. Я рассвирепела, бегаю по всему катеру, ору «Где моя кофта?!», под все сиденья заглядываю, везде ищу. А на катере было полно арабов, они на меня так вылупились… Просто смотрят вытаращенными глазами и пальцами показывают. Я к нашему инструктору подбегаю, он хоть и араб, но русскоговорящий. Подбегаю, а он ржет! Наблюдает за мной и за остальными арабами и ржет! Я спрашиваю, в чем дело, над чем он смеется, а он мне говорит: «Твою кофту кто-то локтем случайно в воду скинул, она у самого борта лежала, я ее из воды выловил и повесил сушиться на перила на верхней палубе. А смеюсь я, и народ на тебя пялится потому, что «кофта» по-арабски означает «мясо». Я-то все понимаю, а они думают, что ты мясо бегаешь ищешь».
Ануфриев, давно уже посмеивавшийся, теперь захохотал, засмеялась и Дашка. Смеялись они довольно долго. Но мало-помалу лирика и романтика обстановки приглушили смех, оставив лишь улыбки на лицах ребят и веселый блеск в глазах. Пара стояла у перил моста, лицом к заходящему солнцу. Внизу была темная вода реки Туры, на поверхности которой играли блики. Здесь было спокойно и как-то умиротворяющее, несмотря на то что по мосту гуляли десятки людей, а от дороги доносился шум автомобилей. С минуту ребята просто смотрели на реку, на небо, на заходящее солнце, и молчали. Вечер был теплый, чудесный, домой идти не хотелось.
Первой молчание нарушила Даша. Пошарив рукой в кармане куртки, они вытащила оттуда что-то золотистого цвета и протянула Саше. Тот взял предмет в руки и внимательно рассмотрел. Это был кулон. Позолоченный, в форме сердца, разделенный плавной волнообразной линией на две части. На одной – правой – было выгравировано лицо девушки в профиль, а на левой – парня. Они смотрели в противоположные стороны, и волнообразная линия неумолимо разделяла их. Цепочка, с крупными звеньями, также окрашенными в золотистый цвет, была двойной, и не успел мальчик подумать, зачем, как Даша мягко взяла у него кулон, нажала на него, внутри что-то щелкнуло, и позолоченное сердечко распалось на две половинки, а двойная цепочка – на две обычные, прикрепленные каждая к своей части кулона. Оставив у себя левую половинку – ту, на которой был изображен парень, девочка протянула Саше правую.
– Я купила этот кулон в Египте, – тихо сказала она. – Пусть половинки его будут связывать нас.
Серый осторожно взял свою часть сердца, сжал ее в руке и, не говоря ни слова, заключил Дашку в объятия и поцеловал. Стоя на мосту влюбленных, наши герои целовались, а последние лучи заходящего солнца освещали эту сцену. И столько символичного, столько прекрасного было в этой картине, что хотелось плакать – от счастья, конечно же. Небо в последний раз полыхнуло красным, вода стала темнее, ночь, пока что еще бледная, простерла свои крылья. Солнце зашло.


* * *


На следующий день произошел один из тех случаев, которые навсегда вписываются в негласные летописи школы. Эта история мгновенно облетела всю гимназию, и через день все – от первоклашек до выпускников – смеялись над забавной проделкой, которую совершил – ну конечно же! – 8 «В» класс.
Начиналось все достаточно скучно. Перемена перед уроком химии. Учительница еще не появлялась – мало кто из учеников знал, что все педагоги на собрании. В таких случаях учитель обычно задерживался по меньшей мере на десять минут, а иногда приходил лишь к середине урока. Итак, класс занимался обычной ерундой:
Ануфриев где-то шатался,
Технарев уже с кем-то ругался,
Менестрельский дремал,
Хазаров домашку писал.
Представьте себе, эти четверо занимались тем, чем обычно и занимался наш класс, а может, и все другие классы, на переменах. Обычно в полном составе все ученики находятся в кабинете лишь накануне, скажем, контрольной по физике: кто-то повторяет, а кто-то учит. На переменах делается домашнее задание, на переменах вспыхивают самые зрелищные драки, только на переменах можно увидеть, как один школьник (чаще всего Соловьев, Технарев или Кутенков) с только что стянутым мобильником или учебником убегает от хозяина. Вот уже между Павлюком и Володей Медведевым вспыхнула драка, в ходе которой больше всего пострадали несчастные школьные парты, которые были сбиты и опрокинуты в ходе жаркого боя. До кровопролития не дошло благодаря безошибочно работающей системе хитрого Медведева, который держал своего противника на расстоянии своих длинных рук. Володя вообще был намного выше любого в своем классе, но его рост был непропорционален его габаритам, в связи с чем его постоянно обзывали… ну, в общем, всячески дразнили. Причем всей школой. Ну много ли человек в школе знали, скажем, Алексея Менестрельского? Но Владимира Медведева знали все – отчасти потому, что он всюду совал свой любопытный нос, и ни одно событие в гимназии не обходилось без его прямого или косвенного участия, а отчасти из-за его весьма необычной комплекции. Такого человека трудно не заметить.
Прозвенел звонок, и в течение ближайших пяти минут в кабинет один за другим неторопливой походкой входили опоздавшие. Вот уже десять минут как идет урок, а учителя все нет. В классе начались пересуды.
– Слушайте, а кто-нибудь вообще видел ее сегодня? – поинтересовался у окружающих Соловьев.
– Какая разница? Кабинет-то открыт, значит, она здесь, – резонно заметил Медведев.
– Ну да.
– Слушайте все! Задрипова, заткнись! Чего? Поговори у меня! Забыла, кто тут хозяин? – Ермаков в своем репертуаре. – Замолчала? Вот то-то. У меня идея! Давайте все залезем под парты и вещи тоже спрячем! Типа здесь никого нет и не было.
Задумка была встречена дружным хохотом. Идея понравилась почти всем. Было и несогласное меньшинство, но их никто и не спрашивал – тех, кто не прятался по доброй воле, запихивали под парты силой. Даже Менестрельский потрудился оторвать голову от парты, под которую он, впрочем, тут же сполз вместе со всеми своими вещами. Ни в каком другом классе эта затея не сработала бы, но в кабинете химии парты были особенными – большими, массивными, закрытыми со всех сторон, кроме той, где сидели ученики. К тому же дверь находилась в передней части кабинета, то есть по левую сторону от учительского стола, благодаря чему тех, кто спрятался под эти замечательные парты, невозможно было увидеть, стоя в дверном проеме. Расчет Ермакова был на то, что химичка не будет заходить в класс, а сразу, не найдя внутри никого, развернется и, гневно сверкая очами, пойдет на поиски.
Примерно так все и получилось. Примерно через минуту после того, как все спрятались, в коридоре раздались шаги, и в класс вошла учительница химии Анна Дмитриевна. Через щели в партах ученики отчетливо видели, какое удивление появилось на лице почтенного педагога при виде пустого кабинета. Какое-то время Анна Дмитриевна колебалась, но затем, пробормотав «Ну я им сейчас устрою!», решительным шагом удалилась, хлопнув дверью напоследок.
Сначала в безмолвии пустой комнаты раздалось чье-то фырканье, кто-то прыснул, откуда-то раздалось хихиканье, затем тихий смех, но через десять-двадцать секунд, когда учительница удалилась на расстояние достаточно большое, чтобы ничего не услышать, в классе разразился самый настоящий ржач. Довольные тем, что все прошло, как по маслу, наши гимназисты сгибались пополам от смеха. А у Ермакова уже родилась в голове новая задумка.
– Тихо! Сейчас она, не найдя нас нигде, вернется и произведет более тщательный осмотр класса. Предлагаю спрятаться в лабораторке. Под парты она уж наверняка заглянет.
Еще одна особенность кабинета химии – рядом с классом находилось достаточно просторное лаборантское помещение, в котором хранились реактивы и всякое оборудование. Достаточно просторное, чтобы вместить тридцать человек…
Когда через пять минут дверь снова открылась и появилась химичка, класс опять был абсолютно пуст. На этот раз Анна Дмитриевна не удивилась. В глазах ее можно было прочесть злорадное выражение, вроде как у детектива, стоящего на пороге раскрытия запутаннейшего преступления. Но, увы, учительница стояла всего лишь на пороге своего кабинета, и когда она, горя жаждой мести и предвкушая жестокую расправу, заглянула под ближайшую парту, то не нашла там ничего, кроме прилипшей к полу жвачки и старой шпаргалки, написанной на клочке бумаги. Пометавшись еще какое-то время по комнате в тщетных попытках найти хотя бы одну вражью морду, химичка сказала сама себе «Да что ж это такое! Все, иду за Галиной Ивановной!» и, с еще большей, чем в первый раз, силой хлопнув дверью, ушла.
Теперь класс даже не стал дожидаться, пока шаги учительницы затихнут вдали. Хохот стоял просто громовой. Один за другим ученики выходили из лаборантской, держась за животы, и падали в изнеможении на стулья. Едва все успокоились, как на кафедру поднялся Соловьев и, трясясь от смеха, произнес, обращаясь к одноклассникам:
– Теперь… разложите свои вещи и… хо-хо-хо, я не могу… в общем, давайте, когда они войдут, сделаем вид, что мы с самого начала здесь сидим… ха-ха-ха-ха-ха!    
Стоит ли продолжать? Каждый и сам уже догадался, чем вся эта история закончилась. Никакими словами не описать выражение лица Анны Дмитриевны, когда она, войдя уже в третий раз в кабинет вместе с Галиной Ивановной, обнаружила там 8 «В», как ни в чем не бывало в полном составе сидящий каждый на своем месте. Нужно было вживую видеть эту картину!


– Здравствуйте, ребята! Присаживайтесь, пожалуйста. Соловьев!
– Что?
– Уймись! И не чтокай!
Обычное начало обычного урока литературы у Галины Ивановны.
– Угомонитесь все! Девочки! Сядьте ровно, и сидите смирно!
Как банально.
– КУТЕНКОВ! Умолкни, не отвлекай Медведева!
Даже скучно стало.
– Итак, откройте дневники, у меня есть несколько важных объявлений, которые следует запомнить.
– Отлично, можно поспать, – и Менестрельский с блаженной улыбкой растянулся на парте. Спать он, конечно, не собирался, но вот полежать немного с закрытыми глазами можно было.
– В октябре, когда точно, не знаю, это надо спросить у завуча Ольги Владимировны, у нас будет проходить праздник осени, – объявила Галина Ивановна, заранее предугадывая, какой сейчас поднимется шум – или смех, или ропот, или и то и другое разом.
В сущности, она была абсолютно права. Известие было встречено гулом – трудно сказать, одобрительным или нет. Вообще, конечно, большинству в классе было по барабану – пусть хоть десять праздников делают, им-то какое дело? Но погалдеть надо, для порядка, чтобы учительница не расслаблялась.
– Тихо!
Однако, видя, что сорвать голос в данный момент проще, чем угомонить класс, Галина Ивановна предпочла подождать, пока шум утихнет.
– Теперь вот о чем, – продолжила она минуты через три. – От каждого класса требуется придумать и показать визитку. Потом будут какие-то конкурсы, но победителем, скорее всего, станет тот класс, у которого будет лучшая визитка.
Если кто не знает, визитка – это небольшое выступление, которое как бы знакомит зрителей с командой или классом. «Термин», я полагаю, пришел к нам из КВНа, и сейчас используется почти во всем сценических мероприятиях.
– Я думаю, что осрамиться перед другими классами вы не хотите, и потому… Придумывайте, вносите свои предложения, чтобы занять первое место, – закончила свою мысль Галина Ивановна таким тоном, будто была уверена, что все в классе только и думают о том, как бы занять первое место на празднике осени, который класс последние три года вообще игнорировал.
– Как обычно, два-три человека за всех будут отдуваться, – предположил Менестрельский.
– Теперь откройте тетради, запишем число, и ниже –  «Слово о полку Игореве».
Как и следовало ожидать, горячий призыв Галины Ивановны вдохновил немногих. Дни шли за днями, пятнадцатое сентября, двадцатое сентября, двадцать пятое сентября… За это время старосте класса Сухинской поступило всего три предложения, одно нелепее другого. Сначала Менестрельский, чувствуя угрызения совести из-за того, что он, заместитель старосты, ничего ровным счетом не делает, решил принять участие или, точнее, как все наши чиновники, создать хотя бы видимость работы. Для этого он написал слова, которые потом в перспективе должны были быть положены на музыку и превратиться в отличную рок-композицию, но грандиозный проект пришлось свернуть, так как, во-первых, не на чем было писать музыку (пианино в квартире Алексея не было, а в музыкальной школе все кабинеты были заняты), во-вторых, в 8 «В» не было музыкантов-профессионалов или хотя бы любителей, не считая одной девочки, которая училась в четвертом классе музыкалки и не могла сыграть такое произведение. Даже гитаристов не было в распоряжении Алексея, хотя Сухинская уверяла, что всего три-четыре месяца назад как минимум пятеро утверждали, что умеют играть. Проверили, и оказалось, что два-три человека действительно умеют «щипать струны», но этого было мало, нужен был хотя бы навык. А посему вскоре Менестрельский, ничуть не огорчившись, с чувством, что сделал все, что было в его силах, бросил это дело.
Затем Технарев с самым серьезным видом (то есть едва сохраняя серьезный вид) предложил организовать ансамбль и играть на всякой всячине, начиная с табуреток и заканчивая мелкими канцелярскими принадлежностями, но это было немногим лучше песни, и к тому же бессмысленно. Кутенков предложил переодеться под «Битлов» или «The Rolling Stones», выйти и спеть что-нибудь без фонограммы, но это уже была явная шутка. В общем, все варианты оказались проигрышными. И Сухинская, и Менестрельский, и все те, кто хоть иногда вспоминал о приближающемся празднике, понимали, что лучше всего подойдет какая-нибудь сценка, небольшая, но со смыслом и на актуальную тему, с участием всего класса. Но никто из учеников не решался взять на себя ответственность за организацию и хлопоты, непременно с таким делом связанные.
Между тем время летело быстрее ветра, который не переставая бушевал в столице нефти и газа. С середины сентября и почти по начало октября стояла едва-едва плюсовая температура, моросил, делая лишь небольшие перерывы, мелкий дождик, тот противный, холодный, чисто осенний дождик, который вообще мало кому нравится. Это и была настоящая осень.
Прошло уже полчетверти, а положение большинства учеников было не очень утешительным. Алексей хватал по алгебре тройку за тройкой, иногда проскальзывали и двойки. Технарев погряз в «парах» по литературе и биологии, а Серый – по русскому и химии. О Тимуре говорить вообще не приходилось, у него, как он сам говорил, пять троек за четверть – это средний результат, а две-три тройки – четверть закончил неплохо.
С Янкой у Алексея по-прежнему был полный капут. Технарев перекидывался сообщениями с «Зайчонком» и даже уже собирался встретиться с ней. У Серого с Дашкой все было тихо, точнее, никто ничего толком не знал. Почти каждый день после уроков они вместе уходили из школы, поэтому наших «мушкетеров» в это время видели втроем, без «Атоса».
От полного позора класс спасло вмешательство матери Ануфриева Светланы Леонидовны. Однажды после уроков она не без участия Галины Ивановны собрала всех в ее кабинете и выложила свою идею:
– Мы должны показать что-то, во-первых, актуальное, во-вторых, со смыслом, и в-третьих, с участием всего класса.
– Ну конечно, всего. Соберем хотя бы половину – и то ладно, – хмыкнул Алексей.
– И поэтому я предлагаю следующее, – понизив голос, заговорщицким тоном произнесла Светлана Леонидовна.


* * *


Двадцать шестое сентября, среда, 14.53. 8 «В» заканчивает обсуждение сценки, придуманной мамой Ануфриева. Действие происходит в актовом зале.
– Всем спасибо, все свободны. Следующая репетиция в четверг после уроков, не забудьте, – чисто режиссерским тоном произнесла Светлана Леонидовна. – Алексей, тебя я попрошу остаться.
Когда все посторонние вышли, Светлана Леонидовна продолжила:
– Я хочу предложить тебе, Алеша, играть лирика.
– Это…
– Автор. Помнишь, я говорила про него, когда зачитывала сценарий? Это очень ответственная роль. Лирик – это ведущий, тот, кто соединит все эти отдельные сценки в единый сюжет.
– Мам! Ты ведь обещала дать эту роль мне! Когда мы придумывали сценарий, я создавал ее для себя! – возмутился Серый.
– Ты не подходишь, – возразила его мать. – Алеша у нас весь такой поэтичный, мечтательный, «не от мира сего», как говорится, ты уж, Алексей, не обижайся, если что не так.
– Все так, вы правильно заметили, – хмыкнул Менестрельский.
– Поэтому я и хочу, чтобы лирика играл он. По характеру он как никто другой в вашем классе подходит на эту роль.
Ануфриев фыркнул. Иногда наш благородный Атос переставал, вследствие возраста, быть благородным, и вел себя вот так.
– А ты будешь администратором, – сказала ему Светлана Леонидовна. 
– А я, мам, думал, что админом будет Леха!
– А это кто такой? – поинтересовался Менестрельский. Как всегда, он пропустил мимо ушей то, что Светлана Леонидовна говорила перед всем классом (а она уже объясняла, кто такой лирик и кто такой администратор), и теперь требовал, чтобы ему разъяснили все персонально.
– Чем ты слушал? Во всех театрах перед началом спектакля администратор делает некоторые объявления насчет этого выступления. Например, недавно перед началом «Гамлета» в театре драмы администратор объявил, что изюминка этой постановки в том, что женские роли здесь, как в старые времена, играют мужчины. А также администратор…
– … просит отключить мобильные телефоны, соблюдать тишину и не перемещаться по залу, – перебил ее сын. – Отстой! Спасибо, мам! 
– Не за что. Что ты ноешь, как ребенок! Леша, возьми свои слова и иди на сцену. Прогоним по-быстрому твою роль, хочу посмотреть, как ты в нее впишешься.
– Ну как тут у вас? – в зал вошла Галина Ивановна. – Получается?
– Давай, читай. Как получится, импровизируй, – крикнула Менестрельскому Светлана Леонидовна и повернулась к учительнице. – Вроде бы получается. Ребята заинтересовались, а это главное.
– Здравствуйте, дорогие друзья! В этот замечательный день, на нашем празднике… – начал читать Алексей.
– Надеюсь, он не подведет.
– Стоял замечательный солнечный день, один из последних осенних, но по-летнему теплых дней, которых мы называем бабьим летом, – вещал лирик.
– Не подведет. Отрепетирует, и все нормально будет, – убежденно произнесла Галина Ивановна.
– Надеюсь.
– Да конечно. Конечно.


Позже, когда Алексей с Павлюком шли из школы, между ними произошел следующий диалог:
– Блин, как сегодня неохота идти в «Талисман»! – простонал Менестрельский.
– Не говори, – зевнул его друг. – Можно взять и не по…по…пойти.
– Что у вас сегодня в меню?
– Суп. Щи.
– У-у-у… Отстой…
– Н-да. Я бы сейчас от чикенбургера не отказался. И от стакана холодной колы, – воодушевленно произнес Технарев.
– Вот так вот наша страна и превращается во вторую Америку. Кола, бургеры… Я, конечно, щи не очень-то люблю, но борьба с американизацией для меня – дело принципа, – гордо ответил Алексей.
– Ха! Но без этого ты долго не протянешь! Без колы, без фаст-фуда…
– Протяну!
– Не протянешь!
– Спорим!
– На что?
– На четыреста! Что продержусь год без колы, без фаст-фуда, без… ну… в общем, всей этой дряни, – слегка замялся Менестрельский. Перечислять все, от чего ему нужно было воздержаться, было бы слишком долго.
– Сколько? Четыреста?! Да за четыреста я год вообще без еды буду жить! – сказанул Технарев и тут же поспешил добавить, увидев ехидное выражение на лице друга, который собрался уже вымолвить что-то вроде «Ну давай! Посмотрим!»: – Да шучу я, шучу, балбес. Давай хотя бы на двести пятьдесят спорить.
– Да ну… Мало.
– Хочешь сказать, что за двести пятьдесят ты не согласен терпеть такие муки? – ввернул Павлюк.
– Да я хоть бесплатно могу без всего этого обойтись! Хорошо, двести пятьдесят так двести пятьдесят!
– По рукам!
 

* * *



Лиза Хазарова была среднего роста девушкой с привлекательным, смуглым лицом, в тонких чертах которого не было ничего лишнего, большими черными глазами и черными волосами, завязанными в «конский хвост». Ее внешность, мелодичный голос, очень женственные манеры могли восхитить и очаровать любого. Пацаны влюблялись в Лизку толпами, за нее дрались насмерть, за ней бегали, пытались ухаживать, на четырнадцатое февраля буквально заваливали валентинками, да и во все остальные дни года ей хватало многочисленных признаний, которые приходили ей в самых разных формах: в виде записок, смс, надписей на асфальте перед крыльцом школы… В общем, от недостатка внимания к своей особе девочка не страдала. Валентинки она принимала, приглашения погулять выслушивала с улыбкой, но, как правило, отвечала отказом. В очень редких случаях она принимала приглашение, к тому же счастливец, покоривший ее сердце, недолго оставался ее парнем: после нескольких встреч ветреная девушка его бросала.
Сейчас наша юная сердцеедка сидела за широким компьютерным столом, заваленным учебниками, тетрадями, бумажками, карандашами и всякой прочей дребеденью, которую всегда можно увидеть на рабочем месте любого уважающего себя школьника, особенно в те часы, когда он занят мерзким, каторжным трудом – выполнением домашнего задания.
«Пространство вокруг ядра атома, где наиболее вероятно нахождение данного электрона, называется орбиталью этого электрона или электронным облаком», – зубрила девочка определение из учебника по химии. – «Блин, какой кошмар… Называется, приплыли. Из первого класса в такие дебри заползти…»
– Что учишь? – вошел в комнату Тимур.
– Химию. Ты бы тоже взял учебник, завтра самостоятельная по теории.
– Да ладно, поможешь, если что. Ты алгебру написала?
– Да. Стоп! – остановила девочка брата, уже протянувшего за тетрадкой руку. – Что мне будет с того, что я дам тебе списать?
– Не забывай, неблагодарная, что я тебе вчера помог практическую по информатике выполнить.
– А-а-а… Ну ладно, катай.
– Вот то-то же. Я потом напишу, когда ты закончишь.
«Ну вот, смс пришло», – проговорил мобильный телефон Лизки человеческим голосом. Пока та читала сообщение, Тимур припомнил, о чем он хотел поговорить с сестрой.
– Послушай, я тебя хотел спросить, – начал он. – За тобой в новой школе уже кто-нибудь увивался?
– А? – рассеяно переспросила девочка, быстро печатая ответ.
– Я говорю, за тобой уже и в новой школе толпы ухажеров шастают?
– А твое-то какое дело? – в голосе Лизки послышались стальные нотки, не сулившие ничего хорошего.
– Мое дело правое. Я твой брат! Из всех твоих хахалей…
– Между прочим, среди них были хорошие, достойные люди!
– Достойные того, чтобы отправить их в пожизненную отставку! Послушай, ты мне только скажи, если тебе будет докучать кто-то особо назойливый, и я его…
Лизка вскочила на ноги, и учебник химии улетел куда-то под стол. Глаза девочки метали молнии.
– А теперь ты меня послушай! Ты уже отбил двух парней, которые мне хоть немного нравились…
– Да, я им отбил кое-что.
– Очень остроумно! Так вот, ты уже дважды вмешался в мою личную жизнь, и я тебя предупреждаю, что если еще хоть раз ты так сделаешь, я мало того, что устрою тебе хорошую взбучку, каких не устраивала с детских лет, но и перестану тебе помогать! Будешь обходиться без моей помощи!
– Испугала…
– Да, испугала! Кто помогает тебе на контрольных? Кто дает тебе списывать домашку? Кто расписывается в твоем дневнике маминым почерком? А кто покрывает тебя перед родителями?! Учти: я уже сделала тебе два предупреждения, еще хоть раз…
Конца гневной тирады Тимур не услышал, ибо в этот самый момент звякнул домофон, и мальчик, довольный тем, что появился предлог улизнуть от разъяренной сестры, выскочил из комнаты.
– Кто?
– Конь в пальто! – ответил ему чей-то голос. На заднем плане донеслось ржанье (отнюдь не конское) – Выходи во двор, с пацанами по району пройдемся, может, и отработаем что-нибудь.
– Ладно, лешие, щас спущусь.
– Чо, опять твои дружки-гопники? – вышла в коридор Хазарова. Она все еще была сердита.
– Да, блин, гопники, и чо? Я не лезу в твою жизнь, вот и ты не лезь в мою, – огрызнулся ее брат, надевая куртку.
– И не лезу, можешь хоть целоваться с ними. Только учти, чтобы в этой квартире они не появлялись.
– Квартира не твоя, она родителям принадлежит, вообще-то.
– А ты думаешь, родители обрадуются, если узнают, какие кадры у тебя в дружках ходят? Кстати, как там Гнидов?
– Фингал прошел, но он все еще зол на тебя.
– Нечего было вваливаться к нам в квартиру пьяным, курить прямо на кухне, ходить в грязных ботинках по ковру, рыться в моих вещах… и еще много чего эта свинья делала, когда я вернулась домой! И если он еще хоть раз к нам заявится, я поставлю ему фингал и под второй глаз! Все, иди отсюда, мне еще уроки доделывать!
Тимур не стал ждать повторного приглашения и поспешил ретироваться из квартиры, подальше от своей разгневанной сестры. Да, Лиза Хазарова в гневе была подобна греческой богине Гере…


* * *

В одно не очень солнечное и совсем не теплое утро Павел Технарев… нет, не сидел как обычно, за компьютером! И не пропадал в гараже брата. И даже не раздумывал над очередным разобранным до последнего винтика мобильным, пытаясь собрать несобируем… то есть то, что нельзя собрать, и починить непочин… неподчин… в общем, то, что не подлежит ремонту. Он шел на свидание.
Этому предшествовал следующий разговор в Интернете, произошедший накануне вечером. К слову, «Зайчонка», как выяснила разведка, на самом деле звали… барабанная дробь… Леной! Ага, я сам знаю, что банально. Но что ж поделать…
Лена: Может, уже встретимся наконец? Тебе не надоело через сеть общаться?
Павлюк: Нет. Хотя встретиться я не против.
Лена: И куда? Когда?
Павлюк: Не знаю.
Молчание.
Павлюк: Пойдем в кино.
Лена: А на что?
Молчание.
Лена: Эй! Ты чо не пишешь?
Лена: Куда ты делся? АУ!
Лена: Я ведь сейчас обижусь…
Павлюк: Я ужинал.
Лена: Предупреждать надо. Так на какой фильм мы пойдем?
Павлюк: Пойдем на «Придурков».
Лена: Класс! Пошли!
Павлюк: Куда?
Лена: Давай в «Премьер».
Павлюк: Мне все равно. В «Премьер» так в «Премьер». Там в 12 сеанс начинается.
Лена: Тогда без десяти двенадцать встречаемся… ну, у кассы.
Павлюк: И как я тебя узнаю? Просил ведь фотку сделать…
Лена: Ну не смогла я! Узнаешь как-нибудь. Созвонимся, в конце концов.
И вот наш герой, воткнув в уши наушники и засунув руки в карманы, шел навстречу своему счастью… по крайней мере, на это он надеялся. Между тем недавно проснувшийся город Тюмень жил своей кипучей жизнью. По улицам ехали автобусы и автомобили, троллейбусы и мотоциклы, мопеды и… впрочем, на этом список транспорта нашего славного города заканчивается. Было довольно шумно, но когда у тебя играет включенный на полную громкость плеер, все прочие звуки исчезают, и даже если над тобой пролетит самолет, тебе будет по барабану. Да, с плеером в ушах ты горы можешь свернуть… или, что еще вероятнее, оглохнуть.
На площади двое пацанят лет десяти учились кататься на велосипеде. До того смешно было смотреть, как пытались они сохранять равновесие, врезаясь то в бордюр, то в скамейки, что Павлюк, давно уже постигший эту великую науку, усмехнулся. Пытаясь не врезаться в случайного прохожего, они случайно стали на пути крутого с виду скейтбордиста. Крутой скейтбордист смотрел через плечо и не видел, куда едет. Столкновение было несильным и совсем не болезненным даже для малышей, не говоря уж о четырнадцатилетнем оболтусе. Тем не менее крутой скейтбордист сразу раскричался, начал угрожать ребятам тем, что я не могу написать, и его крутость сразу куда-то исчезла. Мораль: для каждого своя.
Улица Республики очень узкая, несмотря на то что является главной улицей Тюмени. Больше трех машин в ряд по ней не проедут. То же самое можно сказать про все остальные улицы нефтяной столицы. Поэтому пробки здесь были вызваны не количеством машин, как в крупных городах, а именно шириной улиц. И чуть ли не единственный благодатный час, когда нигде, абсолютно нигде в городе не было пробок и машины могли двигаться совершенно свободно, был именно сейчас, субботним утром, когда треть водителей еще спала после молодецки проведенного вечера накануне, а треть готовилась к не менее молодецкому отдыху в субботу. Таким образом, простая арифметика подсказывает нам, что приближенное значение всех водителей, которые сейчас колесили по улицам города, равнялось всего лишь трети от их обычного числа. Впрочем, я не очень-то силен в точных науках, поэтому поспешу увести читателя от этой опасной для меня темы.
Итак, наш герой шел на свидание, шел пешком, никуда не торопясь, слушал плеер, наслаждался жизнью, был доволен всеми, и все были довольны им, потому что в данный момент он никого не лупил, ни над кем не издевался, никого не раздражал, в общем, был непохож на самого себя.
В здании «Премьера», этого оплота торговли и бизнеса, народу было… как бы это сказать поточнее… по-субботнему много, но по-утреннему мало. И понимайте эту мою фразу как хотите! Все вокруг было дорогим, сверкающим и гламурным. Пол был зеркалам подобен – в нем можно было увидеть свое отражение, вплоть до мельчайших деталей. Зеркала были и на стенах, благодаря чему создавалось впечатление, что здание торгового центра в два раза больше, чем оно есть на самом деле. Витрины манили многообразием и пестротой выложенных на них товаров, и у всякого, кто заходил в это здание, деньги начинали гореть в кармане, и у бедняги, пускай даже он заскочил на минутку по нужде (в уборную, если до кого не дошло), возникало непреодолимое желание купить что-нибудь, и в итоге он по прихоти своей тратил сотни на, возможно даже, ненужные для него покупки, поскупившись заплатить десятку в платном туалете. Как сказал Пушкин устами Балды, «не гонялся бы ты, поп, за дешевизной». 
Вот и Технарев, проходя мимо отдела «CD-DVD диски», серьезно задумался. Пятисотрублевая купюра, взятая на кино, нестерпимо жгла карман. Подавив желание ворваться в магазинчик и купить всего и помногу (по крайней мере, этих денег хватило бы на две хорошие игры), Павлюк прошел мимо. Вверх по эскалатору, на второй этаж. В «Премьере» он раньше не был, и никак не мог сообразить, в какой стороне и на каком этаже находится кинотеатр. После недолгих раздумий решил спросить у охранника. С третьего раза до охранника дошло, чего от него хотят. В конце концов, следуя непонятным для простых трезвых смертных указаниям, мальчик отыскал кинотеатр на третьем этаже. У касс народу было немало, в основном ребята его возраста. Павлюк отошел к ближайшей колонне, достал из кармана мобильник и написал Лене сообщение, в котором спрашивал, через сколько минут она явится.
В ожидании ответа он присел на стоявшую рядом скамейку и принялся рассматривать окружающих. Забавная публика тут собралась! Вон те две девушки, которым больше четырнадцати никак не дашь, прогуливаются вдоль витрин с таким важным видом, что прямо смех берет. Они очень стараются выглядеть по-взрослому, но получается очень уж нелепо. Модные дамские сумочки, джинсы с блестками – пожалуй, единственная деталь их имиджа, которая неплохо смотрится, без всякого вкуса подобранная помада, налицо (и на лице) – явный перебор с тенями и тушью, ярко накрашенные ногти, ядовито-розовые курточки… Павлюка от всего этого воротило еще не так, как, скажем, Менестрельского, но все же и он не смог спокойно смотреть на этот цирк. Впрочем, повернувшись в другую сторону, он лишь сменил один цирковой номер на другой. Неподалеку от него расположилась небольшая компания. Мальчики и девочки примерно тринадцатилетнего возраста создавали большую часть шума в этой части здания и, видимо, очень гордились тем, что на виду у всех распивали напиток, в котором Технарев без труда распознал энергетик. Эта дрянь, простите за выражение, почему-то нашла широкое распространение именно среди подростков. Почему – догадаться нетрудно, но я не буду говорить об этом прямо, иначе я рискую оскорбить такими словами десятки тысяч своих ровесников. Лишь намекну, что те не идиоты, кто никогда не пробовал энергетик. Впрочем, те ребята, что сидели сейчас на скамейке неподалеку от Павлюка, видимо, считали себя невероятно крутыми. Флаг им в руки… В общем, какова мораль? А такова, что мои сверстники очень любят «понтоваться». Им кажется, что чем больше они пьют, курят, ругаются матом, чем хуже и пошлее они себя ведут, тем больше их уважают «свои», а может, и окружающие. Чтобы влиться в их среду, нужно быть таким, как они – то есть, в первую очередь, нельзя быть умным. Это первое правило, иначе клеймо «ботаник» вам обеспечено. Во-вторых, надо быть быдлом. То есть быть похожим на них. Вы должны слушать такую же музыку, какую слушают все, одеваться как все, вести себя как все, смотреть на мир так, как смотрят все – то есть они, серая масса тинэйджеров. И разыскать в этой серой массе, в этой груде валунов алмазы подчас бывает затруднительно. Потому что эти самые алмазы очень часто боятся открыто выражать свое мнение из опасения, что их не поймут, а, не поняв, осмеют. Подчас они притворяются изо всех сил, что они тоже «крутые», то есть оставляют свой разум дома, на книжной полке, и пьют, курят, ругаются матом, петушатся, и так далее, и тому подобное… Задам лишь один вопрос – зачем? Разве вас так волнует мнение этого быдла, этой серой толпы?
От наблюдений Технарева отвлекло пришедшее на его мобильный сообщение:
«Ты где?»
Борясь с желанием ответить в рифму, Павел начал писать «Уже у касс», но неожиданно обнаружил, что деньги на балансе в самый неподходящий момент закончились.
«Не мог заранее проверить», – с досадой подумал он. Что бы придумать? Да, кажется, он видел где-то внизу, наверное, на первом этаже, автоматы, с которых можно пополнить счет. Что ж, вперед!
Автоматы отыскались быстро. В последние несколько лет недостатка в них вообще не ощущалось. Но тут возникла другая проблема. У Технарева была только пятисотрублевая купюра, а автомат сдачи не выдавал. Впрочем, это препятствие было устранено благодаря стоявшему поблизости ларьку, в котором Павлюк купил большой стакан свежевыжатого апельсинового сока и тем самым убил двух зайцев сразу: разменял деньги и утолил уже достаточно давно мучившую его жажду. Наспех скинув на баланс пятьдесят рублей, он отправил написанное несколькими минутами раньше сообщение. После чего вернулся на свой пост возле касс кинотеатра. Ответ все не приходил. Павлюк попробовал позвонить, но никто не брал трубку. Мальчик начинал сердиться. Если эта Ленка немедленно не появится, то ей лучше будет не появляться вообще – иначе на нее обрушится гнев, по силе сравнимый разве что с падением того самого метеорита, который уничтожил динозавров.
Поступило сообщение. Павел быстро прочитал его, и терпение, которым он никогда особо не отличался, кончило свой век в страшных муках. «Я не смогу пойти с тобой в кино, я встретила подруг, и они сказали мне, что у нас сейчас будет тренировка. Я должна идти». Пока Технарев медленно переваривал произошедшее и пытался хоть как-то справиться с собой, пришло второе сообщение: «Давай встретимся у фонтана на первом этаже».
«Смерти ищет, дура», – подумал Павлюк. И, горя жаждой мести и крови, отправился вниз по эскалатору на первый этаж. Вот и фонтан. На скамейках вокруг него много девчонок, но все они либо старше Ленки и ее подружек, либо младше. Технарев подождал минуты три, но никто так и не появился. Возмущению Павлюка не было предела. Плюнув на все и на всех, он твердым шагом направился к выходу. По пути он все же зашел в отдел CD-DVD дисков, который так соблазнял его получасом раньше и лихо просадил все четыреста пятьдесят рублей, которые у него остались. 


* * *

– Да нет, не так, Денис! – воскликнула Светлана Леонидовна, устало опускаясь на стул. – Денис, понимаешь, ты – крутой! Тебе все по барабану! Ты в фаворе у Галины Ивановны, тебя все уважают! Давай, пальцы веером, козырек к затылку, лицо попроще и пошел! И можно было уже запомнить свой текст! А вы чего стоите столбами? – обратилась она к классу. – Играйте! Вы же на сцене будете выступать!
Уроки закончились, и 8 «В» почти в полном составе сидел в родном 218 кабинете и репетировал, репетировал, репетировал…
– А зачем нам сурдопереводчик? – глядя в сценарий, поинтересовался Новиков.
– Дубина, это для прикола,  – в своей обычной манере ответил Технарев.
– В данный момент Ермаков не сурдопереводчик, а абсурдопереводчик, – заметил Менестрельский, присаживаясь прямо на парту. – Бред какой-то. Более глупой сценки я еще в жизни не видел.
– Увидишь еще, – подсел к друзьям Ануфриев. – По-моему, кое-что уже начинает вырисовываться.
– Знаешь, Серый, ты – лузер, – произнес Павлюк.
– Сейчас в глаз дам…
– Будешь играть жалкого плебейского администратора, – продолжал Технарев.
– Так, Павлюк, еще слово…
– Все, молчу. Это я тебя подбодрить решил. По-свойски.
– Скотина.
– Так, неплохо, за неделю доведем до ума. Перерыв! Потом отрепетируем сцену «Столовая», – крикнула Светлана Леонидовна.
Галдя, ученики поспешили разойтись по своим местам.
– Павлюк! Живо отдай мне телефон! – раздался крик Бондаревой Кристины, и Технарев, хохоча, пулей вылетел из кабинета.
Репетиция продолжалась еще час, и наконец ученики, измученные актерскими потугами, наконец-то были отпущены по домам. Впрочем…
– Алеша! Останься, пожалуйста, я хочу отрепетировать твою роль! – от этих слов Светланы Леонидовны Менестрельского бросило в жар.
С выражением покорности судьбе мальчик взял в руки свой текст и поплелся к доске, возле которой свободное от парт место образовывало «сцену».
– Готовился дома?
– Нет.
– Неважно! Камера, мотор! Поехали!
– Здравствуйте, дорогие друзья! В этот замечательный день, на нашем празднике я хотел бы рассказать вам одну историю, которая…
Скажу вам честно, играл Менестрельский де… в общем, плохо. Он не мог этого видеть со стороны, как Светлана Леонидовна, но он чувствовал, как фальшиво и наигранно звучит его голос. Все его движения были неестественны, и хуже всего было то, что он никак не мог понять, чего от него хочет режиссер. Ему эта роль представлялась совсем иной, и он готов был спорить со Светланой Леонидовной, но в силу своего кроткого характера и привычки думать больше, чем высказывать, проще говоря, держать язык за зубами, не спорил, а пытался делать то, что ему говорили. Казалось бы, поэту не нужно входить в образ поэта, но что-то в игре Алексея не клеилось. И Ануфриев это заметил:
– Мам, ты еще не передумала?
– Хм-м… Почему же у него не получается? – недоумевала Светлана Леонидовна. – Он не такой уж плохой актер, насколько я знаю, ему даже не нужно вживаться в эту роль.
– Вообще-то он не актер, – встрял Павлюк. – Вот книжки у него недурные. Стишки там всякие, песенки. Сочинения лучше всех пишет. Короче, он писатель.
– Что сочинения у него лучшие, я знаю, – отмахнулась Ануфриева. – Так что ж теперь, снимать его с этой роли?
– Блин, ну не получается у него, ма. Не понимает он этого образа, – подначивал мать Серый. – Давай я хотя бы попробую. По очереди прочитаем текст, а ты уже решишь, кто больше подходит.
– Ладно, твоя взяла. Алеша, давай сначала. Сейчас ты соревнуешься с Сашей.
Итак, сначала сыграл лирика Менестрельский, затем Ануфриев. В составе жюри были Светлана Леонидовна, Галина Ивановна и, конечно же, Павлюк. Было видно, что Менестрельский старался: в этот раз у него получилось гораздо лучше, чем раньше. Но Серый играл не в пример выразительнее и естественнее. И поэтому…
– Что ж, извини, Леша, но лирика будет играть Саша. Согласись, так будет лучше, – проговорила Светлана Леонидовна. – А тебе достается роль администратора.
– Леха, извини, конечно, но… – начал Павлюк.   
– Да лузер я, знаю, – махнул рукой его друг.
– Не-ет. Ты – вдвойне лузер.


* * *


Из дневника Даши Фадеевой:
«30 сентября.
Ура! Сегодня, наконец, после полумесячных холодов, тучи разошлись, и стало гораздо теплее. Надеюсь, такая погода продержится хотя бы денька три, а то надоели эти постоянные дожди. По лету уже скучаю…
Теперь о печальном. Представьте себе, мама сегодня мне заявила, что я не должна иметь друзей! Представляете?! И все из-за того, что я получила одну двойку и две тройки в день, потому что накануне весь вечер гуляла с друзьями и не сделала домашнее задание. Она считает, что я должна учить, и учить, и учить… Она как будто не понимает, что есть вещи поважнее, чем учеба! Хотя мы никогда не были близки так, как должны быть дети с родителями, я никогда бы не подумала, что она сможет сказать мне такое… У меня такое чувство, что ей на меня наплевать! Впрочем, я уже достаточно распространялась на эту тему в предыдущих моих записях, поэтому я сейчас вернусь к той теме, которая затронула меня еще сильнее и интересует в данный момент гораздо больше, чем инцидент с мамой.
Мы встречаемся с Сашей уже больше двух лет. Я его любила очень сильно, мне никто больше не нужен был. Я даже привезла из Египта кулон в форме сердца, который состоит из двух половинок. Я сказала, что любила его. Вся проблема состоит в том, что я недавно влюбилась в другого парня. В Мишку Волкова, он учится в нашем классе. Не знаю, почему. Другие девчонки не считают его таким уж симпатичным, он угрюм, друзей у него в классе нет. Он совсем не похож на моего Сашу. Понятия не имею, что мне в нем так понравилось, но сердцу ведь не прикажешь…
Сегодня мы репетировали нашу сценку. Во время перерыва я подсела к Мише и сказала, что эта сценка – самая худшая из всех, в которых я когда-либо участвовала. А он мне возразил, что получается очень даже неплохо.  Я спросила, откуда он к нам перешел, в смысле, из какой школы. Он ответил, что его семья переехала сюда из Екатеринбурга. Я спросила «Почему?», а он ответил, что его отцу предложили в Тюмени хорошую работу. Обычная история. Я хотела уже спросить, есть ли у него девушка. Просто, чтобы убедиться. Но тут Светлана Леонидовна позвала нас на сцену, репетировать финальную песню.
Через полнедели, может, через неделю, праздник осени. Какое глупое название! Чего ее праздновать? Детский сад какой-то. Что в первом классе был праздник осени, что в восьмом… Сценку мы приготовили забавную. Я, конечно, сделала перед Мишей вид, что сценка мне не нравится, хотя на самом деле она довольно забавная, и смысл в ней есть.  Особенно один момент, когда…  А финальную песню мы поем так, что можно даже подумать, что искренне. Почему-то ребята моего возраста (и я в том числе) стараются казаться плохими, даже если на самом деле они такими не являются. Вот и я… Зачем я так сказала? Ведь практически солгала… А Миша честно признался, что наше выступление ему нравится и что он верит в то, что мы победим…
Рано или поздно мне придется поговорить с Сашей. Он поймет… надеюсь. Хотя он горяч, и он слишком меня любит, чтобы вот так вот просто уступить. Ох, как бы чего не случилось! Нужно будет подготовиться к этому разговору заранее. Хоть бы он понял!
Ну все, мне пора. Нам задали очень много уроков, успеть бы все сделать. Ненавижу домашние задания! Кто их только придумал? По-моему, можно было бы прекрасно обходиться и без них! Представляете, директор задает по черчению столько, что по два часа приходится сидеть с линейкой в зубах и вымерять, вычерчивать… Фу, ненавижу! Ну ладно, все, я побежала!»


* * *

   
Но ни через полнедели, ни через неделю праздник (для большинства, может, и не ожидаемый, но только не для 8 «В», который видел в этом единственное избавление от бесчисленных нудных репетиций) так и не состоялся.  Почему его всякий раз переносили на три-четыре дня вперед – для нас загадка, но только наш класс, таким образом, получил возможность отшлифовать свое выступление до почти что идеального состояния. Еще к первоначальной дате праздника сценка, благодаря усилиям Светланы Леонидовны, уже была склеена, но, как заметил Менестрельский, «клей еще не просох». Теперь же все было спаяно так, что никому даже не приходилось напоминать, чей сейчас выход и кто что должен говорить.
И естественно, как обычно бывает в таких случаях, за неделю до окончания четверти и за четыре дня до выступления Алексей Менестрельский заболел. Простыл. Причем, как не уставала повторять его бабушка, «наверняка на даче, когда залпом выпил полбутылки холодной воды!» Откуда ей было знать, что мальчик сделал это если и не специально, то по крайней мере с надеждой на худшее (которое по его мнению было лучшим)? Итак, Менестрельский простудился, и вместо того чтобы потеть, выполняя бесчисленные самостоятельные математички, или слушать про протоны, нейтроны и электроны, которые были ему, говоря культурно, по барабану, он целыми днями наслаждался покоем в домашней обстановке, лишь изредка – всего лишь три раза в неделю – наведываясь в поликлинику.
Говорят, что у России две проблемы – дураки и плохие дороги. По-моему, дураки – это как раз та главная проблема, из-за которой, как грибы после дождя, вырастают все остальные проблемы. А вот в длинном списке остальных я бы, поверьте, назвал не только плохие дороги. К чему я вспомнил про дураков и проблемы? Ах да, я же заговорил о поликлинике. Так вот, в числе прочих наших тараканов не в последнем ряду стоит здравоохранение. Это то, о чем можно слагать анекдоты. Представьте себе такую ситуацию: вы по какой-то чепуховой причине приходите к терапевту. Считайте, вы заказали себе билет в ад. Терапевт направляет вас к невропатологу, невропатолог – сдавать анализы, анализы сдавать можно только с восьми до девяти утра, затем, не дай Бог, вам еще потребуется сделать рентгеновский снимок, который в вашей поликлинику вообще могут не делать, вы едете в другую, а там закрыто по техническим причинам, вы едете в третью, делаете этот несчастный снимок да еще и платите за него; и когда вы, измученный, проклинающий все и вся, опять являетесь на прием к невропатологу, она снова отправляет вас к терапевту за какой-нибудь несчастной подписью; и вы ругаете наших врачей на чем свет стоит, но все-таки едете туда, и сюда, и к восьми утра, и к восьми вечера, и сидите в этих очередях, и мечтаете поскорее выздороветь, чтобы избавиться от всех этих адских мук, и при этом даже не замечаете тех неудобств, которая доставляет вам ваша болезнь, а иногда болезни-то уже и нет, а бюрократия в стране осталась, и тогда вам нужно сниматься с учета, и опять сдавать анализы, делать снимки, и ругаться, ругаться, ругаться, ругаться с врачами, ругаться с гардеробщицами, ругаться с другими больными, потому что если вы не будете ругаться, то вы просто не вынесете всего этого; и после этого вам говорят «Вы совершенно здоровы», говорят после того, как вы потратили львиную долю своих нервных клеток, которые, как известно, не восстанавливаются, совершенно впустую! Что ж, я высказался, и более не буду останавливаться на этом вопросе. Пусть остановится Минздрав.
Итак, Менестрельский заболел, и это было не очень разумно с его стороны, учитывая все вышеописанное. Впрочем, к ответственному дню выступления он собирался выздороветь хотя бы настолько, чтобы без усилий можно было говорить в микрофон свои администраторские слова. Большего от него и не требовалось.


* * *


В этот день в актовом зале было шумно и людно, все сиденья были заняты. Так долго откладываемый праздник осени наконец-то начался.
– Чо у тебя там с «Дебютом»? – поинтересовался Павлюк у Менестрельского, пока некая девочка, непонятно зачем приглашенная из четвертого класса, писклявым голоском читала какие-то стишки про осень.
– Да ничего. Облом. Не прошел я, – отмахнулся тот.
– Уверен?
– Сто процентов. Меня нет в списках победителей отборочного тура.
– Лузер, – Павлюк всегда умел подбодрить ближнего своего.
– Итак, начинаем конкурс визиток. На сцену приглашается 8 «А» класс! – сладким голоском произнесла ведущая-одиннадцатиклассница.
«Ашники» выступили очень недурно. По крайней мере, представление каждого члена их класса в стихах и зажигательный танец в заключение программы собрали бурные овации и выглядели намного лучше, чем то, что изобразили «бэшки». Их сценка, неинтересная и безыдейная, заслужила лишь вежливые хлопки, которые быстро стихли. Настал черед «вэшек».
– Ну, ребята, с Богом! – напутствовала Светлана Леонидовна своих подопечных.
– Ни пуха, – добавила Галина Ивановна.
Взволнованно переговариваясь, ученики поднимались на сцену. Ануфриев, Технарев и Менестрельский лихорадочно вспоминали свои слова, Ермаков хохотал где-то на сцене, за кулисами, там же были Соловьев, Прокопенский и Кутенков. Весь реквизит, как это ни странно, тащили девочки. Закон школы…
– Ты как, готов? – поинтересовался Алексей у Саши. От стойки с микрофоном, в который он должен был говорить, его отделял лишь занавес. Сейчас все поднимутся, успокоятся, и можно будет начинать. Точнее, нужно будет начинать.
– Вроде бы да, – ответил тот. – Главное, не сбиться, иначе все сразу из головы вылетит. И массовка чтобы четко все свои действия выполняла. И дело в шляпе.
Минуту спустя Менестрельский уже стоял на подиуме, поправляя микрофон. Не сказать, чтобы его колотило от страха, нет. Он привык к сцене за годы учебы в музыкальной школе. И все-таки, когда на тебя смотрит где-то этак сотня пар глаз, определенный стресс ты все-таки испытываешь… За спиной у него выстроились двадцать два его одноклассника (трое болели, Павлюк сидел за кулисами, на музыке, Ермаков и Ануфриев также ждали своей очереди, на сцене пока еще не появляясь).
– Уважаемые дамы и господа! Прежде чем начать наше представление, мы хотим попросить вас отключить мобильные телефоны, не перемещаться по залу и сохранять тишину. Для глухонемых и людей с чувством юмора во время нашего выступления будет работать специально приглашенный профессиональный сурдопереводчик Василий Ермаков, – произнес Менестрельский на одном дыхании. В этот момент сурдопереводчик Ермаков сделал в сторону членов жюри неприличный жест, который члены жюри не заметили, так как смотрели на администратора, зато заметили все сидящие в зале, и выходка была поощрена громовым хохотом.  Отвлекшись на смех, Менестрельский попытался вспомнить свои дальнейшие слова и вдруг с ужасом обнаружил, что текст начисто выпал из головы. Оставалось одно – импровизировать. – А теперь давайте пригласим на эту сцену лауреата многочисленных премий, народного артиста России, актера, режиссера, трагика, комика – короче, Александра Ануфриева! Автографы после выступления!
Под аплодисменты зала появился Серый.
– Ты, Леха, если почувствуешь, что меня заносит, ты меня останавливай, – громко произнес он, обращаясь к администратору. Тот кивнул и скрылся за кулисами, а Саша между тем начал говорить, обращаясь к залу:
– Уважаемые педагоги и соперники! Разрешите свой рассказ о вашем любимом классе начать с одного малоизвестного факта. Малоизвестный он потому, что ребята вели себя достойно, как подобает настоящим гимназистам…
При этих словах Менестрельский фыркнул. Гимназисты, черт бы их…
– … До администрации этот факт не дошел, так как наш кабинет находится далеко, у самого туалета. Кстати, а двери в туалете не закрываются! Представляете, какой там аромат?! Сидишь, бывало, на уроке, и тут как вдарит… В общем, пользуясь случаем, хочу попросить вас: закрывайте, пожалуйста, за собой двери, когда сходите по своим… Что, что?!
Рядом с лириком-Александром стоял администратор Менестрельский и уже секунд пять хлопал его ладонью по плечу. Одним жестом он указал на застывших, словно изваяния, учеников, выстроившихся вдоль задника.
– А, ну да, мне ж надо про них рассказывать…
Алексей снова ушел за кулисы, погрозив напоследок лирику кулаком.
– Так, на чем я там остановился? – Серый сверился с бумажкой, которую держал в руке. – Ах, да… В городе  стояло долгожданное бабье лето с проливными дождями, в школьное окно стучал наглый ливень.
А ты слышал монолог осеннего дождя?
Закрыл он лес и лог, вплотную перейдя.
О чем же он взахлеб нам хочет рассказать?
Вот крыша морщит лоб, стремясь его понять…
При этих словах из-за кулис выскочил разъяренный Менестрельский, схватил друга за шкирку и с силой встряхнул.
– Дождь… Что опять?! Я поэт или не поэт, в конце концов? Ну хорошо, хорошо! Дальше буду по тексту… Так вот, в гимназии был обычный учебный день, в каждом кабинете уроки шли по расписанию. 8В. Литература.
Литература,
У педагога тонкая натура,
И у него губа – не дура,
В шахматах есть фигура тура,
А у японцев есть дерево сакура…
Кхм! Впервые за все время существования класса на том уроке никто не только не разговаривал и не баловался, но и не шевелился, даже самые отпетые озорники. Галина Ивановна прошлась по рядам, села за последнюю парту и задремала. Время урока близилось к концу. Сочинения были написаны. Кто-то грудью закрыл звук школьного звонка. А кто-то очень заботливый осторожно накрыл Галину Ивановну пледом. И класс бесшумно покинул кабинет. В открытое окно ворвался осенний ветерок, поиграл со шторками, с тетрадками, покружился около Галины Ивановны, и она с удовольствием погрузилась в глубокий сон. А как вы думаете, что может сниться учителю, да еще в стенах школы? Да конечно, уроки ее учеников!
Слова лирика сопровождались действием. Галину Ивановну изображала сама Галина Ивановна. Так что, когда Ануфриев закончил свою речь, его одноклассники уже разошлись каждый по своим местам, а Галина Ивановна сидела за столом, стоящем на сцене чуть сбоку, чтобы не мешать актерам, и «спала», уронив голову на руки.
Из-за кулис показалась Катя Головотюк, прошлась по сцене, держа над головой плакат с надписью «Спортзал», и ушла обратно.
На сцену выбежала толпа школьников – человек десять-пятнадцать – и построилась в шеренгу вдоль задника. Следом показалась Катя Сухинская в спортивной форме и со свистком на шее.
– Итак, класс, сегодня мы сдаем норматив по отжиманию! Кто хочет показать, как это делается? – громко спросила она.
– Вы, – хором ответили ребята.
Дальше события развивались неожиданно. Катя опустилась на пол, класс сгрудился вокруг нее, она начала отжиматься, а класс скандировал: «Раз! Два! Три! Четыре!». На пятнадцатом она без сил упала на пол, и тут же зазвенел колокольчик, ребята гурьбой разбежались в разные стороны, а Сухинская осталась лежать на полу. Вскоре на сцене показался Марат Прокопенский, одетый в форму технички, в руке он держал колокольчик. Согнувшись по-старушечьи, мелкими шажками он дошел до середины сцены и, обернувшись, заметил Катю. Причитая «Бедненькая, как же ты уморилась на работе, ноги не держат, уснула прямо на полу», он за ноги уволок ее за кулисы. Зал гремел; все знали Марата, но никто никогда не видел его в образе технички, и появление его на сцене вызвало волну смеха. Так что начало следующей миниатюры зрители встретили бурей эмоций. На этот раз Головотюк вынесла плакат с надписью «Столовая» и, с недовольным видом походив туда-сюда, вернулась на свое место.
На сцену вышли два самых высоких мальчика в классе – Володя Медведев и Миша Волков – и встали рядом, подняв руки вверх и сцепив их так, что образовались как бы ворота, сквозь которые свободно мог пройти человек. И вот через них по одному в строгом порядке «мальчик-девочка» прошли все те же ученики, образовав по другую сторону пары. Все вели себя очень прилично, девочки жеманились, мальчики старались выглядеть галантными – все изображали светское общество. Так же чинно они вели себя, когда принесли салфетки, когда раздали прозрачные пластиковые стаканчики, заменявшие в этой импровизированной сценке бокалы. Последним на сцену вышел Сережа Соловьев, на нем был надет белый фартук и колпак повара. В руках он держал здоровенный торт, покрытый белой глазурью и украшенный вишнями из мармелада. Класс, который успел уже парами разбрестись по всей сцене, настороженно притих, а потом в таком же молчании ученики начали подкрадываться к повару, окружая его со всех сторон. Сергей что-то пискнул, и тут кольцо «светских людей» сомкнулось вокруг него, и он скрылся из виду. Тут же как будто включили звук, ученики загалдели, побросали повязанные согласно этикету салфетки на пол, туда же полетели и стаканчики, а когда прозвенел очередной звонок и ребята разбежались в разные стороны, взорам зрителей открылся несчастный Соловьев… с лицом, перемазанным белой глазурью, и прилипшими к нему вишенками!
Хохот стоял такой, что не слышно было музыки, а когда под эту музыку на сцену вышел Прокопенский, целиком погруженный в свою роль технички, к хохоту прибавились еще улюлюканье и аплодисменты. Залу определенно нравилась эта постановка. Слова, которые Марат-техничка сказал Соловьеву, никто не услышал, потому что ржач стоял такой, что стекла дребезжали. Миниатюра закончилась тем, что Прокопенский собрал раскиданные по полу салфетки и пластиковые стаканчики и за руку увел прочь рассеяно собиравшего с лица вишенки Соловьева.
Выступление продолжалось. На этот раз вместе со школярами на сцене появился Павел Технарев, чье участие в постановке вплоть до настоящего момента оставалось спорным для зрителей. Его роль была пародийной: он должен был изображать саму Галину Ивановну! Причем изображать так, чтобы было и узнаваемо, и смешно, и в то же время не оскорбительно для самой Галины Ивановны, которая, к слову, все еще притворялась спящей тут же, с краю сцены. Для правдоподобности на мальчика надели серый в крапинку пиджак Галины Ивановны, а на палец он нацепил ее перстень с крупным рубином – атрибуты, хорошо известные любому ученику в гимназии.
– Здравствуйте, дети, присаживайтесь, пожалуйста! – произнес он, очень умело подражая голосу учительницы.
Присаживаться было некуда, поэтому ученики просто построились рядами, как будто бы они сидят за настоящими партами, и повернулись лицом к учителю… тьфу, то есть к Павлу.
– Откройте, пожалуйста, тетради и запишите тему урока: «Слово о полку Игореве как образец нечитабельной древнерусской литературы». Давайте запишем темы сочинений. Все записывают. Первое. «Князь Игорь – характеристика персонажа». То есть вы понимаете, что нужно перемыть ему все косточки и проанализировать все его поступки. Даже в самых незначительных словах и действиях кроется глубокий смысл. Цифру «два» все поставили. «Боян. Кто это такой и характеризует ли это слово разбираемое произведение с точки зрения современного лексикона?». Третья тема. Пишем цитату: «Лисицы на червленые щиты брешут» – что хотел сказать этими словами автор?». Тема четвертая. «Зачем мы изучаем древнерусскую литературу?» Постарайтесь привести хотя бы два аргумента.
В этот момент раздался стук, и на сцене появился знойный мачо Денис Кутенков. Представьте себе худенького пацанчика, в футболке и штанах светло-синего цвета и размеров на десять больше, с массивными золотыми цепями на шее, в повернутой козырьком назад бейсболке и солнцезащитных очках – короче, представьте себе обычного среднестатистического рэппера-мажора. А теперь добавьте ко всему этому еще двух достаточно легко одетых девушек, на которых мажор повис, как мешок с картошкой, и вы воочию увидите Дениса Кутенкова в ту знаменательную минуту на сцене. Девушек играли Даша Фадеева и Саша Кузьмина. Денис, пользуясь случаем, нахально тискал девчонок.
– А вот и наш лучший ученик! – голосом Галины Ивановны вещал Павел. – Посмотрите на него! Человек пришел без формы, смотрите, как он опрятно выглядит! Чисто и аккуратно! А вы? Что это за пиджачки, рубашечки, брючки? Что за черно-белый стиль? Вы что, дурные? Чо вы, как на похороны, вырядились? Не понимаете, что… Так, вы послушайте, и не шумите. Вот человек, по уставу гимназии, должен приходить в учебное заведение без формы! Так, еще тише! А если хотите продолжать ходить в форме, идите и разбирайтесь с директором! Ко мне никаких претензий!
Зал хохотал; тонкий юмор сценаристов 8 «В» все оценили.
– Галина Ивановна, можно мне сесть на место? – лениво спросил Кутенков.
– Присаживайся, пожалуйста, – разрешил Технарев.
Денис с девчонками направился к остальным ученикам.
– А вы, девушки, остановитесь, – приказала «учительница».
Фадеева с Кузьминой, недоумевая, застыли на месте. Сбросив с себя пиджак и перстень, Павлюк неожиданно превратился в самого себя, миновал учеников, вклинился в свободное пространство между девчонками, где раньше был Кутенков, обхватил, как и его предшественник, девиц за талии, бросил вытаращившим глаза ученикам что-то вроде «Продолжайте заниматься» (своим нормальным голосом) и, описав с девушками широкий круг по сцене, увел их за кулисы. Занавес.
Зал хохотал до слез, у многих от длительного смеха уже болели животы. На подиум вышел так давно не появлявшийся перед зрителями лирик Ануфриев.
– Итак, Галина Ивановна проснулась, пробежалась по кабинетам… – громко произнес он.
Его слова сопровождались действиями. Туда же, на подиум, выскочила настоящая, истинная Галина Ивановна, окинула зал беглым взглядом, повертела головой, как будто искала кого-то.
– …И в коридоре первого этажа, возле кабинета музыки, услышала доносившиеся оттуда дружные голоса своих учеников.
Галина Ивановна обернулась. Занавес медленно разъехался в стороны. На сцене, построившись в один ряд вдоль задника, стоял весь ее класс. Серый, дочитав свои слова, тут же присоединился к ним.
Заиграла музыка, ребята подобрались, подтянулись, и стоявшие в центре Менестрельский и Фадеева запели дуэтом:
Мы выбираем путь, идем к своей мечте,
И надо не свернуть в пути уже нигде.
И стоит шаг пройти, заносит время след,
Обратного пути у жизни просто нет.
И стоит шаг пройти, заносит время след,
Обратного пути у жизни просто нет.
И грянул хор учеников:
Поверь в мечту, поверь в мечту, поверь в мечту, скорей.
Поверь в мечту, поверь в мечту как в доброту людей.
Поверь в мечту как в красоту, поверь когда-нибудь.
Поверь в мечту, поверь в мечту, поверь в мечту и в путь.
Второй куплет пело трио – Технарев, Хазарова и Волков.
Усталость иногда сожмет у сердца грусть,
Настигнет нас беда, чтоб осложнить нам путь.
Пройдем любви закат, и встретим с ней рассвет,
Пройдем любви закат, и встретим с ней рассвет,
Поймем: пути назад у жизни просто нет.
И опять загремел хор, в такт которому аплодировал весь зал. Все без исключения – ученики, учителя, члены жюри – стояли на ногах и хлопали, а некоторые даже подпевали. И совсем не важно было, насколько старую песню исполняли школяры – главное, как они ее исполняли.
 Поверь в мечту, поверь в мечту, поверь в мечту, скорей.
Поверь в мечту, поверь в мечту как в доброту людей.
Поверь в мечту как в красоту, поверь когда-нибудь.
Поверь в мечту, поверь в мечту, поверь в мечту и в путь.
Я не буду описывать то, что было дальше. На этом лирическом моменте мне следовало бы закончить эту сцену, и тем не менее я не могу не упомянуть о том триумфе, который испытали ученики 8 «В» класса, когда жюри объявило им о том, что их сценка единогласно признана лучшей. Они вышли из зала победителями. Это был их день.


* * *


Следующий день был последним в первой четверти. Оценки выставлены, и многие учителя, не в силах заставить учеников работать в этот день, всегда проходящий под лозунгом «Последний день – учиться лень», разрешили им заниматься своими делами, пока сами педагоги будут разбираться с теми, у кого оценки спорные. В этот день учащиеся славного 8 «В» класса успели сорвать урок биологии и вывести из себя математичку, и продолжали бы в том же духе, если бы Галина Ивановна не заменила урок литературы классным часом, который вообще-то был назначен седьмым уроком.
Алексей Менестрельский в школу не пришел. Во-первых, он все еще был на больничном и не имел привычки без особой надобности рваться в свою родную alma mater, а во-вторых, по алгебре у него выходила тройка в четверти, он это знал, и это также было веской причиной не показываться в этот день в гимназии. Впрочем, его друзья, надежные и верные, не преминули позвонить ему на мобильник и сообщить оценку, походя назвав… неудачником, говоря литературным языком.
На классных часах и всегда бывало шумно, а сегодня вообще творился беспредел. Народ занимался кто чем хотел. В общем-то, такое утверждение справедливо всегда, в любой время, вне зависимости от того, учебное оно или свободное, но все-таки такого шума школьники никогда не поднимают даже на уроках… ну, кроме, пожалуй, ИЗО и биологии. Несчастная Галина Ивановна то и дело отрывалась от чтения оценок, чтобы усмирить особенно буйные головы. Впрочем, в момент усмирения она не выглядела такой уж несчастной, зато таковыми выглядели ученики, сидящие в непосредственной близости от учительницы, ибо это было серьезным испытанием для их барабанных перепонок, и так уже в большинстве своем подорванных громкой музыкой и наушниками.
Дашка Фадеева сегодня сидела одна: ее подруга Кузьмина заболела. На парте перед ней лежал раскрытый дневник, а поверх дневника – обрывок тетрадного листа, на котором девочка машинально что-то выводила. Мысли ее витали далеко отсюда, хотя, может, и не столь далеко, как могло показаться. Мы поймем, о чем или о ком она думала, когда прочитаем записку, которую она только что написала: «Миша В., я тебя люблю очень сильно люблю! Даша» Ну вот, говорили нам никогда не читать чужие записки! Теперь мы с читателем знаем то, что нам знать не положено. Так давайте же договоримся молчать о том, что разузнали, и не выдавать Дашку, потому что человек она хороший, просто запуталась в своих чувствах. Молчим, как рыбы, идет?
Кто-то окликнул Фадееву по имени, и это словно вывело ее из задумчивого оцепенения. Бердышев просил дать ему ножницы. Вытаскивая ножницы из пенала, девочка кинула взгляд на клочок бумаги, прочла и вздрогнула.
«Это что, я написала?! – с ужасом подумала Дашка. – Вот дура-то! Дурой была, дурой и останусь… Лишь бы никто не увидел!» Одной рукой рассеяно сунув Бердышеву ножницы, другой рукой она схватила и скомкала записку, хотела ее порвать, но потом передумала и сунула в карман джинсов. Эх, Дашка, Дашка, ну почему нельзя было разорвать эту несчастную бумажку на тысячу кусочков, развеять по ветру и забыть, как страшный сон? Почему все великие беды происходят из-за таких вот пустяков?!

Час спустя в школе появился Арамис Менестрельский. Однажды я уже упоминал о том, что в его привычках профессионально бить баклуши на всех уроках ИЗО в четверти, а потом в последний момент опомниться и в течение трех-четырех дней приносить учительнице все свои долги. И этот раз не являлся исключением. А потому Леша, пропустив классный час и все уроки, тем не менее пришел в школу и притащил аппликацию, изображавшую, по замыслу автора, архитектурный комплекс на площади Пьяцца дей Мираколи (та самая, где стоит знаменитая Пизанская падающая башня) и фигуру из пластилина, получил свою незаслуженную четверку в четверти и, довольный собой, удалился.
На улице было довольно промозгло, небо заслонили тяжелые тучи, собирался дождь. Где-то в отдалении уже громыхало. Дул сильный и холодный ветер, поднимавший в воздух клубы пыли и предвещавший бурю. Было очень неуютно, редкие прохожие шли быстрее, чем обычно, подгоняемые отчасти порывистым ветром, а отчасти – ощущением надвигающейся грозы. Алексей неслышно ступал по желтой траве, которую и травой-то назвать было трудно, щурясь и закрывая глаза всякий раз, когда порывы ветра, дувшего ему в лицо, приносили с собой всякий мелкий мусор, грозивший попасть в глаза.
У выхода с территории школы, возле калитки, Менестрельский заметил фигуру девочки в розовой куртке, сидевшую на корточках возле старого тополя. Фигурка показалась ему знакомой. Подойдя ближе, он признал в девчонке Яну Карелину.
Вы когда-нибудь испытывали такое чувство, когда все тело вдруг становится на несколько градусов горячее, сердце бьется так, что отдается в ушах, а язык немеет? Если вы когда-нибудь испытывали такое чувство, значит, вы хотя бы раз в своей жизни влюблялись по-настоящему. Менестрельский любил Янку – и потому, когда она была рядом, он едва успевал собирать разбегающиеся мысли и еле-еле контролировал свою речь. Вот и сейчас он решил, что скорее умрет, но поговорит с ней, однако не знал, с чего начать. Между тем Яночка, сидя к нему спиной, кормила с ладони бродячего кота пластиками копченой колбасы, и Лешу не видела.
– Кошек кормишь? Привет, – наконец выдавил Алексей. Голос у него был непривычно хриплым и, как показалось мальчику, очень противным для слуха.
Карелина обернулась.
– Привет! Да, вот решила покормить, не люблю копченую колбасу, – какой мелодичный у девочки голос! Нет, Менестрельский, ты попал, приятель. Чтоб уж так влюбиться…
– Понятно…
Где-то с полминуты они молчали, глядя, как молодой котик дымчатого окраса, с короткой шерсткой, поразительно чистой для бездомного животного, трескает колбасу, с любопытством и благодарностью поглядывая на девочку, которая его кормила. Менестрельский любил Янку, котик – тоже.
– Как четверть закончил? – первой нарушила молчание Карелина.
– С одной тройкой.
– А-а-а… По какому?
– По алгебре. Не повезло, блин. А ты как?
– Я? Я без троек, к счастью. Четверок много.
– Мне бы твои проблемы, – засмеялся Леша.
Десятисекундная пауза. Мальчик набрался решимости:
– Слушай, Янка, может, сходим куда-нибудь погулять? В кино, например.
– Ну-у-у… – протянула девочка. – Не знаю… Можно, конечно, но у меня тренировки. Я не могу. Давай это потом решим, хорошо?
Последний пластик исчез в кошачьей пасти, и Янка тут же поднялась на ноги.
– Ну ладно, мне пора, я на плавание тороплюсь, – словно извиняясь, произнесла она. – Пока!
– Пока… – махнул ей рукой Менестрельский.
Быстрым шагом девочка подошла к стоявшему неподалеку шикарному «Ланд Крузеру», села в него, помахав мальчику на прощание ручкой, автомобиль тяжело тронулся с места и, противно шурша шинами по асфальту, умчал возлюбленную Алексея за тридевять земель.
– Мог бы подольше свою колбасу жевать, – буркнул мальчик, с упреком глядя на кота. Тот виновато тряхнул головой, мяукнул, словно извиняясь, и слинял в неизвестном направлении.
А мальчик стоял, уставившись в землю неподвижным взором, и думал о своей Янке. На асфальт упали первые крупные капли дождя. Еще одна капля ударила Лешу в макушку, другая щелкнула по носу, третья ударилась об руку… Мокрых темных точек на асфальте становилось все больше, они появлялись бесшумно, но с каждой секундой все быстрее, и вот уже капли превратились в легкий дождичек. Откуда-то издалека надвигался нарастающий шум, по которому легко можно было определить, что дождь грозится перерасти в ливень. И он перерос. На землю словно обрушилась Ниагара, асфальт враз стал темным и мокрым, на земле появились лужи. Дождь был по-осеннему холодный, но по-летнему сильный. Это был последний настоящий ливень, а возможно, и последний дождь вообще в этом году.
Менестрельский поднял взгляд к небу. Глаза ему заливала вода, волосы намокли и прилипли к голове, капли нещадно барабанили по лицу, но он был счастлив. Хотя впереди его ждали неприятные минуты распекания за тройку, хотя Янка отказала ему в встрече, хотя он промок насквозь в первую же минуту, а ему еще предстоял долгий путь до остановки и потом – до дома, он был счастлив. Влюбленному человеку важен лишь тот факт, что он разговаривал с предметом своей любви, а то, какова была суть разговора, меркнет и отступает на второй план. Радость и даже какой-то восторг переполняли Арамиса Менестрельского.
– История продолжается! – крикнул мальчик, и раскат грома вторил ему.