Посвящается святому Франциску Ассизскому
База отряда имени маршала Пилсудского
Близ Варшавы, Польское генерал-губернаторство
24 июля 1941 года
Одно из правил, установленных майором Стефаном Лисовским и неукоснительно соблюдавшихся в его отряде, гласило: Перед каждой операцией её участникам предоставляется день отдыха. Что было вполне разумно, учитывая, какого колоссального напряжения сил и нервов требовало даже самое простое задание.
Не говоря уже о таком задании. Ядвиге Радванской и её боевой группе предстояло взорвать стратегически важный мост через Вислу (разумеется, усиленно охраняемый), чтобы хотя бы ненадолго затруднить вермахту доставку вооружения, боеприпасов и живой силы на только что открытый Восточный фронт и тем самым хоть чем-то помочь новому союзнику в борьбе против Гитлера – Рабоче-Крестьянской Красной Армии (враг моего врага, как известно, мой друг).
Тем более, что СССР уже не являлся оккупантом польской территории – вся Польша (за исключением небольших клочков земли, контролировавшихся Сопротивлением), была оккупирована Германией, бесцеремонно и безжалостно отобравшей у своего недавнего «партнёра по разделу Европы» все территории, отошедшие к СССР по позорному «пакту Молотова-Риббентропа». Два медведя в одной берлоге, как известно, не уживаются… Медведь с орлом[1], как выяснилось, тоже.
Ядвига обычно проводила этот день в прогулках по лесу – эту привычку она приобрела много лет назад, после трагического события, перевернувшего всю её жизнь. Ничто так не успокаивало её и не «перезаряжало батарейки», как пребывание среди огромных, величавых и, вместе с тем, добрых, заботливых и даже ласковых «корабельных» сосен, изредка перемежавшихся приветливыми берёзами и безжалостно колючими, но отчего-то родными и близкими зарослями можжевельника.
В своих прогулках она нередко отходило довольно далеко от базы отряда, что было совершенно безопасно, ибо в эти благословенные места был только один путь – через болота, а для этого нужно было знать тайные тропы, обнаружить которые не удалось ни одной ягдкоманде, несмотря на все тщательность и упорство, которыми славились эти элитные подразделения полевой жандармерии.
Но, на всякий случай, она постоянно носила с собой заткнутые сзади за ремень формы поручника (её недавно повысили в звании) два пистолета Браунинга Хай-Пауэр образца тридцать пятого года, которые её группа захватила в оружейной комнате разгромленного ими отделения жандармерии.
Ядвига сразу полюбила это оружие, производимое на бельгийской национальной фабрике Герсталь, в первую очередь, за повышенную ёмкость магазина (отсюда и название Хай-Пауэр). В отличие от немецких «люгера» и «вальтеров» всех модификаций, польского ВИС-35, а также от советского ТТ, в двухрядный магазин «Браунинга» помещалось тринадцать, а не восемь патронов, что в бою нередко оборачивалось разницей не в пять патронов, а между жизнью и смертью.
Других любителей долгих лесных прогулок в отряде не водилось, поэтому она была страшно удивлена, когда услышала доносившийся из небольшой берёзовой рощицы, уютно устроившейся под шатром из корабельных сосен, тихий, размеренный мужской голос.
Автоматически, «на чистом подсознании» (в бою думать некогда - убьют), Ядвига без единого звука выхватила из-за пояса один из «Браунингов», практически бесшумно сняла пистолет с предохранителя и заняла позицию позади надёжно защитившего её (правда, пока было непонятно, отчего) толстенного ствола высоченной корабельной сосны. И только после этого прислушалась к голосу.
Сначала она просто ничего не поняла из того, что говорил неизвестный и пока невидимый некто. А когда поняла, то… её изумлению просто не было предела. Ибо неизвестный не говорил, и даже не пел, а молился. Причём молился по латыни.
Сестра Маргарита, преподававшая латынь в школе святой Бригиты, вдолбила (не без помощи полуметровой деревянной линейки, не раз и не два опускавшейся на ладони недостаточно прилежных школьниц) официальный язык святой Римско-католической церкви настолько глубоко и надежно в головы своих учениц, что даже теперь, спустя восемь лет после окончания школы, Пражская фурия без труда поняла молитву, которую читал неизвестный монах или священник (ну кто ещё может читать такие молитвы в лесу в полном одиночестве, да ещё и по-латыни!).
Он читал молитву святого Франциска Ассизского (основателя ордена францисканцев) – одно из, без сомнения, величайших творений человеческого гения:
Domine, fac me servum pacis tuae,
ubi odium, amorem seram;
ubi iniuria, veniam;
ubi dubium, fidem;
ubi desperatio, spem;
ubi caligo, lucem;
ubi tristitia, laetitiam.
O Domine coelestis, concede mihi ut ne tam petam
consolari quam consolare,
intellegi quam intelligere,
amari quam amar
Nam in dando recipimus,
in ignoscendo ignoscimur,
et in moriendo ad vitam aeternam nascimur.
Amen.
Неизвестный монах читал молитву тихо, спокойно и очень проникновенно. Ядвига застыла, ощущая, как каждое молитвенное слово проникает в самые глубокие и далёкие места её измученной, истерзанной души, возвращая в неё, казалось бы, давно и навсегда утраченные мир, тепло и какую-то странную, неотмирную, тихую и спокойную радость.
Господи, сделай меня орудием Твоего мира.
Там, где царит ненависть, помоги мне сеять любовь;
Там, где царит обида — прощение;
Там, где властвует сомнение — веру;
Там, где царит отчаяние — надежду;
Там, где господствует тьма — свет;
И там, где царит печаль — радость.
О, небесный Владыка, дай мне силы стремиться к тому, чтобы
не столько быть утешенным, сколько утешать;
не столько быть понятым, сколько понимать,
не столько быть любимым, сколько любить.
Ибо только отдавая, мы приобретаем,
Только прощая, мы получаем прощение
И только покидая этот мир, мы рождаемся в Жизнь Вечную
Аминь
Монах или священник поднялся с колен (пока он был коленопреклонённым, его надёжно скрывали заросли кустарника, поэтому Ядвига смогла его увидеть только сейчас), осенил себя крестным знамением и повернулся лицом к Пражской фурии.
На вид ему было около пятидесяти; одет он был в простую коричневую рясу францисканца из грубой ткани, подпоясанную столь же простой и грубой верёвкой, с которой свисали простенькие молитвенные чётки Святого Розария, увенчанные скромным металлическим распятием. Он был почти совершенно лысым; при этом носил огромную, роскошную, лопатообразную и совершенно седую бороду, которая делала его похожим скорее на православного священника, чем на монаха-францисканца. На нём были простые, скромные очки, причём, судя по тому, что он не снял их даже во время молитвы в лесу, обходиться без них он уже давно не мог.
Но плохое зрение, судя по его внешнему виду, было не единственным (и, к тому же, далеко не самым опасным) недугом, от которого страдал неизвестный францисканец. Фарфорово-белая кожа, легкий нежный румянец, отрешенный, неотмирный взгляд – всё это однозначно говорило о том, что он был болен туберкулёзом – причём в весьма «продвинутой» стадии.
Ядвига вернула «Браунинг» на его законное место сзади за поясом и выбралась из-за ствола сосны на более или менее открытое пространство. Бояться было нечего и некого – отправить в партизанский отряд в качестве тайного агента туберкулёзника не пришло бы в голову даже Хорсту Людвигу Энке (не говоря уже о его куда менее изобретательных коллегах).
«Здравствуйте, пани Ядвига!» - совершенно неожиданно по имени обратился к ней монах. «Да благословит Вас Господь!» - добавил он, осеняя Пражскую фурию крестным знамением.
«Священник» - подумала она. «Точно священник – только они имеют право так благословлять. Только вот откуда он взялся – на мою рыжую голову? Мне что, без него головных болей мало?»
«Здравствуйте, святой отец» - без особой радости, но и без враждебности ответила ему Ядвига. «Что занесло Вас в наши труднодоступные края?»
«Скорее не что, а кто» - улыбнулся священник, неторопливо перемещаясь поближе к Пражской фурии. «Ваш хороший знакомый полковник Сечковский. С согласия майора Лисовского, разумеется»
Это было уже интересно. Пожалуй, даже очень интересно.
Францисканец остановился в нескольких шагах от Ядвиги (хотя здоровому человеку подхватить туберкулёз аэрогенным путём весьма затруднительно, но всё же, как говорится, «бережёного Бог бережёт»).
«Составите мне компанию?» - предложила ему Ядвига. Ибо сочла, что всё-таки имеет смысл присмотреть за этим невесть откуда взявшимся священником.
«С удовольствием» - улыбнулся священник. Они медленно пошли по направлению к партизанскому лагерю.
«Меня зовут отец Раймунд» - представился священник. «До самого недавнего времени я был настоятелем варшавского храма Непорочной Девы Марии…»
«А что случилось потом?» - неожиданно даже для самой себя перебила его Пражская фурия.
Священник заметно помрачнел.
«Потом…» - он сделал паузу. «Потом… В общем, в моём храме укрывались от отправки в гетто несколько евреев. Кто-то донёс…»
«Неудивительно» - подумала Ядвига. Ибо антисемитизм поляков (как и довоенного польского государства) уступал лишь антисемитизму немцев и Третьего Рейха. Причём совсем немного.
«… и меня арестовало гестапо»
«А потом выпустило?» - удивилась Пражская фурия. Тут было явно что-то не так. Не в правилах гестапо было выпускать «укрывателей евреев». Ибо за это вообще-то, по законам генерал-губернаторства полагалась смертная казнь. В лучшем случае, концлагерь. В котором выжить тоже было непросто.
«Я сам удивляюсь» - пожал плечами отец Раймунд. «Впрочем, насколько я понял, это было не совсем гестапо…»
«Это как?» - изумилась Ядвига.
«Офицер, который меня допрашивал…»
«Подождите, подождите» - перебила его Пражская фурия, в голове которой мелькнула неожиданная догадка, «Этот офицер… высокий, голубоглазый, чисто арийской внешности, лет тридцати или около того, свободно и без акцента говорит по-польски, в звании гауптштурмфюрера СС?»
«Штурмбанфюрера» - поправил её священник. «А так всё сходится. Вы его знаете?»
«Значит, получил повышение в звании» - подумала Ядвига. И даже, как ни странно, порадовалась за эсэсовца. «Заслужил, не иначе»
«Его имя, часом, не Хорст Людвиг Энке?» - спросила она, уже зная, каким будет ответ.
«Точно» - удивлённо ответил францисканец. И снова спросил: «Вы его знаете?»
«Скажем так» - осторожно ответила Ядвига, «я знаю о нём. И, возможно, смогу объяснить, почему он Вас выпустил»
«Почему же?» - заинтересованно спросил отец Раймунд.
«Видите ли, отец Раймунд…» - Пражская фурия сделала многозначительную паузу. «вы совершенно правильно поняли, что Хорст Людвиг Энке и его люди, именуемые городской ягдкомандой или зондеркомандой Т – это действительно не совсем гестапо. Точнее, совсем не гестапо. Если быть совсем точным, то совсем не варшавское гестапо»
«А какое же?» - по-прежнему удивлённо спросил францисканец.
«Берлинское» - пояснила Ядвига. «Хорст Людвиг Энке и его ягдкоманда подчиняются непосредственно начальнику IV отдела РСХА – гестапо, то есть – Генриху Алоизу Мюллеру. Они выполняют особо важные задания по борьбе с нашим подпольем в Варшаве и других крупных польских городах. Отлов евреев и их укрывателей, скажем так, не входит в круг их служебных обязанностей. Кроме того, ходят упорные слухи, что и он сам, и его люди ко всему этому антисемитскому безумию – что в рейхе, что на оккупированных территориях – относятся, мягко говоря, без особого энтузиазма. А то и как к просто исключительно опасному и вредному идиотизму, только мешающему им воевать»
«Теперь мне понятно…» - протянул священник
«Что именно?» - насторожённо спросила Пражская фурия.
Францисканец вздохнул.
«Видите ли, пани Ядвига…» - он запнулся, затем продолжил. «это был, собственно, даже не столько допрос, сколько беседа. Причём беседа прихожанина – пусть и не совсем обычного, но прихожанина святой Римско-католической церкви со священником»
Это её совершенно не удивило. Ибо было вполне в стиле герра Энке. Как и то, что он оказался католиком. Насколько она поняла из их краткого, но очень интенсивного общения, Энке родился и вырос в Польше – почти стопроцентно католической стране.
«И о чём же вы беседовали?» - с интересом спросила Ядвига
Отец Раймунд пожал плечами.
«Да, собственно, обо всём. О Боге, о Церкви, о Германии, о Польше, о людях, о правде, чести и совести, о спасении души, о нацистском режиме, об оккупационной политике, о еврейском вопросе…»
«Вот даже как…» - изумлённо подумала Пражская фурия. Её уважение к теперь уже штурмбанфюреру, и без того немалое, повысилось ещё на несколько пунктов. Или это была просто его очередная игра?
«И как Ваше впечатление?» - ещё более заинтересованно спросила Ядвига
«О чём?» - удивился священник.
«О ком» - поправила его Ядвига. «О нём. О Хорсте Людвиге Энке»
Францисканец тяжело вздохнул.
«Сложно сказать…». Он задумался, затем заговорил, осторожно и тщательно подбирая слова.
«У меня сложилось впечатление, что он глубоко порядочный человек. Честный, достойный, имеющий и свой собственный кодекс чести, и силы и мужество всегда и везде ему следовать – даже с риском для своих личных интересов в обыденном понимании этого слова; для своего здоровья и даже для своей жизни. Искренне и глубоко любящий и свою семью, и свой народ, и свою страну… И столь же искренне и глубоко заблуждающийся»
«В чём же?»
Отец Раймунд потеребил свою великолепную бороду, снова тщательно подбирая слова.
«Вы, конечно, знаете, пани Ядвига, что все – или почти все - наши недостатки есть всего лишь естественное продолжение наших достоинств…»
Ядвига согласно кивнула.
«Ну так вот, штурмбанфюрер Энке представляет собой просто хрестоматийный пример истинности этого утверждения…»
«То есть?»
«Энке - воин» - пояснил священник. «В самых лучших традициях средневековых европейских рыцарей. Или японских самураев»
В начале тридцатых годов отец Раймунд прожил несколько лет в Японии в качестве католического миссионера, поэтому о японской (в частности, самурайской) культуре знал не понаслышке.
«Поэтому он смотрит на мир… если не в перекрестье прицела, то где-то очень близко к этому. Он считает, что его страна, его народ и его нация окружены многочисленными и могущественными врагами – так называемыми прогнившими западными демократиями, большевиками и евреями – которые, если их не уничтожить, уничтожат Германию и немецкий народ. То есть, или – или. Или немцы их, или они немцев. Война до победного конца – в ту или иную сторону. Или Германия подчинит себе весь мир, или этот мир её уничтожит. Или, в лучшем случае, унизит похлеще, чем в Версале в 1919-м»
«А как на самом деле?» - заинтересовано спросила Ядвига. Хоть отец Раймунд напрочь испортил столь необходимый отдых, он хоть оказался интересным собеседником. И то хлеб.
«Что на самом деле?» - непонимающе спросил священник.
«Ну...» - она запнулась - «как на самом деле относятся к Германии эти… демократии, большевики и евреи?»
«Евреи меньше всего на свете думают о мировом господстве…» - начал францисканец.
«А о чём же они думают?» - обеспокоенно спросила Ядвига. Хотя сама по себе она относилась к евреям никак (то есть, нейтрально), местами просто зоологический антисемитизм польского общества и государства не мог не оставить своего следа в её голове и душе.
«О выживании» - улыбнулся отец Раймунд. «Исключительно о выживании. Ибо в первое столетие от Рождества Христова еврейский народ наделал столько ошибок, сколько другие народы не натворили за всю свою многовековую историю. Причём таких ошибок, которые поставили под угрозу само существование этого народа»
«Каких же?»
«Во-первых, они не только не признали Христа тем, кем он был на самом деле – то есть, Мессией, Сыном Божьим, но и добились того, чтобы римские власти его распяли, несмотря на категорическое нежелание римского наместника. Точнее, фактически совершили хладнокровное убийство, ибо с чисто юридической точки зрения никаких оснований для осуждения Иисуса на смертную казнь просто не было. Причём убийство это было совершено с особой жестокостью – избиением флагрумом с последующим распятием. При этом Христа не привязали к кресту (как обычно делали в таких случаях), а прибили гвоздями. И, как известно, «Распни его!» кричала вся толпа в Иерусалиме, а отнюдь не только первосвященники. И Варавву Христу тоже предпочли отнюдь не первосвященники, а весь собравшийся на площади еврейский народ. Который публично принял кровь Христа и на себя, и на своих потомков…»
«Во-вторых,» - продолжал священник, «в последующие десятилетия славные руководители еврейского народа – и светские, и религиозные, да и простой народ развернули самый настоящий террор против первых христиан (по причине и традиционной просто ужасающей религиозной нетерпимости, и упорного нежелания признавать Христа Мессией). Тотальный кровавый террор; почти что геноцид – только по религиозному, а не по национальному признаку. А потом стали удивляться, почему это, придя к власти, христиане стали платить им той же монетой… что, конечно же, вовсе не оправдывает христиан, ибо есть грубое нарушение заветов самого Христа. Нагорной проповеди, если быть более точным»
«Поднявший меч от меча и погибнет…» - пробормотала Ядвига.
«Евангелие от Матфея, глава двадцать шестая, стих пятьдесят второй» - уточнил отец Раймунд. «К счастью, слово пострадает в данном контексте является более подходящим. Язычники называют это законом бумеранга – причинённое зло имеет обыкновение возвращаться. Причём многократно усилившись»
«В-третьих, » продолжил францисканец, «несмотря на чрезвычайно терпимое и либеральное отношение римлян к, мягко говоря, несносному поведению еврейского населения Палестины (в Риме бытовало мнение, что одна Палестина доставляла Римской Империи больше хлопот, чем все остальные провинции, вмести взятые), в шестьдесят шестом году нашей эры евреи зачем-то подняли восстание, которое, разумеется, закончилось неудачей. И, как водилось в те годы, ужасающей резнёй. Погибло что-то около миллиона человек – по тем временам, просто умопомрачительное количество. Оставшиеся были изгнаны из Палестины и с тех пор так и не имеют ни своей земли, ни своего государства. Иерусалимский храм был разрушен и до сих пор не восстановлен»
«В общем» - заключил он, «всё произошло именно так, как и предсказал наш Господь Иисус Христос»
«И что потом?» - с интересом спросила Ядвига.
«Потом… потом в четвёртом веке нашей эры христианство стало официальной – и единственной разрешённой религией Римской империи. А затем и всей Европы. Понятное дело, что христиане очень быстро припомнили евреям и распятие Спасителя, и преследование первых христиан. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что, конечно же, чести христианам отнюдь не делает.
В общем, евреи подставились – и капитально - позволив сделать себя козлами отпущения. Во всех (или почти всех) несчастьях, которые случались с «добрыми христианами» обвиняли (и продолжают обвинять) евреев. Которые в подавляющем большинстве случаев не имеют к оным ни малейшего отношения. Ибо, как правило, в несчастьях христиан виноваты, разумеется, сами же христиане. А признаваться в этом, увы, мало кто способен. Гордыня не позволяет. Самый страшный смертный грех, между прочим. Куда как проще обвинить тех, кто под руку подвернулся. А подворачиваются обычно именно евреи. Поскольку они самые слабые и беззащитные из всех возможных «злодеев». Слабого топтать всегда проще, чем задирать сильного. Особенно для трусов, которыми, к сожалению, являются подавляющее большинство населения любой страны. И ни Германия, ни Польша исключением, увы, не являются»
Ядвига молчала. Ибо возразить было, собственно, нечего. Хотя…
«А как же ростовщичество?» - спросила она. «Разве это не даёт евреям в руки необъятную власть? И силу?»
Отец Раймунд весело рассмеялся.
«Никакое ростовщичество никогда не устоит перед грубой полицейской силой. Не говоря уже о военной. А ни того, ни другого у евреев не водилось с семьдесят первого года нашей эры, когда было окончательно подавлено восстание зелотов…»
«Кого?» - удивлённо спросила Ядвига. Ибо в истории еврейского народа была, мягко говоря, не сильна.
«Зелотов. Религиозных фанатиков, поднявших и возглавивших восстание против римлян. Что привело к катастрофическим последствиям, в первую очередь, для самого же еврейского народа. Поэтому власть ростовщиков всегда была – и остаётся - весьма и весьма эфемерна, ибо вероятность того, что какой-либо даже мелкий феодал (не говоря уже о правителе более или менее крупной территории) вместо того, чтобы вернуть долг, обдерёт своего кредитора как липку (и хорошо ещё, если в живых оставит), разумеется, исключительно в целях защиты католической веры, всю средневековую историю была весьма и весьма высока.
Например, в 1492 году тогдашние соправители Испании Фердинанд и Изабелла издали так называемый Альгамбрский эдикт, согласно которому всем евреям было предписано в трёхмесячный срок либо перейти в католичество, либо покинуть пределы страны (в последнем случае почти всё их имущество подлежало конфискации). Под угрозой объявления вне закона. А это, должен Вам сказать, гораздо хуже, чем смертная казнь»
«А в чём разница?» - удивлённо спросила Ядвига
«С объявленным вне закона человеком можно было сделать всё, что угодно – в буквальном смысле – и совершенно безнаказанно. Например, содрать с живого кожу»
Ядвигу аж передёрнуло.
«Подобное отношение к евреям (хотя и не везде столь радикальное) в Европе было повсеместным. И на протяжении столетий. Причём, к сожалению, осуществлялось, как минимум, с молчаливого одобрения (а то и при самом активном участии) католической Церкви. Справедливости ради, надо отметить, что отношение к евреям со стороны других христианских деноминаций – лютеран, англикан, кальвинистов, православных – было примерно таким же (если не хуже, хотя куда уж хуже). Российская Империя была вообще чудовищно антисемитским государством. Потому-то среди тех, кто эту империю разрушил, было так много евреев…»
«Закон бумеранга…» - прошептала Ядвига.
«Именно. Так что Адольф Гитлер сотоварищи, собственно, ничего нового не придумали. Всё это уже происходило бессчётное число раз. Евреи были – и остаются до сих пор – вечно несчастным, вечно бездомным и вечно гонимым народом»
!Причём совершенно неправедно гонимым, ибо гонение праведным быть не может» - жёстко добавил он.
Священник сделал паузу, затем продолжил:
«Что же касается преобладания евреев среди ростовщиков, то здесь и христиане, и мусульмане, как говорится, сами виноваты. И у тех, и у других на протяжении многих веков существовал религиозный запрет на занятие ростовщичеством (говоря современным языком, банковской деятельностью). А евреям законодательно было запрещено владеть землёй, заниматься ремёслами, поступать на военную службу (да и вообще носить оружие). Им было разрешено только торговать – и заниматься ростовщичеством. В чём они, естественно, и преуспели, ибо финансовый успех давал им хоть какие-то шансы на выживание и более или менее сносную жизнь. Небольшие, но всё-таки шансы»
«Да, и ещё» - добавил он – «христианам, как известно, было в течение долгого времени запрещено напрямую вести дела с мусульманами, а мусульманам – с христианами. А вот с евреями и тем, и другим иметь дело было разрешено. Вот и стали евреи посредниками – весьма эффективными, кстати - между этими двумя мирами»
«А дальше?» - нетерпеливо спросила Ядвига
«А дальше…» францисканец вздохнул, «дальше «включились» два смертных греха – зависть и страх. Зависть к финансовому благополучию евреев и к их незаменимости в современной экономической системе (без банков, как известно, никуда). И страх перед их финансовым могуществом. Надуманным, конечно, но, как говорят в соседней России, у страха глаза велики»
«Разве страх тоже является смертным грехом?» - неуверенно спросила Ядвига. Насколько она помнила из школьных уроков закона Божьего, смертных грехов было всего семь и страха среди них не числилось.
«Многие богословы считают страх восьмым смертным грехом» - объяснил отец Раймунд. «причём даже более тяжким, чем гордыня. Ибо перепуганный человек может натворить такого, что окажется не под силу десятку самых отъявленных гордецов»
«Понятно…» - протянула Ядвига. Ибо с мнением священника была полностью согласна. Приходилось сталкиваться.
«Вообще, если внимательно почитать Майн Кампф – основополагающее произведение нацисткой идеологии…»
«А Вы читали?» - с некоторой даже завистью спросила Пражская фурия. Она не читала. Ей было не до теории, ибо всё её время и силы поглощала практика. Практика постоянной, ежедневной, упорной борьбы с нацистскими оккупантами.
«Читал, конечно» - бесстрастно ответил францисканец. «Так вот, всё это произведение (надо признать, отнюдь не бездарное и написанное вовсе не посредственностью) насквозь пропитано страхом. Страхом перед мнимым могуществом евреев; боязнью утраты немецкой культуры под натиском «чуждых рас»; боязнью того, что Германии в её нынешних границах не прокормить всех немцев; страхом перед угрозой нашествия с Востока «большевистских орд»; страхом экономической блокады со стороны Великобритании и её союзников… Страх порождает ненависть – одно из проявлений гнева – ещё одного смертного греха. А от ненависти уже рукой подать до насилия. То есть, до войны. Что, собственно, и произошло»
«А Вы считаете все эти страхи необоснованными? То есть, надуманными?»
Священник пожал плечами.
«Про евреев я уже говорил. Ерунда всё это. Мнительность. Которая у Адольфа Гитлера развилась настолько, что превратилась в самую настоящую демоническую одержимость. Кстати, я действительно не исключаю, что так называемый фюрер германского народа действительно одержим целым сонмом злых духов. И что все сотворённые им беды можно было бы предотвратить, попадись ему в нужное время на его жизненном пути толковый и настойчивый экзорсист. Благо по вероисповеданию Гитлер как раз католик»
«Любопытно» - подумала Ядвига. Такая мысль ей в голову не приходила.
«Что касается так называемых буржуазных демократий, в первую очередь, Великобритании и Франции, то… я, конечно, далеко не эксперт в вопросах политики, но судя по их поведению этих держав и до войны, например, в Мюнхене, где они просто подарили Чехословакию Гитлеру (лишь бы избежать войны), и во время так называемой «странной войны[2]» на Западном фронте, они и не помышляли о том, чтобы напасть на Германию. Наоборот, они всеми силами стремились избежать новой войны, поэтому договориться с ними о возврате к ситуации до 1914 года было более, чем реально. Было бы желание. А его-то как раз у Гитлера и не оказалось. Даже если оно и было, его убил страх. И порождённая этим страхом ненависть»
«А большевики?»
«А что большевики? Наличие большевистского СССР как раз позволяло Германии очень легко и просто договориться с Великобританией, Францией и иже с ними. На основе фундаментального и непоколебимого общего интереса. Даже двух интересов»
«Очень интересно» - подумала Ядвига.
Отец Раймунд между тем продолжал.
«Во-первых, интереса религиозного. Как известно, христианская религия является одной из важнейших, я бы даже сказал, неотъемлемых составляющих общественного благосостояния и в Германии, и в Великобритании, и во Франции. Во Франции – католическая; в Великобритании – англиканская, в Германии – лютеранская и католическая»
«И?»
«Когда большевики захватили власть в России в конце 1917 года, в стране было около тысячи двухсот католических храмов. Двадцать лет спустя – в 1938 году – осталось два. И то только потому, что они принадлежали иностранным миссиям и до них было, как говорится, не дотянуться. Все остальные были либо разрушены, либо превращены в склады, государственные учреждения и так далее. Священников было несколько тысяч. Осталось не более десяти – и то иностранцев. Все остальные были либо расстреляны, либо надолго посажены в тюрьмы и лагеря, либо изгнаны из страны. Православной церкви, баптистам, лютеранам, да и мусульманам досталось примерно так же»
«А поскольку получить такое на своей территории не хотят ни Германия, ни Франция, ни Великобритания, то вот Вам и основание для заключения христианского союза против антихристианского СССР. А такая сила – Германия, Франция, Великобритания плюс Польша, Прибалтика, Румыния и прочие страны – уже была бы не по зубам даже такому гению, как Сталин. А он, безусловно, гений. В такие сроки так поднять страну… Злой, дьявольский, но всё-таки гений»
«А второй интерес?»
«Экономический» - спокойно ответил францисканец. «На всех захваченных территориях – польских, румынских, эстонских, латышских, литовских – СССР немедленно ликвидировал частную собственность. И собственников, как правило, тоже. Путём отправки в тюрьмы, депортации в лагеря, а то и сразу на тот свет. Этого, понятно, тоже никому в здравом уме и твёрдой памяти не хочется»
«То есть, Адольф Гитлер…» - неуверенно начала Ядвига
«Адольф Гитлер,» - неожиданно перебил её священник, «мог бы стать для Германии Бисмарком двадцатого столетия, сыграв в этом веке такую же огромную роль для своей страны, какую Отто фон Бисмарк сыграл в веке прошлом. Если бы принял правильное решение. Точнее, правильные решения»
«Что же ему помешало?» - удивлённо спросила Пражская фурия. С таким взглядом на её злейшего врага она сталкивалась впервые.
«Гордыня, естественно» - неожиданно бесстрастно ответил отец Раймунд. «В дополнение к уже упоминавшимся страху и ненависти. Самый страшный смертный грех. Который оказался – и ещё окажется – таковым в буквальном смысле. Причём для миллионов людей. И для немцев в том числе. Может быть, даже в первую очередь для немцев»
Священник сделал паузу, грустно вздохнул, затем продолжил:
«Чтобы договориться – а не воевать – с Великобританией, Францией и Польшей, Гитлеру было необходимо смирить свою чудовищную гордыню – любой, кто прочитает Майн Кампф, согласится, что гордыня автора была просто неимоверной – и заменить страх и ненависть на любовь и прощение. Любовь ко всем народам и нациям – а не только к своей. И прощение того несомненного и неоспоримого зла, которые страны Антанты причинили Германии в послевоенный период. А это просто невозможно сделать без веры. Веры в Бога и веры Богу. Нашему Господу Иисусу Христу.
У Гитлера, как и, наверное, у всех нас, был выбор – с кем дружить и кому служить. Как известно, с кем дружишь – тому и служишь. Он мог подружиться с Богом, а мог – с демонами. С демонами гордыни, страха, ненависти, зависти. К сожалению, он выбрал второе. И плоды этого выбора мы пожинаем вот уже второй год. А Германия – так и вовсе почти десять лет. И, боюсь, будем пожинать ещё не один год. Ибо Адольф Гитлер – человек, безусловно, талантливый. Даже, пожалуй, очень талантливый. Не гениальный, как Сталин – до советского диктатора ему как до Луны, но очень талантливый. К тому же, умеющий собирать вокруг себя тоже очень и очень талантливых людей. И управлять ими.
Йозеф Геббельс, Генрих Гиммлер, Рейнгард Гейдрих, Фриц Тодт, Альберт Шпеер, Карл Дёниц, Мартин Борман; если брать уровень чуть пониже, то Вальтер Шелленберг, Генрих Мюллер, Карл Вольф – всё это чрезвычайно талантливые люди. При других обстоятельствах и при другом лидере они вполне могли бы служить Добру. И приносить тем самым огромную пользу и своей стране, и своему народу. К сожалению, сделав неверный выбор, Адольф Гитлер поставил и свои, и их таланты на службу Злу. То есть, Дьяволу. Злейшему врагу рода человеческого»
«Для священника Вы просто великолепно разбираетесь в политике» - не удержалась от комплимента Пражская фурия.
«Это что-то вроде моего хобби» - улыбнулся францисканец. «У меня не так много свободного времени, но значительную часть его я действительно трачу – точнее, тратил – на изучение современной политики. Я когда-то хотел написать книгу с анализом политики ведущих мировых держав – Германии, Франции, США, СССР, Великобритании – с точки зрения католических догматов, но руки так и не дошли»
«А Энке?» - спросила его Ядвига. Ибо этот вопрос интересовал её куда больше, чем хобби отца Раймунда. «Он тоже выбрал служение демонам?»
«Да, к сожалению» - бесстрастно ответил отец Раймунд. «Ибо он работает на оккупационный режим и убивает тех, кто стремится освободить свою родину от захватчиков, грабителей, насильников и убийц. Польских патриотов, то есть»
«И Вы ему прямо об этом сказали?» - удивлённо спросила Ядвига.
«И я ему прямо об этом сказал» - спокойно подтвердил священник. «Ибо говорить правду – даже в таких обстоятельствах - велит мне мой христианский долг. И священника, и просто католика»
«У каждого своё оружие» - с уважением подумала Ядвига. А сама спросила:
«И как он отреагировал?»
«Он улыбнулся и сказал, что у него на этот счёт совершенно иное мнение. И подписал распоряжение о моём освобождении. Что, надо сказать, меня несказанно удивило»
«Типичный Энке» - подумала Пражская фурия. «Прагматик до мозга костей. Оценил реальную угрозу Третьему рейху, исходящую от отца Раймунда; понял, что она никакая – и отпустил. А на все эти «еврейские заморочки» ему наплевать. Не его это епархия»
«А поскольку на этот счёт у него совершенно иное мнение» - грустно подытожил францисканец, «меня очень сильно беспокоят перспективы его бессмертной души в загробном мире…»
«А моей души?» - неожиданно даже для самой себя выпалила Ядвига. «Как Вы оцениваете перспективы моей души в загробном мире? Да, и, кстати, откуда Вы знаете, как меня зовут? Я что-то не припомню, чтобы мы с Вами встречались…»
Она даже сама не поняла, почему и, самое главное, зачем задала ему этот вопрос. Её отношения с Церковью, католичеством, Всевышним закончились в тот страшный день семь лет назад, когда четверо подонков зверски изнасиловали её. С Богом, который допустил такое, она не желала иметь никаких дел. Как и с его представителями на этой Земле. Поэтому когда ксёндз из собора святого Павла пришёл к ней на следующий день, чтобы утешить её, она безжалостно прогнала его прочь. Причём в таких выражениях и с таким выражением лица, что и он, и другие её знакомые священники, монахи и монахини навсегда забыли дорогу к её дому. Как и номер её телефона.
Она немного оттаяла только после того, как Хорст Людвиг Энке и Густав Цвюнше отомстили за неё. Первый – приговорив к смерти двоих из её насильников; второй – исполнив этот приговор на её глазах. Возможно, именно поэтому она не смогла бы выстрелить ни в одного, ни в другого – теперь она это знала уже точно. Два других были тоже мертвы и умерли такой же смертью – она точно это знала (хотя и не могла доказать); только вот не знала, кого ей за это благодарить. Ибо катынские рвы будут вскрыты только полтора года спустя…
Ядвига Радванска не верила в посмертное воздаяние; ей (как и подавляющему большинству людей) нужна была уличная справедливость – здесь и сейчас. Без суда, следствия и святого причастия. Гауптштурмфюрер Энке и обершарфюрер Цвюнше подарили ей эту справедливость (хотя вполне могли этого и не делать). Поэтому она простила им и то чудовищное наказание, которому они её подвергли; и то, что они служили её злейшему врагу – немецким оккупационным властям; и даже то, что они убивали её соратников. И твёрдо знала, что будет благодарна им вечно – до конца своих дней. Сколько бы их не осталось.
А поскольку она знала (десять лет учёбы в католической школе святой Бригиты всё-таки не прошли даром), что на этом свете (как, впрочем, и на том) ничто не происходит без Божьего согласия (как минимум), ей было приятно ощущать, что Бог оказался не так уж и плох (точнее, хотя бы не безнадёжен). Хотя он и допустил такое чудовищное преступление (за что, строго говоря, подлежал суду за преступление против человечности), но, по крайней мере, хотя бы немного исправился, организовав возмездие. Руками сотрудников гестапо и (хотя она об этом не знала), НКВД СССР.
Поэтому теперь, семь лет спустя, она относилась к Его представителям вообще и к католическим священникам в частности уже гораздо терпимее. Кроме того… отец Раймунд был совершенно необычным католическим священником.
Говорят – и справедливо – что любая власть развращает, абсолютная же власть и развращает абсолютно. Причём любопытно, что эту формулу первым вывел английский католический историк лорд Эктон (точнее, Джон Эммерих Эдвард Дальберг, первый барон Эктон). Католическая церковь в Польше тридцатых годов обладала практически ничем не ограниченной властью над своими прихожанами. Властью, которая развратила очень и очень многих священников, монахов и монахинь (не говоря уже о епископах и архиепископах) просто до невозможности.
«Люди для Церкви, а не Церковь для людей» - таков был их лозунг (пусть и неофициальный). Угрожая вечными адскими муками, они постоянно требовали от прихожан неукоснительного соблюдения всех без исключения церковных правил и обрядов, даже запомнить которые обычному человеку было не под силу. В первую очередь, разумеется, финансовых пожертвований на нужды Церкви (точнее, её всё более и более алчного клира).
Попадавшиеся на жизненном пути Ядвиги католические ксёндзы были надменными снобами, зачастую плохо образованными и почти безграмотными в самых элементарных мирских вопросах, при этом совершенно безразличными к духовным и эмоциональным (не говоря уже о материальных) нуждам своих прихожан. Их интересовали только собственные нужды. Деньги, преклонение и беспрекословное послушание – вот чего они требовали от прихожан. Не давая взамен практически ничего.
История, к сожалению, учит лишь тому, что ничему не учит. Такое же повальное развращение католической Церкви (только во всеевропейском масштабе) в XV веке привело к Реформации и религиозным войнам, в которых погибло за два века чуть ли не десять миллионов человек. Население Германии сократилось на треть. В Нидерландах религиозная война длилась восемьдесят лет, практически дотла разорив до того процветавшую страну.
Русская православная церковь (точнее, её клир, отличавшийся от католического разве что отсутствием обязательного целибата) вела себя совершенно аналогично, упорно отказываясь учиться на ошибках своей церкви-сестры. А потом удивлялась, почему простые крестьяне чуть ли не везде и всюду крушили храмы и убивали священников, не дожидаясь «указа сверху» от большевиков-богоборцев, захвативших власть в октябре 1917-го. Брошенный бумеранг, как известно, имеет неприятное свойство возвращаться…
Но отец Раймунд был не таким, как его «коллеги». Впервые в жизни Ядвига почувствовала, что встретила действительно благодатного священника. Она о таких читала в многочисленных католических брошюрах, которыми её пичкали в школе святой Бригиты, но до сегодняшнего дня никогда не встречала.
От него исходила действительно благодать Божья – мягкая, добрая, тёплая, заботливая и любящая. И милосердная. Именно таким Ядвига представляла себе Христа…
Эта благодать, исходившая от францисканца, вызвало в ней сильнейшее, почти непреодолимое – и совершенно неожиданное – желание исповедаться, облегчить свою душу от невыносимой тяжести, которую взвалило на неё всё пережитое за последние семь лет. А пережито было много – жуткое изнасилование, встреча с майором Сверчевским, военная подготовка в лагере парашютистов, расставание со своей первой любовью, встреча с пани Марылей, превращение в Пражскую фурию; годы, проведённые с кнутом в руке, арест, истязания в варшавском гестапо; уход в партизаны – теперь уже в качестве другой Пражской фурии; полтора года жестокой и безжалостной – с обеих сторон – войны с немецкими оккупантами, разрушившими её мир…
Такое же желание возникало у неё в детстве сразу же после того, как она входила в католический храм, особенно в храм святого Станислава – небесного покровителя Польши. Крыша храма была необычной – куполообразной – и когда она оказывалась под этим куполом, её неудержимо тянуло ввысь – к добру, свету, Богу… Она просто улетала, весь окружающий мир переставал для неё существовать; она всем разумом, душой и сердцем, всем своим естеством ощущала присутствие Божье и ноги сами несли её в исповедальню, ибо в присутствии такой небесной, божественной чистоты она просто не могла позволить себе иметь на своей душе даже маленькое пятнышко греха…
Именно это чувство служило для неё осязаемым, неоспоримым подтверждением слов, которые она не раз, не два, не десять и даже не сто слышала и от священника – на проповеди, и от сестёр – кармелиток во время школьных занятий, что благодать, переданную Церкви Христом, не смогут заглушить никакие, даже самые ужасные грехи её клира…
Поэтому она и задала этот вопрос, точнее, он как-то задался сам по себе, минуя её разум. Словно за неё его задал кто-то другой. Может быть, её ангел-хранитель, который гораздо лучше неё самой знал, насколько ей был нужна эта исповедь, точнее, разговор по душам с благодатным священником, содержание которого было куда важнее и значимее формы.
«Мне рассказал о Вас отец Алек» - совершенно бесстрастно ответил священник. «Которого Вы…». Он запнулся.
Пражская фурия сразу поняла, о ком идёт речь. Незадолго до начала войны к ней по чьей-то рекомендации (по чьей именно она уже не помнила) обратился молодой священник (похоже, только что рукоположенный). Надо сказать, весьма симпатичный молодой священник, отметила она про себя тогда.
Он попросил её дать ему тридцать девять ударов трёхвосткой – флагрумом – по спине и ягодицам, причём с максимальной силой – так, чтобы рассечь кожу до крови. Она сразу поняла, зачем это ему было нужно – и выполнила его просьбу. Потом, правда, ей пришлось долго обрабатывать его раны, а ему – отлёживаться и приходить в чувство. Потом он поблагодарил её, расплатился по её обычному тарифу и, слегка пошатываясь, ушёл. Больше она его не видела.
И всё же здесь было что-то не так. У неё не было никаких особых примет (таких женщин, как она, в Варшаве были тысячи, если не десятки тысяч), поэтому отец Алек мог дать отцу Раймунду только самое общее описание её внешности. Совершенно недостаточное для того, чтобы вот так сразу, спустя два года, опознать её – да ещё и в военной форме, с куда более короткой стрижкой, да ещё и в лесу… Францисканец явно что-то недоговаривал. А в данных обстоятельствах это было просто недопустимо.
«Вы что-то недоговариваете, святой отец» - жёстко заявила Ядвига. Собственно, это было не заявление, а требование. Требование рассказать всё, как на духу.
«Вы правы, пани Ядвига» - почему-то очень грустно ответил францисканец. «Отец Алек мне не только рассказал о Вас, но и показал Вас мне. В Саксонском саду[3], в котором Вы в тот момент гуляли»
Это уже было гораздо ближе к истине. Её память на лица тогда оставляла желать лучшего, да и во время прогулок в парке она не обращала практически никакого внимания на других людей, даже на священников, которых в парках всегда было немало. Тем более, что отец Алек, скорее всего, был тогда одет в коричневую сутану францисканца, а к ней он пришёл в обычном чёрном костюме, только с обязательным белым круглым стоячим воротничком католического священника. Поэтому она вполне могла не узнать отца Алека. А вот отец Раймунд, судя по всему, обладал отличной памятью на лица. Впрочем, для священника в этом не было ничего удивительного.
«Он рассказал Вам, зачем он это сделал?» - спросила Ядвига. И тут же пожалела об этом. Ибо было очевидно, что вопрос этот был даже не просто глупым, а очень глупым. Конечно, рассказал. Поскольку отец Раймунд был для своего молодого коллеги, скорее всего, кем-то вроде духовного наставника.
«Да, конечно» - по-прежнему почему-то очень грустно и даже несколько рассеянно ответил священник. «Только, к сожалению, постфактум»
«Разве он…» Ядвига запнулась. Ибо была несказанно удивлена, что отец Алек решился на такой с серьёзный поступок без одобрения своего наставника. Это как-то не вязалось с её представлением о дисциплине в монашеских орденах. В частности, в ордене францисканцев.
«Нет, это была исключительно его собственная инициатива» - грустно вздохнул отец Раймунд. «И он совершенно осознанно не испросил моего согласия. Точнее, благословения»
«Почему?» - искренне удивилась Ядвига
«Потому» - ответил священник, «что я никогда не дал бы ему благословения на эту его…» - он сделал паузу, стараясь подобрать нужное слово, «…эскападу»
«Почему?» - удивлённо спросила Ядвига. «Ведь он…»
«Я вижу, Вы догадались о его цели» - грустно улыбнулся францисканец.
«Конечно» - пожала плечами Пражская фурия. «Я ведь заканчивала католическую школу. Тридцать девять ударов флагрумом, до крови… Он хотел почувствовать на себе то, что чувствовал Христос во время бичевания на Голгофе»
«Не на Голгофе» - уточнил священник. «На Голгофе не бичевали. Там распинали. Бичевали во дворе дворца префекта. А так всё верно»
«Префекта?» - удивилась Ядвига.
«Префекта» - спокойно подтвердил отец Раймунд. «Понтий Пилат был префектом, а не прокуратором Иудеи. В Евангелия вкралась небольшая историческая ошибка. Которая, впрочем, никакого значения не имеет»
«Интересно, сколько там ещё таких не имеющих значения небольших исторических ошибок» - подумала Ядвига. Но промолчала.
«И всё-таки» - спросила она. «Почему Вы не дали бы ему своего благословения? Разве пережитые аналогичные страдания не приближают христианина ко Христу?»
«Человека ко Христу приближает любовь» - спокойно ответил францисканец. «Безусловная, самоотверженная любовь к ближнему своему. Ибо Бог есть любовь…»
«А как же любовь к Богу» - удивлённо спросила Ядвига. «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим…»
«Любовь к Богу должна выражаться в любви к ближнему своему» - наставительно, почти как на проповеди, произнёс священник. «Точнее, в конкретных, осязаемых делах милосердия. Иначе вместо любви получится либо фанатизм, либо лицемерие. Либо и то, и другое одновременно»
«То есть, Вы хотите сказать…» Ядвига запнулась
«Не я, а Евангелие» - улыбнулся отец Раймунд. «Собственно, даже не Евангелие, а сам наш Господь Иисус Христос»
Он сделал паузу и начал спокойно, медленно и даже как-то молитвенно по памяти читать Евангелие:
Когда же придет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов--по левую.
Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо был голоден Я, и вы дали Мне есть; жаждал Я, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.
Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?
И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне.
Он читал Евангелие медленно, нараспев, точно так же, как до этого читал великую молитву святого Франциска; и от этих вроде бы совсем простых и незатейливых евангельских слов ей вдруг стало очень тепло, легко и удивительно спокойно на душе. В первые минуты после встречи с францисканцем она была бесконечно зла – то ли на судьбу, то ли на Всевышнего, за то, что эта встреча отнимает у неё столь необходимый перед серьёзнейшей операцией отдых.
Но теперь она чувствовала, что отдыхает – и душой, и сердцем, и разумом, и телом – рядом с этим благодатным священником так, как никогда бы не отдохнула в одиночестве. Даже в самых благоприятных условиях. И это несмотря на очень и очень серьёзные и важные темы, которые они обсуждали.
Отец Раймунд между тем продолжал:
Тогда скажет Царь тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо голоден был Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня.
Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?
Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне.
И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную.
«Он точно всю Библию наизусть знает…» - с восхищением подумала Ядвига. И была недалека от истины.
«Это Евангелие от Матфея, глава двадцать пятая, стихи с тридцать первого по сорок шестой. Весь смысл христианства заключён в этих словах» - по-прежнему почему-то грустно прокомментировал прочитанное францисканец. «Упомянутые в нём меньшие – это, разумеется, ближние наши. Без различия пола, возраста, вероисповедания, расы, национальности… Ибо во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни немца, ни поляка – мы все равны. Мы все ближние Господа. И друг друга тоже»
«Кстати» - добавил он. «это прекрасное описание того, что нас ждёт на Страшном суде… Хотя, как видите, страшным он будет далеко не для всех»
«Интересно, отчего у него такой грустный голос?» - подумала Ядвига.
«А при чём тут боль и страдания?» - спросила она. «Вроде бы, в этом отрывке о них не сказано ни слова…»
«Совершенно верно» - улыбнулся священник. «Именно поэтому Церковь и считает, что боль и страдания – ни в коем случае не цель и даже не средство, а лишь неизбежное зло, которое христианину приходится периодически терпеть по причине несовершенства и греховности нашего мира»
«То есть?» - удивлённо спросила Ядвига.
«Устав ordo fratrum minorum[4], к которому я имею честь принадлежать» - пояснил францисканец, «предусматривает для своих членов два основных вида занятий – проповедь Евангелия и уход за больными – телесный и душевный. И то, и другое, как Вы прекрасно понимаете, нередко сопряжено с болью и страданиями. Не обязательно физическими, хотя и физическими, бывает, тоже»
Он сделал паузу, затем продолжил:
«Чем может быть чревата проповедь Слова Божия в нынешние времена, понятно…»
«Это точно» - подумала Пражская фурия. «Утверждение – да ещё с церковного амвона - о равенстве всех рас и наций и о необходимости любви и служения ближнему своему – вне зависимости от расы и национальности оного - является прямым вызовом нацистской идеологии, официальному антисемитизму и пресловутым Нюрнбергским расовым законам[5]. Что запросто может закончится для священника попаданием на аллею Шуха или сразу в Павяк. В варшавское гестапо, то есть»
А с какой болью и страданиями можно столкнуться в варшавском гестапо, Ядвига Радванска знала не понаслышке. Ибо полтора года назад ей пришлось это испытать на собственной шкуре. Причём ей ещё несказанно повезло – она попала в руки прагматика Энке. Попадись она кому-нибудь из его недалёких прямолинейно-брутальных коллег, её уже не было бы в живых.
Священник между тем продолжал:
«Уход за больными тоже, разумеется, чреват страданиями. В первую очередь, конечно, душевными, ибо видеть каждый день зачастую просто ужасающие боль и страдания десятков людей бывает просто невыносимо больно…»
«Он явно знает, о чём говорит» с уважением подумала Ядвига. С каждой минутой она ощущала всё большее уважение к своему собеседнику.
«… особенно когда знаешь, что больному осталось жить всего несколько дней и ему уже ничем нельзя помочь. Даже боль иногда снять нечем. Кроме того, от инфекционного больного можно и заразиться – и тогда к страданиям душевным добавляются страдания физические…»
«Так он и схлопотал свой туберкулёз» - подумала Ядвига. Впрочем, она с самого начала подозревала что-то подобное.
«Да и больницы для бедных и нищих зачастую расположены в тех же трущобах, в которых живут их пациенты. Поэтому и нам приходится жить там же, страдая зимой от холода, летом – от жары и круглый год – от плохой пищи. Так что страданий хватает и без излишеств…»
Отец Раймунд не жаловался и не хвалился своим подвижничеством, он просто объяснял, почему считал эскападу отца Алека глупостью и совершенно ненужным излишеством.
«Вы его наказали?» - спросила Ядвига.
«Кого?» - изумился францисканец.
«Отца Алека»
«За что?» - всё столь же изумлённо спросил священник.
«За самодеятельность»
«Да нет, конечно» - уже гораздо спокойнее ответил отец Раймунд. «Он и так достаточно пострадал. Кроме того, я вообще никогда никого из своих подопечных не наказывал и не наказываю. Ибо я придерживаюсь педагогической философии и практики дона Боско…»
«Кого?» - это имя Ядвиге ничего не говорило.
«Джованни Мельхиора Боско. Святого дона Боско. Его канонизировали совсем недавно – первого апреля 1934 года. Это один из величайших педагогов прошлого столетия. А, возможно, вообще один из величайших педагогов в истории человечества. В эпоху, когда в Европе телесные наказания детей в школах, интернатах и приютах считались само собой разумеющимися, педагогика дона Боско вообще исключала какое-либо наказание (не только телесное - любое). Соблюдения необходимых правил добивались развитием искреннего чувства долга, постоянным устранением малейших поводов к непослушанию и похвалой. Без похвалы не оставалось ни одно усилие, направленное к добродетели, каким бы банальным оно ни было.
Эта революционная для своего времени идея (вкупе с другими) принесла совершенно фантастические плоды. Когда дон Боско умер в 1888 году, в разных частях света насчитывалось 250 обителей основанного им Салезианского ордена…»
Ядвига посмотрела на него настолько изумлённым взглядом, что священник счёл необходимым пояснить:
«Официальное название этого ордена - монашеское общество имени святого Франциска Сальского (великого французского католического миссионера и проповедника XVI века). К Силезии этот орден никакого отношения не имеет» - с улыбкой добавил францисканец.
«Основная цель существования салезианцев – беззаветное служение молодёжи путём надлежащего воспитания и образования (включая вполне «земные» практические навыки и умения)»
«Жаль, что в школе святой Бригиты преподавали кармелитки, а не салезианки» - с завистью подумала Пражская фурия, вспоминая довольно регулярное лупцевание линейкой по ладоням, а также другие виды наказаний, на которые монахини были очень даже горазды.
Отец Раймунд продолжил:
«В этих обителях находилось 130 тысяч воспитанников и которые ежегодно заканчивали 18 тысяч выпускников»
«Впечатляет» - с уважением прокомментировала Ядвига.
«Меня тоже» - согласился францисканец. «При этом орден готовил – и продолжает готовить – и педагогов тоже. В главном Доме Ордена дон Боско собрал наиболее талантливых и склонных к преподаванию учеников, обучил их итальянскому, латинскому, французскому языкам, математике, и из этих воспитанников формировал команды учителей, которые отправлялись в новые дома, быстро возникавшие в самых разных местах. К 1888 году орден подготовил более шести сотен священников – педагогов…»
«Ого!» - не удержалась Ядвига. Но тут вдруг вспомнила одну библейскую цитату… которая вроде бы полностью противоречила педагогической философии и практике святого дона Боско.
Это нужно было срочно проверить.
«Подождите, святой отец…» перебила она его. «А как быть с вот таким библейским изречением: Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его. Разве оно не противоречит подходу дона Боско? И Вашему тоже? Это же всё таки Священное Писание…»
Отец Раймунд весело и даже как-то задорно рассмеялся. От его былой грусти, казалось, не осталось и следа.
«Это цитата из Ветхого Завета - книги Притчей Соломоновых, глава тринадцатая, стих двадцать пятый» - с улыбкой прокомментировал он. «Любимый аргумент поборников телесных наказаний. В первую очередь, разумеется, протестантов-фундаменталистов. Но что с них взять, с еретиков-то?»
И, взглянув на изумлённое лицо собеседницы, пояснил.
«Фундаментальная ошибка фундаменталистов – извините за каламбур – состоит в том, что они толкуют Священное Писание буквально. Дословно, то есть. Причём даже не само Писание, а один из его переводов. На английский, французский, немецкий… и так далее»
Он сделал паузу, затем продолжил:
«Всё дело в том, что точный, буквальный, дословный перевод Библии на современные языки сделать просто невозможно. Принципиально невозможно»
«Почему???» - вытаращила глаза Ядвига. Такого она совершенно не ожидала. Особенно от священника-францисканца.
«Потому, пани Ядвига» - впервые за долгое время он обратился к ней по имени, «что во времена написания Ветхого Завета в той части света было принято не прямое, буквальное описание событий, понятий и т.д., как сейчас, а аллегорическое. Поэтому и Священное Писание (в первую очередь, Ветхий Завет) нужно воспринимать аллегорически. В разумных пределах, естественно».
«То есть?» - удивлённо спросила Пражская фурия. «И какое отношение это имеет к изречению о розге и наказании?»
«Всё дело в том» - священник снова сделал паузу, «что древнееврейское слово, которое в данном случае было переведено как розга, многозначно…»
Будучи наслышана о том, насколько качественным было обучение в францисканских университетах и семинариях, Ядвига не сомневалась в том, что её собеседник свободно владел древнееврейским. Как и греческим, и латынью… и ещё Бог знает сколькими языками.
«… и может обозначать не только розгу, но также и прут, трость, посох и жезл. А жезл, как известно, с незапамятных времён являлся символом власти. Поэтому первую половину этой цитаты вполне можно перевести следующим образом: Кто не употребляет родительскую власть (т.е., распускает ребёнка), тот ненавидит своего сына. Дочь, разумеется, тоже. Совершенно справедливое изречение. И вовсе не обязательно как-то связанное с телесными наказаниями»
«Согласна» - кивнула головой Ядвига.
«Во второй же половине фразы» - продолжил отец Раймунд – «слово, переведённое как наказание, вполне может быть переведено как употребление власти. Что прекрасно согласуется с первой половиной фразы»
Ядвига только вздохнула. Ибо возразить было нечего. Совершенно нечего.
«Все остальные библейские изречения о телесных наказаниях – а их всего шесть, включая то, которое Вы процитировали – можно интерпретировать аналогичным образом. Так что утверждение, что Библия, дескать, одобряет и даже предписывает телесные наказания детей (как, кстати, и вообще кого-либо), просто не соответствует действительности»
«А как же монастырский устав Святого Бенедикта[6]?» - вспомнив ещё кое-что из выученного в школе Святой Бригиты, спросила Пражская фурия. «Разве он не предписывает телесные наказания провинившихся монахов?»
«Предусматривает» - спокойно ответил францисканец. «Точнее, предусматривал. Как крайнюю дисциплинарную меру и для взрослых, и для подростков-послушников. Что является ещё одним доказательством того, что и святые совершали ошибки. Вы ведь закончили католическую школу и поэтому Евангелия знаете, как говорится, от корки до корки. Вы можете себе представить, чтобы Иисус Христос, каким мы Его видим в Евангелиях и Который произнёс слова, которые я только что процитировал, одобрил телесное наказание кого-либо за что-либо? То есть, целенаправленное причинение боли и страданий ближнему своему? Изгнание торговцев из храма не в счёт, ибо это было именно изгнание, а не наказание. Да и боли там, по сути, никакой не было. Так, вытолкал нечестивцев взашей – и все дела»
«Нет» - честно ответила Ядвига.
«Вот и я не могу» - вздохнул священник. «Поэтому и не наказываю»
«Скажите, святой отец» - осторожно и даже несколько обеспокоенно спросила Ядвига, «а почему Ваш голос был таким грустным, когда Вы упоминали отца Алека? С ним что-нибудь случилось?»
«Его больше нет среди нас» - с нескрываемой горечью произнёс отец Раймунд. «Его расстреляли нацисты»
Ядвига вздрогнула от неожиданности. Хотя… этого вполне следовало ожидать. Ибо священник, который ради того, чтобы как можно полнее уподобиться Христу, пошёл на такие страдания, просто не мог не сражаться с антихристианским нацистским оккупационным режимом всеми доступными ему средствами. В первую очередь, естественно, проповедью Слова Божьего. Со всеми вытекающими для него последствиями.
«Свою последнюю проповедь» - медленно произнёс францисканец, «он посвятил Mit Brennender Sorge…»
«С глубокой тревогой…» - прошептала Ядвига.
«Вы её читали?» - удивлённо спросил священник. «Не ожидал… Похвально, очень похвально…»
Mit Brennender Sorge были первыми словами энциклики (по традиции, название каждой папской энциклики состояло из первых трёх слов её текста) предыдущего понтифика – папы Пия XI, опубликованной 10 марта 1937 года. Впрочем, её автором был папа нынешний - Пий XII, в то время ещё государственный секретарь Святого Престола кардинал Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли. Во время «пивного путча» 1923 года кардинал Пачелли – в то время папский нунций в Германии - находился в Мюнхене и имел возможность своими глазами наблюдать первые «художества» нацистов. Возможно, неожиданно жёсткий тон энциклики был обусловлен и этим личным опытом государственного секретаря.
И до, и после Mit Brennender Sorge все папские энциклики писались и публиковались на латинском языке – официальном языке Святой Римско-Католической Церкви. О выходе энциклики было, как правило, известно за несколько месяцев, чтобы весь католический (и не-католический) мир имел возможность адекватно подготовиться к соответствующему посланию Святого Престола.
Mit Brennender Sorge была написана на немецком языке и сам факт её написания сохранялся в глубокой тайне до самой даты её опубликования, когда она была не только опубликована в L'Osservatore Romano[7] (де-факто официальном печатном органе Святого Престола), но и зачитана с амвонов всех без исключения католических соборов и храмов в Германии. Абвер благополучно «прошляпил» сию эскападу Святого Престола (возможно, и потому, что точка зрения его руководителя адмирала Вильгельма Канариса и его ближайшего окружения на нацистский режим не сильно отличалась от точки зрения кардинала Пачелли).
Публичное чтение Mit Brennender Sorge произвело эффект разорвавшейся бомбы. Ибо в ней нацистский режим не просто подвергался жёсткой критике, но и объявлялся языческим, идолопоклонническим и фактически антихристианским (хотя напрямую этот термин в энциклике и не употреблялся). Пий XI резко осудил и антисемитизм нацистов, и их представление об «избранности» германской расы, и «арийскую мифологию», и попытки нацистов создать альтернативную христианству «национальную религию».
Он ещё раз подтвердил равенство и равноправие всех без исключения наций, народов и рас, а также резко осудил грубые нарушения нацистами Конкордата с католической церковью, который кардинал Пачелли и вице-канцлер Германии Франц фон Папен подписали 20 июля 1933 года.
Гитлер был взбешён, но на открытые репрессии против католической Церкви в Германии не решился (всё-таки католики составляли четверть личного состава и вермахта, и СС), ограничившись несколькими скандальными процессами против католических монахов по обвинению в гомосексуализме. Только после оккупации Польши он выместил всю свою злость на Святой Престол на польских католиках. В первую очередь, разумеется, на монахах и священниках.
Поскольку в 1937 году отношение польского правительства к нацистскому режиму было, мягко говоря, далеко не дружественным, Mit Brennender Sorge была немедленно переведена на польский язык, торжественно зачитана практически во всех польских храмах и опубликована в несметном количестве и католических, и вполне себе светских газет и журналов (причём, разумеется, с весьма язвительными комментариями). Вокруг выхода этой энциклики в Речи Посполитой была поднята такая пропагандистская шумиха, что даже такая, в общем-то совершенно далёкая и от политики и уже от религии госпожа, как Пражская фурия, не удержалась и из чистого любопытства её прочитала. Впечатлило.
Желание посильнее пнуть своего соседа (на которого Польша уже столетия имела просто колоссальный «зуб») было настолько сильным, что никто в польском обществе и истэблишменте не обратил внимание на то, что критика Святого Престола относилась и к Польше тоже (пусть и с несколько меньшей степени). Как и к Советскому Союзу и ко многим другим странам. Возможно, даже к большинству стран. Если не подавляющему большинству.
Оккупировав Польшу, нацисты немедленно запретили Mit Brennender Sorge;поэтому теперь даже за само чтение этой энциклики с церковного амвона, не говоря уже о комментариях (от которых отец Алек в своей проповеди точно не удержался) можно было отправиться в концлагерь. А то встать к расстрельной стенке.
Что, собственно, и произошло с отцом Алеком.
«Гестапо давно имело к нему серьёзные претензии» - с прежней горечью продолжил священник, «но эта проповедь, по-видимому, переполнила чашу их терпения. Поэтому его просто подвели под Акцию АБ[8] и расстреляли вместе с другими социально опасными элементами в начале июня прошлого года».
Ядвига похолодела. Ибо весной сорокового сама чуть не попала под ту же самую акцию. Спасло её только то, что у гауптштурмфюрера СС Хорста Людвига Энке были совершенно иные представления о том, как нужно бороться с польским Сопротивлением, чем у руководителя этой акции рейхсминистра юстиции и генерал-губернатора Польши рейхсляйтера и группенфюрера СС Ганса Франка.
Впрочем, даже если бы отцу Алеку и удалось избегнуть попадания под Акцию АБ, его шансы на выживание всё равно были невелики. Ибо перед самым началом войны его перевели в Познань, который после оккупации страны вермахтом был аннексирован и стал частью Германского рейха. А на аннексированных территориях нацисты просто разгромили польскую католическую Церковь. Не столько в качестве мести за Mit Brennender Sorge, сколько потому, что Церковь в Польше воспринималась немцами как один из столпов польского национализма (что, конечно же, в Третьем рейхе было просто недопустимо).
За первые два года оккупации в Познани был расстрелян каждый третий священник; во Вроцлаве (теперь уже Бреслау) и Хелмно – каждый второй; сотни и тысячи священников, монахов и монахинь были отправлены в концлагеря.
Святой Престол пробовал протестовать, на что получал от нацистских властей неизменный ответ: «Мы боремся не с Церковью, а с польским подпольем». Что, в общем-то было в некотором роде правдой; только вот методы этой борьбы были уж больно варварскими. А с точки зрения Хорста Людвига Энке, просто идиотскими. Ибо вреда от них, по его весьма неплохо обоснованному мнению, было неизмеримо больше, чем пользы.
Как ни странно, в самом генерал-губернаторстве (в состав которого входил и варшавский округ) к католическому клиру и монашествующим относились гораздо мягче, поскольку местный царь, бог и воинский начальник Ганс Франк, хотя и не был католиком, но Церкви симпатизировал. Поэтому отцу Раймунду довольно долго сходило с рук то, за что его ученика в другой части Польши практически немедленно расстреляли.
Упоминание об отце Алеке и его эскападе напомнило Ядвиге о какой-то статье на близкую тему, которую она прочитала почти перед самой войной – через несколько месяцев после своего сеанса со священником. Она силилась вспомнить, о чём и о ком была эта статья, но это ей никак не удавалось. А ей очень хотелось узнать мнение её собеседника о том, что она когда-то прочитала. Она только помнила, что этот «кто-то» был испанцем, точнее, испанским священником, а «что-то» имело латинское название. Что-то… Божие.
И вдруг вспомнила. Ясно, чётко, как будто прочитала статью вчера. Opus Dei. Дело Божье. Это было название организации, которую создал человек, о котором была эта статья (в какой газете или журнале, она уже не помнила).
Этого человека звали отец Хосемария Эскрива де Балагер. Но статья была, собственно, не столько о нём или о его организации, сколько об одной из его практик, которую автор статьи нашёл как минимум удивительной и непонятной, а как максимум – скандальной.
Отец Хосемария Эскрива де Балагер регулярно занимался самофлагелляцией. Самобичеванием, то есть. Причём хлестал себя и по спине, и по ягодицам долго и жестоко – до крови. Иногда вставляя в плеть острые шипы – для усиления боли. И рекомендовал эту практику своим последователям – нумерариям Opus Dei в качестве средства усмирения плоти. Впрочем, Ядвига прекрасно знала, что если в газете или журнале утверждается, что что-то где-то как-то когда-то происходило, из этого вовсе не следовало, что это происходило именно так. И даже то, что это происходило вообще. Поэтому нужно было соблюдать осторожность, чтобы, как говорится, не сесть в лужу.
«Скажите, святой отец…» - осторожно спросила Ядвига. «Я недавно прочитала статью о некоей католической организации под названием Opus Dei и её основателе – отце Хосемарии Эскриве де Балагере…»
«И, конечно же, о том,» - задорно рассмеялся отец Раймунд, «что отец Хосемария регулярно хлещет себя плёткой по спине и ягодицам до крови – и рекомендует своим последователям то же самое в качестве регулярного упражнения по усмирению плоти – только существенно более редкое и мягкое…» - закончил за неё священник.
Её уже в который раз поразила необыкновенная способность францисканца в мгновение ока переходить от глубокой грусти и горечи к искреннему и задорному веселью – и наоборот.
«Верно» - кивнула Ядвига.
«И Вы, конечно же, хотите знать, что я по этому поводу думаю» - улыбнулся отец Раймунд.
Ядвига снова кивнула.
«Начну с того» - неожиданно лукаво произнёс священник, «что мы с отцом Хосемарией… не скажу, чтобы друзья, но вполне можно сказать, что добрые знакомые. А познакомились мы… в общем, у расстрельной стенки. У которой стояли оба, ожидая неминуемой смерти»
«Когда?? Где??» - изумлённо спросила Ядвига.
«В Испании в сентябре тридцать шестого» - спокойно пояснил францисканец. «В местечке Санта-Ларедо. Примерно в полутора сотнях километров к северо-востоку от Мадрида. Как Вы, возможно, слышали, когда в июле тридцать шестого в этой стране началась гражданская война, республиканское правительство, напуганное мятежом франкистов, роздало огромное количество оружия, грубо говоря, кому попало, в том числе и оголтелым марксистам, троцкистам и прочим «истам», люто ненавидевшим Святую Церковь и немедленно приступившим к повальному истреблению её служителей. Тысячи людей были убиты только за то, что были священниками, монахами или монахинями. В первую же неделю, последовавшую за началом мятежа националистов, в республиканской зоне погибли все настоятели приходов, не сумевшие скрыться»
«Все?» - ахнула Ядвига. Такого не позволяли себе даже большевики, не говоря уже о немцах.
«Все» - бесстрастно подтвердил священник. «Впрочем» - добавил он – «справедливости ради, надо отметить, что руководство испанской католической Церкви в той ситуации повело себя не лучшим образом, открыто поддержав мятежников. В условиях военного времени это… в общем, понятно, чем было чревато. В первую очередь, разумеется, для рядовых священников и монахов, до которых легче всего добраться. Дошло до того, что убивали и мирян – только за посещение Святой Мессы. Или вообще только за то, что они были католиками. Резня была просто жуткая»
«Республиканцы умудрились переплюнуть своих советских учителей. По жестокости гонений на Церковь, разумеется» - добавил он. «На республиканской территории, за исключением Страны Басков – там местные не позволили им развернуться – были закрыты все без исключения церкви и превращены где в склад, где в общественную столовую, где в рынок или гараж. Богослужения были строжайше запрещены, как и наличие «предметов культа» в частных домах. За нарушение этого запрета меры военного времени – расстрел на месте. В лучшем случае»
«А в худшем?» - спросила Ядвига.
«Человеческой жестокости, как известно, нет предела» - ответил францисканец, не вдаваясь в подробности.
«А Вы-то как в Испании оказались?» - удивилась Пражская фурия.
«Я гостил в этом местечке у своего друга – настоятеля местного храма, с которым когда-то учился в семинарии» - спокойно ответил францисканец. «Когда всё это началось, мы успели спрятаться и прятались почти два месяца, но какие-то местные активисты нас всё-таки выследили…»
«А отец Хосемария?»
«Восемнадцатого июля он находился в Мадриде и едва не погиб в первые же дни гонений. Спасла его исключительно собственная изобретательность. Он укрылся в психиатрической клинике, где главным врачом был его близкий друг и в течение двух месяцев довольно успешно симулировал психическое заболевание…»
«Надо же, какой талант» - с уважением подумала Ядвига. «Может, зря он подался в священники? Был бы сейчас великим актёром, которому рукоплескали толпы во всём мире. Впрочем, наверное, это было ему совершенно не нужно…»
«Потом» - продолжил францисканец, «он понял, что так можно и в самом деле тронуться умом, что в его планы, разумеется, совершенно не входило. Поэтому он решил бежать в Андорру и через несколько полных опасностей переходов добрался до Санта-Ларедо, в котором его и его спутников и схватили местные республиканцы…»
«Нас бросили в сарай, правда, мы даже не успели как следует познакомиться, как нас вывели на улицу…»
«На расстрел?» - ляпнула Ядвига. И немедленно пожалела об этом.
Отец Раймунд вздохнул.
«Некоторое время они решали, что с нами делать. Точнее, как нас лучше убить. Высказывались разные идеи – повесить, утопить, сжечь живьём, привязать к грузовику и пустить на полном ходу по камням…»
«Действительно, человеческая жестокость не знает границ» - с ужасом подумала Ядвига. И тут же вспомнила, что и сама нередко грешила тем же – по отношению к нацистам и предателям. Причём очень даже нередко.
«Всё – стоп» - твёрдо решила она. «Больше никакой жестокости. Быстро и максимально безболезненно». Хотя прекрасно понимала, что сохранить верность этому обету в той страшной тайной войне, которая шла на территории оккупированной Польши, это будет очень и очень трудно. Если вообще возможно.
«В конце концов» - продолжил францисканец, «решили не возиться и просто расстрелять. Вывезти на городскую свалку, поставить к первой попавшейся стенке – и расстрелять»
«Как же вы спаслись?» - удивлённо спросила Ядвига.
«Нас спасли» - неожиданно задумчиво ответил священник. «Точнее, спас»
«Кто?»
Отец Раймунд вдруг совершенно явственно вспомнил тот день. Десятое сентября тридцать шестого года. Четыре часа пополудни. Немилосердно палящее солнце в безоблачном небе. Невыносимая жара – совершенно необычная для этого осеннего дня.
Им связали руки и погрузили в грузовик.
«Не стоит пачкать улицы нашего города этой мразью» - объяснил предводитель республиканцев. «Пусть гниют на свалке»
Путь до свалки занял не более получаса. Они спустились с грузовика и подошли к обшарпанной глиняной стене какого-то здания. Домика смотрителя, наверное. Странно, но у него тогда была совершенно удивительная, твёрдая и непоколебимая уверенность в том, что всё закончится благополучно, что у него есть ещё дела на этой грешной земле, и что Господь, конечно, призовёт его к себе, но не в этот день.
Ему, как ни странно, оставили очки и он, уже стоя у расстрельной стенки, заметил на близлежащем холме – метрах в трёхстах слева от домика, маленькую человеческую фигуру. Человек снял с плеча что-то длинное и, похоже, тяжёлое, опустился на каменистую землю, судя по всему, удобно устраиваясь – а затем пропал из виду. Республиканцы его не заметили – слишком были поглощены сладостным предвкушением казни.
Францисканец успел познакомиться с отцом Хосемарией и обменяться с ним несколькими ободряющими словами, когда командир республиканцев (в расстреле должны были участвовать все, даже водитель грузовика), скомандовал:
«Готовсь!»
Республиканцы – некоторые совсем ещё дети – отошли от стенки на два десятка шагов. Отцу Раймунду стало их безумно жаль.
«Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят» - пробормотал он.
Резкое стакатто ручного пулемёта – неожиданно громкое - больно хлестнуло его по ушам. Длинная очередь, выпущенная, вне всякого сомнения, именно той фигурой, которую он только что видел на холме, как косой срезала всех семерых республиканцев. За ней последовали ещё несколько коротких очередей по уже мёртвым телам – пулемётчик явно хотел убедиться, что все его противники действительно мертвы.
«Его звали Карл Шольц» - тихо произнёс францисканец. «Обер-лейтенант вермахта Карл Юрген Шольц. Офицер абвера – военной разведки Германии. Кстати,» - с лёгкой улыбкой добавил он – «Шольц внешне очень похож на Хорста Людвига Энке. Такой же высокий голубоглазый блондин, только волосы чуть потемнее. Тоже католик. Только лет на пять старше, чем Энке»
«Кругом одни католики» - фыркнула про себя Ядвига, хотя и сама была католичкой. «Только вот радоваться этому – или, наоборот, огорчаться?»
«Так что» - по-прежнему тихо добавил он. «Меня дважды спасали от неминуемой смерти немецкие офицеры. Один раз – вермахта, другой раз – СС. Неисповедимы пути Господни…»
«Действительно» - удивлённо подумала Ядвига. «А что было потом?»
«Потом…» - задумчиво произнёс священник. «Потом он подошёл к нам, представился Карлосом, проигнорировал благодарности, освободил нам руки и отвёз в относительно безопасное место. Потом мы разделились. Мой друг, отец Хосемария и его спутники отправились дальше на северо-восток, к границе Андорры, а меня, поскольку у меня слабое здоровье и я был бы им обузой – да и вообще, скорее всего, не вынес бы столь дальнего перехода, взял с собой обер-лейтенант Шольц.
Он, очевидно, выполнял какое-то особо важное задание, поэтому за ним прислали самолёт. Маленький такой, одномоторный, с высоко расположенным крылом. Трёхместный, если не считать пилота…»
«Физелер Fi-156 Шторьх. Журавль, то есть» - догадалась Ядвига. «Великолепный самолёт. Идеальный для тайных операций. Разбег - шестьдесят метров; пробег – вообще двадцать с небольшим. По тем временам – новейший. Даже ещё формально не принятый на вооружение Люфтваффе»
Fieseler Fi 156 Storch действительно был формально принят на вооружение люфтваффе только год спустя – в 1937-м.
«Нас - с несколькими пересадками с самолёта на самолёт - доставили в Берлин, где я несколько дней прожил у Шольца на квартире. После чего мне строго-настрого приказали помалкивать о том, что я видел – и отправили обратно в Варшаву»
«Они Вам поверили?» - насторожённо спросила Ядвига. Ибо такое пренебрежение вопросами секретности, насколько ей было известно, было совсем не в правилах абвера.
«Он сумел их убедить, что мне можно верить; что я буду молчать как рыба» - пожал плечами францисканец. «Насколько я понял, он в абвере какая-то очень важная персона. То есть, его мнение имеет значение»
«Любопытно. Всего-навсего обер-лейтенант, а уже важная персона» - подумала Ядвига. «Надо будет разузнать про этого… Карла Юргена Шольца… Интересно, в каком он сейчас звании? Гауптман, не меньше…»
Она ошибалась. К этому моменту Карл Юрген Шольц был уже майором вермахта. И кавалером Рыцарского креста. Ибо его деяния вполне этого заслуживали. Более, чем.
«А почему же Вы сейчас мне это рассказали?» - спросила Ядвига. «Ведь Вы дали им слово…»
«Они напали на мою страну» - неожиданно жёстко ответил священник. «Убивают священников, монахов, мирян… В этих условиях… Бог меня простит»
«Кстати» - снова совершенно неожиданно повеселев, добавил он. «Шольц оказался очень интересным, образованным и начитанным собеседником. Между прочим, закончил Кембридж…»
«Кембридж?» - изумлению Ядвиги не было предела.
«Кембридж» - подтвердил отец Раймунд. «Кстати» - он снова почему-то очень лукаво посмотрел на Ядвигу, «знаете, какой была тема его дипломной работы?»
«Это ещё к чему?» - обеспокоенно подумала Пражская фурия. А сама фыркнула:
«Понятия не имею»
«Напрасно» - улыбнулся священник. «Ибо его работа называлась Доминирование, подчинение и алголагния[9] в межполовых отношениях: анализ с позиции умеренного католического модернизма»
«Алго… - что?» - недоумённо переспросила Ядвига
«Лагния» - снова улыбнулся францисканец. «Алголагния. Любовь к боли. Научный эквивалент более общеупотребительного термина садомазохизм»
«Вот уж точно неисповедимы пути Господни» - обеспокоенно подумала Ядвига. «Что бы это значило?»
«Вы её читали?» - спросила она.
«Читал, конечно. Точнее, внимательно изучал» - с заметным уважением в голосе ответил священник. «Надо же было чем-то занять себя, пока Шольц находился на работе. Покидать пределы его квартиры мне, скажем так, было категорически не рекомендовано… А если серьёзно, то я несколько погрешил против истины, назвав эту работу дипломной. На самом деле, это была его курсовая работа по психологии. Только вот её уровень был таков, что вполне соответствовал даже не дипломной работе, а очень даже приличной кандидатской диссертации»
«И что же такого замечательного в этой работе?» - с нескрываемым интересом спросила Ядвига. Она совершенно не ожидала, что то, чем она занималась в течение пяти с половиной лет, станет предметом научного анализа. Впрочем, чем только не занимаются эти умники…
«Сейчас расскажу» - улыбнулся отец Раймунд. «Только сначала выполню Вашу предыдущую просьбу…»
Пражская фурия с удивлением посмотрела на него. Она уже и забыла о ней – так поглотил её интерес к загадочному обер-лейтенанту абвера и его кембриджской курсовой работе о её занятиях.
«Итак, самобичевание…» - задумчиво протянул францисканец. «Самобичевание в Opus Dei. И не только в Opus Dei. И не столько в Opus Dei, сколько вообще в католическом мире. И не только в католическом…»
Он сделал многозначительную паузу, затем продолжил:
«Начать, наверное, нужно с того, что самобичевание не было христианским изобретением. Они эту практику позаимствовали…»
«У иудеев?» - снова ляпнула Ядвига. И снова об этом пожалела.
«Нет» - улыбнулся отец Раймунд. «Иудеям такое даже в голову не приходило, ибо их религия для этого слишком посюсторонняя и практичная. Себялюбивая (причём вовсе не обязательно в таком уж плохом смысле этого слова). Мусульмане (точнее, шииты) действительно практикуют самобичевание. Позаимствовав его у христиан. А христиане позаимствовали эту практику у языческих народов Средиземноморья, в первую очередь, у фригийцев»
«У фригийцев?»
«Это народ, населявший Фригию - одну из внутренних областей на западе Малой Азии. Сейчас это срединная часть Турции. О фригийцах известно не так уж и много; мы знаем только, что одним из их местных богов был Аттис (или Атис) – по преданию, юноша необычайной красоты, который, помимо прочих «достижений», учредил мистерии. Точнее, оргии. Одним из важных элементов которых была как раз самофлагелляция. Конечно, же отнюдь не духовная, а практически наверняка эротическая. Поэтому этот персонаж вполне может считаться основателем эротической флагелляции. Хотя надо отметить, что жрецы его культа использовали самобичевание в религиозных целях, вкупе с, как ни странно, исповедью и отпущением грехов»
«То есть христианство позаимствовало эти практики у фригийцев?» - удивлённо спросила Ядвига
«Вполне возможно» - пожал плечами францисканец. «Христианство – в первую очередь, католичество и православие – вообще очень многое позаимствовало у язычников. Приспособив, естественно, к своим духовным потребностям. Например, если внимательно посмотреть на многие православные праздники и ритуалы, то можно очень легко обнаружить их языческие корни. Например, ритуал православной литургии и католической Святой Мессы во многом скопирован с имперских государственных ритуалов Рима (западных в католичестве и восточных в православии). Вплоть до одежды и некоторых предметов культа. Кстати, одной из целей Реформации и было полное изгнание язычества из христианства. Правда, в результате они вместе с водой выплеснули и немало прекрасных детей, в результате чего их религия стала весьма блеклой и примитивной»
«А самофлагелляция?»
«Самобичевание у христианских монахов (это почти исключительно монашеская практика, за исключением кратких периодов массовой истерии в Италии, Испании и Франции) преследовало, в основном, две цели, первую из которых Церковь никак не может одобрить; вторая же, на мой взгляд, не лишена здравого смысла»
«Какие же?»
«Первая – это телесное самонаказание. Наказание себя за свои грехи. Что Церковь, конечно же одобрить не может, ибо это нарушает стандартную церковную процедуру исповеди, отпущения грехов и епитимьи[10]. А церковный кодекс канонического права не предусматривает и, насколько мне известно, никогда не предусматривал самобичевание (или бичевание) в качестве дозволенного вида епитимьи. Поэтому это действительно самодеятельность. К тому же очень вредная – по вполне понятным причинам. Поэтому, конечно же, учение святого Петра Дамиана[11] о том, что тысяча ударов бича при самофлагелляции заменяют прочтение десяти псалмов – это исключительно его личное мнение, к тому же, глубоко ошибочное. Даже святым, как известно, свойственно ошибаться»
«Кстати,» - добавил он, «любопытно, что в течение целых семи лет – если верить легендам – самонаказанию путём самобичевания регулярно подвергал себя принц Гаутама Сиддхарха, всемирно известный как Будда…»
Ядвига на это никак не отреагировала. Ибо ещё в школе преподаватель религиоведения отец Мариуш Гжебовский очень доходчиво объяснил своим ученицам, что буддизм есть не что иное, как идеология (религией это было назвать очень трудно) духовного самоубийства и поэтому самое страшное и опасное среди всех языческих учений. Поэтому буддистов ей было искренне жаль и, даже услышав о каком-нибудь буддисте, она мысленно крестилась и шептала про себя «Прости его, Господи, ибо не ведает, что творит…»
«А вторая цель?» - спросила она.
«Со второй целью всё гораздо сложнее. И интереснее» - серьёзным тоном произнёс францисканец. «Начать надо с того, что самобичевание активно практиковали не только уже упомянутый мной святой Пётр Дамиан, но и Святой Доминик - основатель одноимённого ордена, а также Святой Франциск Ассизский – основатель ордена францисканцев, к которому имеет честь принадлежать ваш собеседник…»
«Вот как?» - удивилась Пражская фурия. Такого она совершенно не ожидала.
«Да, представьте себе. Как, кстати, и многие другие святые. А также епископы, священники, монахи, монахини и даже некоторые особо ревностные миряне. В течение столетий. Многие практикуют до сих пор, причём отнюдь не только нумерарии Opus Dei…»
«А кто ещё?»
«Например, падре Пио. Его часто называют Пио из Пьетрельчины (это его родной город в итальянской провинции Кампания). Хотя его настоящее имя - Франческо Форджоне. Он вообще удивительнейший человек. Кстати, в некотором роде тоже францисканец, ибо принадлежит к капуцинам – одной из ветвей францисканского ордена.
В 1918 году у него на руках и ногах образовались стигматы - раны в местах расположения ран распятого Христа, которые, в особенности на руках, сильно кровоточили - он даже был вынужден постоянно носить специальные повязки. Святой Престол всегда очень осторожен в таких вопросах, поэтому падре Пио пришлось провести десять лет – с 1923 по 1933 годы – практически в одиночном заключении в своей келье в монастыре Сан-Джованни-Ротондо (без права совершать богослужения и принимать исповеди), прежде, чем Ватикан признал сверхъестественное происхождение его стигматов…»
«Ничего себе» - подумала Ядвига. Впрочем, к бюрократам из Ватикана она всегда относилась без какого-либо почтения. И без каких-либо иллюзий.
«Зато теперь… на исповедь к падре Пио записываются за несколько дней, а то и недель. Кстати, на исповеди падре Пио умел мгновенно «увидеть» всю жизнь исповедующегося и определить, насколько он или она искренни в перечислении своих грехов. И в раскаянии в оных. Мог даже предсказать будущее, хотя пользовался этим своим даром крайне редко – как правило, чтобы предупредить о надвигающейся опасности…»
«А ещё кто?» - спросила Пражская фурия. Ибо ей было просто очень интересно.
«Года три назад мне довелось побывать в одном женском кармелитском[12] монастыре в Ливорно. Так вот, монахини этого монастыря наладили серийное производство верёвочных бичей для самофлагелляции. Я бы даже сказал, крупносерийное производство. Причём, судя по книге отзывов об их продукции, с которой мне довелось ознакомиться, приобретают их вовсе не в качестве сувениров. А для использования по самому что ни на есть прямому назначению. Кстати, торгуют ими кармелитки по всему миру. Через систему почтовой торговли, разумеется. Покупают их и другие кармелитки, и монахи-кармелиты, и мои братья-францисканцы и сёстры-клариссинки[13], и члены других монашеских орденов, и епархиальные священники, и миряне… И, конечно, нумерарии Opus Dei…»
«И всё-таки – зачем? Зачем они стегают себя?» - не унималась Ядвига. Ибо всё, что она слышала, было как-то всё вокруг да около… «Например, тот же падре Пио?»
«Кроме вышеизложенных документально подтверждённых чудес и несколько менее достоверных случаев чудесного исцеления молва приписывает падре Пио – на мой взгляд, совершенно обоснованно – периодические, точнее, регулярные мистические сражения с Сатаной в его монашеской келье. В основном, естественно, по ночам, хотя, надо отметить, что Диавол и его слуги трудятся безо сна и отдыха – 24 часа в сутки, семь дней в неделю»
«А Вы уверены…» - осторожно начала Ядвига
«В чем?» - вопросом на вопрос ответил францисканец. «В существовании и активной деятельности Сатаны или в том, что падре Пио не выдаёт фантазии за реальность?»
«Второе». Ибо вполне было достаточно посмотреть на то, что творилось вокруг, чтобы исчезли последние сомнения и в существовании Сатаны, и в его более, чем активной деятельности в современном мире. Если таковые когда-либо были.
У Ядвиги таких сомнений никогда не было. Во всяком случае, после группового изнасилования.
«Уверен, конечно» - спокойно ответил священник. «Ибо падре Пио, как и практически все монахи (не говоря уже о священниках), обладает сильно развитым религиозным чувством. Судя по его стигматам и некоторым способностям, которые обычно называют сверхъестественными, даже очень сильно развитым. А это чувство, в свою очередь, даёт возможность очень близко общаться не только со Всевышним, ангелами и святыми, но и, так сказать, с противоположной инстанцией…»
«Подождите, подождите…» - запротестовала Пражская фурия. «Вы что, хотите сказать, что падре Пио по собственной инициативе общается с этой самой противоположной инстанцией??»
«Да нет, конечно» - улыбнулся отец Раймунд. «Нужно быть полным идиотом, чтобы по собственной инициативе общаться с этой публикой. Такие идиоты, конечно, встречаются и, к сожалению, не так уж и редко, но падре Пио к ним, безусловно, не относится…»
«Тогда как же…»
«На самом деле, всё ровно наоборот» - снова улыбнулся францисканец. «Это противоположная инстанция очень хочет пообщаться с падре Пио. Причём, разумеется, с вполне определёнными целями. Которые падре Пио совсем не по душе (в буквальном смысле, кстати). Как, собственно, и любому человеку в здравом уме и твёрдой памяти»
«А Сатане-то это зачем?» - в очередной раз ляпнула Ядвига. И в очередной раз немедленно об этом пожалела.
«Ну как это зачем?» - несколько даже недовольно протянул священник, словно по-отечески упрекая нерадивую ученицу, не усвоившую такую прописную истину. «Сатана (он же Люцифер, Дьявол, Вельзевул, Мефистофель и т.д.) – по самой сути своей богоборец. То есть, борец со Всевышним. Яростный, последовательный и непримиримый. Причём, в первую очередь, борец за человеческие души.
Для него нет ничего приятнее, чем отобрать у Бога очередную человеческую душу. Особенно, если это душа священника или монаха, то есть, человека, максимально близкого Богу…»
«Поэтому чем ближе человек к Богу, тем активнее его искушает Дьявол» - Ядвига наконец-то вспомнила одну из истин, которые в её бедную рыжую голову регулярно вдалбливали сёстры-кармелитки. В том числе, и с помощью ударов деревянной линейкой по ладоням.
«Именно» - уже гораздо более довольным голосом подтвердил священник. «Сатана же, как известно, искушает в первую очередь, через плотские чувственные желания…»
«Сексуальные?»
«Да, но не только. Кроме похоти, есть ещё и другие особо тяжкие грехи – алчность, чревоугодие, зависть, гнев. Гордыня, опять же»
«А боль…»
«Боль от самобичевания, или от власяницы, или от современных вериг[14] – кстати, нумерарии Opus Dei, как и многие священники, монахи и даже миряне, их периодически носят – блокирует плотские искушения («закрывает двери демонам»). В результате для человека религиозного остаются только боль и Бог, а для Сатаны и его искушений просто не остаётся места. Ни в душе, ни в сердце, ни в разуме. Причём этот духовно-целительный эффект обычно длится ещё некоторое время после самобичевания»
«Насколько долгое?» - с интересом спросила Ядвига. Ибо о таком воздействии боли на человека и не подозревала.
«Судя по рекомендациям отца Хосемарии Эскривы, эффект от примерно минутного самобичевания длится примерно неделю. Правда» - добавил он, «нужно отметить, что нумерарии Opus Dei ещё и периодически спят на досках, принимают холодный душ… То есть, самобичеванием и веригами дело не ограничивается»
«А почему именно минутное?» - удивилась Пражская фурия.
«Потому» - улыбнулся францисканец, «что нумерарии Opus Dei во время самобичевания должны читать Аве, Мария! И самобичевание длится ровно столько, сколько нужно, чтобы прочитать эту молитву. Ни больше, ни меньше»
Ядвига решила проверить. Поэтому мысленно начала читать знакомую чуть ли не с колыбели молитву, с паузами на «удары бича», вспоминая ритм, к которому привыкла за годы активной флагелляции:
Радуйся, Мария, благодати полная!
Господь с Тобою;
благословенна Ты между женами,
и благословен плод чрева Твоего Иисус.
Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных,
ныне и в час смерти нашей. Аминь.
Получилось действительно около минуты.
«Немного» - подумала она. «Впрочем, это смотря как бить. И чем»
Ей приходилось слышать о том, что палачи в британских колониях умудрялись всего десятком ударов ротанговой трости буквально разрывать кожу на ягодицах наказуемого; причём следы от ударов не исчезали годами.
«Надо отметить, что нумерариям Opus Dei приходится гораздо сложнее в их борьбе с демонами, чем монахам и священникам…» - неожиданно произнёс священник.
«Почему?» - удивилась Ядвига. «Что в них такого особенного? Разве Opus Dei не такой же орден, как, например, францисканцы или кармелиты?»
«Нет» - ответил отец Раймунд. «Opus Dei – совершенно уникальная организация. Нечто среднее между обществом мирян и монашеским орденом. Но ни то и ни другое»
«Это как?» - изумлённо спросила Ядвига. Сегодня она только и делала, что удивлялась. Хотя в жизни кое-что повидала…
«Во-первых, среди членов Opus Dei, кроме его основателя, нет ни одного священника. И ни одного монаха. Все его нумерарии формально миряне, хотя их контракты с обществом – и временные и пожизненные – отличаются от временных и вечных монашеских обетов, по сути, только названием»
«Тогда в чём же разница?» - непонимающе спросила Пражская фурия.
«Разница в том» - отец Раймунд в очередной раз сделал весьма многозначительную паузу, «что нумерарии Opus Dei занимаются не проповедью слова Божьего и не благотворительностью, а, как и все прочие миряне, зарабатывают себе на хлеб самыми что ни на есть мирскими занятиями. Иными словами, работают учителями, врачами, инженерами…»
«Я ничего не понимаю…» - честно призналась Ядвига.
«Сейчас поймёте» - успокоил её францисканец. «На самом деле, Opus Dei – во многом такой же орден, как например, францисканцы, у которого существуют две ветви – монашеская (мужская и женская) и мирская. В Opus Dei монахами являются нумерарии, принявшие обет безбрачия (который только называется по-другому - обязательство апостольского безбрачия – а так ровно то же самое), а мирянами – так называемые супернумерарии…»
«Боже, как всё сложно…» - подумала Ядвига. «Ну и огород нагородил этот, как его там… Хосемария Эскрива…»
«… которые имеют семьи – как у всех католиков, довольно многочисленные и живут в собственных домах или квартирах…»
«А нумерарии где живут?» - спросила Пражская фурия
«В так называемых центрах Opus Dei. По сути – те же монастыри, только маленькие, и внешне приближённые к большим мирским домам. Между монахами-францисканцами и нумерариями Opus Dei только три разницы – но очень существенные. Мы носим сутаны, а они – мирскую одежду; мы занимаемся проповедью Слова Божьего и благотворительностью, а они – обычными мирскими занятиями; мы существуем почти исключительно на пожертвования, а они – почти исключительно на доходы нумерариев и супернумерариев от их мирских занятий, часть которых перечисляется в Opus Dei»
«А почему же им тогда сложнее?» - удивилась Ядвига. «Вроде бы почти одно и то же»
«Почти, да не совсем» - объяснил отец Раймунд. «Все наши основные занятия чисто религиозные, а их – чисто мирские. Кроме того, мы даём обет евангельской бедности, а они, поскольку фактически живут в миру, вынуждены поддерживать определённый уровень жизни (что, разумеется, чревато значительными искушениями). Поэтому нам гораздо легче, чем им, оставаться всё время в присутствии Божьем и избегать демонических искушений…»
«Понятно…» - протянула Пражская фурия. «Поэтому им и нужны столь жёсткие методы усмирения плоти. Которые, например, для францисканцев были бы явно излишними»
«Именно» - подтвердил священник. «Поэтому в нашем ордене эти практики далеко не столь распространены, как в Opus Dei, где они фактически являются обязательными для нумерариев и желательными для супернумерариев. Вообще, единственным изобретением отца Хосемарии Эскривы является как раз эта жёсткая, но, говорят, весьма эффективная система, позволяющая даже в совершенно мирских занятиях практически всё время находиться в присутствии Божьем. В состоянии благодати, то есть. А именно это и является необходимым условием святости»
«И болевые практики играют в этом весьма значительную роль?»
«Конечно. Разумеется, как и ежедневная Святая Месса, Святое причастие, регулярные беседы с духовником и так далее. Но боль – конечно же, весьма эффективное – и столетиями проверенное – средство борьбы с дьявольским искушениями. Или демоническими. Суть дела это не меняет»
«Хмм… интересно» - протянула Ядвига. «А Вы не практиковали такие методы? Усмирения плоти, то есть?»
«Нет» - спокойно ответил францисканец. «Мне это не позволяет здоровье. Да, честно говоря, я никогда не чувствовал в этом особой нужды. Видимо, я настолько далёк от святости, что противоположная инстанция не проявляет ко мне какого-либо существенного интереса» - с улыбкой добавил он.
«А я?» - спросила Ядвига. Богословские лекции – это всё, конечно, очень хорошо и интереса, но времени оставалось уже не так много, а ответов на свои личные вопросы она так и не получила.
«Что Вы думаете обо мне и о том, чем я занималась до того, как стала боевиком Союза Вооруженной Борьбы? То есть, практически всю свою взрослую жизнь?»
«Я, пожалуй, соглашусь с Шольцем» - улыбнулся священник. «Точнее, с тем, что он по этому поводу высказал в своей работе…»
«А Вы уверены, что его работа имеет такое уж прямое отношение ко мне?» - недоверчиво спросила Ядвига. «Всё таки все мы – я имею в виду доминатриссы[15] – очень разные…»
«Уверен» - спокойно ответил отец Раймунд. «Ибо он рассказал мне об одной, как Вы выразились доминатриссе, которую он счёл как раз образцовой. А она, судя по его рассказу, очень похожа на Вас…»
«А Вы-то это откуда знаете?» - удивилась Пражская фурия. «Вы ведь у меня на сеансе не были…»
«К счастью» - подумала она про себя. «А то я могла бы его так отделать…»
«Я не был» - согласился священник. «А вот отец Алек был. Кроме того, прежде, чем попасть к Вам на сеанс, он очень долго и тщательно выбирал себе экзекуторшу, пока не остановился на Вас. Так что он собрал о Вас довольно много информации, которую и сообщил мне во время нашего разговора по душам после того, как Вы выполнили его просьбу…»
«Во время исповеди?» - удивилась Ядвига. Ибо, как и любая католичка, знала, что разглашение тайны исповеди для католического священника просто невозможно.
«Нет, не исповеди» - спокойно возразил францисканец. «Ибо я посчитал, что ему не в чем исповедоваться. С моей точки зрения, это был не сознательный грех, а просто ошибка…»
«Это больше, чем преступление - это ошибка?» - пожалуй, в первый раз за всё время их разговора позволила себе улыбнуться Пражская фурия. «Так, по-моему выразился Шарль Морис Талейран…»
Надо же было и ей, в конце концов, щегольнуть своей эрудицией. Впрочем, лучше бы она этого не делала…
«Не Талейран» - улыбнулся священник. «Талейран просто не мог такого сказать»
«Почему??» - изумилась Ядвига.
«Потому, что эти слова были произнесены после казни герцога Энгиенского по приказу Наполеона Бонапарта. Талейран, который тогда был министром иностранных дел Франции, не мог их сказать просто потому, что он, наоборот, был сторонником казни герцога. И, более того, участвовал и в похищении герцога, и в организации его расстрела»
«Тогда кто же это сказал?» - обескуражено спросила Пражская фурия, дав себе зарок впредь помалкивать.
«Эту фразу иногда приписывают Жозефу Фуше – министру полиции при Наполеоне. Весьма эффективному, кстати. Но произнёс её не он, а Буле де ля Мерт, председатель Законодательной комиссии, разработавшей знаменитый Гражданский кодекс Наполеона…»
«Это точно знал, что говорил…» - подумала Ядвига. И, решив, так сказать, вернуться к исходным баранам, спросила:
«А что это была за доминатрисса?»
«Её звали госпожа Эллен» - ответил францисканец. «Судя по описанию, она даже внешне похожа на Вас. Только волосы у неё были каштановые, а не рыжие. И черты лица, конечно, немного другие. Да, и ещё тогда она была несколько старше Вас. Вам ведь… года двадцать три?»
«Двадцать четыре»
«А ей тогда было около тридцати»
«Тогда?»
«В двадцать восьмом»
«А где она сейчас?» - заинтересованно спросила Ядвига. Хотя, конечно же, прекрасно понимала, что шансы познакомиться с коллегой во время войны были равны нулю. А никаких иллюзий относительно того, что ей удастся дожить до конца этой войны, у неё уже давно не было.
«Не знаю» - пожал плечами отец Раймунд. «Я только надеюсь, что она жива и здорова. Она ведь жила в Лондоне, а этот город люфтваффе год назад довольно основательно бомбило. Да и сейчас продолжает бомбить…»
Надежды францисканца были напрасны. Госпожи Эллен уже почти год как не было в живых. Она погибла в октябре сорокового года во время одной из ночных бомбёжек Лондона самолётами люфтваффе (в самом начале «Лондонского Блица»). Бомба, сброшенная с немецкого «Хейнкеля-111», попала прямо в её дом, в котором она проводила очередной «сеанс», не сочтя нужным прервать его, чтобы укрыться в бомбоубежище. Вместе с ней погиб и один из неё «нижних».
Пилотом «Хейнкеля» был близкий друг Шольца - майор люфтваффе Ганс Иоахим Фридель (такие вот «коленца» иногда выкидывает война). 250-килограммовая бомба была предназначена для районного штаба ПВО столицы Великобритании, но штурман что-то напутал с ориентирами (ночь всё-таки) и бомбардир нажал спусковой рычаг за два квартала до намеченной цели. Дурацкая случайность войны…
«И что же Кард Юрген Шольц написал в своей работе по поводу меня?» - спросила Пражская фурия. «Кстати, а сам-то он, как говорится лежал на её лавке? И вообще на чьей-нибудь лавке? То есть, порола она – или какая-либо другая госпожа - его или нет?»
«Насколько я знаю, нет» - улыбнулся священник. «Никто его не порол»
«Недоработка» - разочарованно произнесла Ядвига. «Явная недоработка»
Её интерес к работе обер-лейтенанта немедленно и значительно снизился.
«Иногда со стороны виднее» - спокойно парировал отец Раймунд. «Чтобы исследовать, например, преступный мир, вовсе не обязательно самому быть преступником»
Пражскую фурию такая аналогия, естественно, не обрадовала. Но, несмотря на это, она была вынуждена признать, что в словах священника действительно содержалась определённая доля здравого смысла. Поэтому решила не торопиться с выводами. Как говорили в таких случаях их союзники-англичане, assumption is the mother of all fuckups[16].
Францисканец между тем продолжал:
«Работа Карла Юргена Шольца – в то время ещё студента Кембриджа, мне понравилась, во-первых тем, что он рассмотрел все варианты межполовых отношений, а не только семейные и романтические. То есть,» - добавил он – «и фемдом[17], который, насколько я понимаю, в течение последних нескольких лет был Вашей основной и, пожалуй, единственной профессией…»
Ядвига кивнула. Ибо это действительно было истиной правдой.
«Во-вторых,» - продолжил священник, «тем, что он очень творчески и необычно подошёл к анализу этих отношений…»
«То есть?» - удивлённо спросила она
«Он рассмотрел каждое направление этих отношений с двух точек зрения» - пояснил отец Раймунд. «Сначала обрисовав желаемую ситуацию – как должно быть (разумеется, с точки зрения умеренного католического модернизма) и описав и проанализировав реальную ситуацию – как, к сожалению, есть. Тоже, конечно, с точки зрения умеренного католического модернизма»
«Скажите, святой отец,» - осторожно спросила Ядвига, «а что такое этот умеренный католический модернизм?»
«Не вдаваясь в богословские тонкости» - улыбнулся священник, «можно сказать, что это направление в католицизме, которое наиболее полно соответствует здравому смыслу и объективной реальности…»
Пражскую фурию это объяснение вполне удовлетворило. Ибо на богословские тонкости у неё не было ни времени, ни сил, ни желания.
«Начнём с семейных и романтических отношений» - продолжил францисканец. «В идеале, то есть, в желаемой ситуации, предполагается, что эти отношения построены на взаимной и безусловной любви…»
«Это в идеале» - подумала Ядвига. «А вот в реале…»
К сожалению, таких семейных и романтических пар было немного. Даже, пожалуй, очень немного.
«… друг к другу. Которая, естественно, направлена и на то, чтобы подарить друг другу максимальное чувственное и эмоциональное удовольствие в сексуальной жизни…»
И с этим трудно было не согласиться. Пожалуй, даже, невозможно не согласиться.
«А если учесть, что по данным психологов, которые герр Шольц приводит в своей работе, 20-25% взрослого населения Европы получают удовольствие от сексуальных фантазий о доминировании, подчинении и алголагнии – как пассивной, так и активной…»
«Ничего себе» - подумала Ядвига. Она и не подозревала, что любителей БДСМ[18] так много…
«…то получается, что, например, стегая мужа плёткой или каким-либо другим, как вы выражаетесь, дивайсом[19], жена доставляет ему гораздо большее удовольствие – и чувственное, и эмоциональное, чем он получил бы без порки. Поэтому, разумеется, если в таком семейном фемдоме жена стремится в первую очередь к тому, чтобы доставить удовольствие мужу, а не себе (в чём, собственно, и состоит смысл безусловной любви), то Церковь, разумеется, ничего не имеет против. И не может иметь ничего против. И, конечно же, безусловная любовь жены к мужу автоматически приводит к соблюдению трёх фундаментальных требований БДСМ – безопасности, разумности и добровольности. Точнее, взаимного согласия[20]»
«Естественно» - подумала Пражская фурия. «только вот сколько таких пар, где оба любят друг друга безусловно? Пять процентов? Десять?»
«К сожалению,» - продолжал францисканец, «таких семейных пар очень немного. По данным исследований, всего пять процентов…»
«Значит, я не сильно ошиблась» - удовлетворённо подумала Ядвига.
«… поэтому в подавляющем большинстве случаев «верхний» или «верхняя» думают только о себе любимом, а согласия «нижнего» добиваются либо созданием какой-либо зависимости нижнего от верхнего (то есть, банальным шантажом, например, угрозой уйти), либо изощрённым психологическим манипулированием. Справедливости ради, нужно отметить,» - добавил он, «что аналогичное «перетягивание одеяло на себя» имеет место и со стороны нижних, причём не так уж и редко. Что, разумеется, Церковь одобрить никак не может. Ибо это есть грех гордыни. Да ещё и отягощённый похотью, в которую автоматически превращается сексуальность, лишённая безусловной любви»
«Я бы тоже не одобрила» - подумала Пражская фурия. И тут же похолодела. Ибо вспомнила, что во всех без исключения своих романтических отношениях (семейных у неё никогда не было, а вот романтических хватало) вела себя совсем не так, как образцовые пять процентов. А в точности, как девяносто пять. Иными словами нагло использовала мужчин для получения максимального удовольствия – и физиологического, и чувственного, и эмоционального. А на потребности (не говоря уже о желаниях) её партнёров ей было глубоко наплевать. Они её вообще не интересовали.
Ей снова остро захотелось исповедаться. Причём прямо сейчас. Но всё же… всё же она по-прежнему ощущала в душе какой-то непонятный, но непреодолимый барьер, который не позволял ей этого сделать. Поэтому она просто продолжала слушать священника. Тем более, что от семейных и романтических отношений её собеседник перешёл к отношениям профессиональным. Гораздо более интересным.
«Герр Шольц считает – и я с ним согласен» - задумчиво произнёс францисканец, «что в идеале Ваша профессия могла бы быть весьма богоугодной…»
Это утверждение Ядвигу просто ошарашило. Можно сказать, даже шокировало. Она ожидала услышать что угодно, но только не это. Она просто потеряла дар речи.
«Я вижу, Вас это удивило» - спокойно продолжил священник. «Даже очень удивило»
«Не то слово» - подумала Пражская фурия, с трудом приходя в себя.
«Тем не менее» - по-прежнему спокойным, даже бесстрастным тоном произнёс он, «в этом нет ничего удивительного»
Ядвига была с этим категорически не согласна, но, памятуя предыдущие «самопосадки в лужу», сочла за лучшее промолчать.
Отец Раймунд сделал небольшую паузу, затем продолжил:
«Как я уже упоминал, самобичевание в течение столетий использовалось, используется, и будет использоваться в качестве весьма эффективного и довольно распространённого инструмента духовной борьбы христианина с сатанинскими силами…»
Это она уже усвоила. Она только не могла понять, при чём тут её профессия…
«Тем не менее, Вы, надеюсь, согласитесь, что самофлагелляция гораздо менее эффективное и гораздо более рискованное с точки зрения получения серьёзной травмы занятие, чем бичевание профессионалом? Например, Вами?»
«Так вот оно в чём дело…» - наконец догадалась она. И, разумеется, согласно кивнула.
«Чтобы не быть голословным, приведу вполне конкретный и совсем недавний пример. Пару лет назад, уже после приключения в Санта-Ларедо, едва не стоившего нам обоим жизни, я услышал вот какую историю об отце Хосемарии…»
«Любопытно» - заинтересованно подумала она, уже почти полностью оправившись от шока.
«… рассказанную, кстати, его ближайшим сподвижником и помощником Альваро дель Портильо. В тридцать седьмом, вскоре после чудесного спасения от смерти, он воочию увидел, точнее, услышал, самобичевание, которому подвергал себя основатель Opus Dei…»
«Как это – услышал?» - удивилась Ядвига. «Разве он при этом не присутствовал? Или он, что, отвернулся?»
«Почти» - улыбнулся францисканец. «Дело в том, что в тот момент они жили вдвоём в небольшой комнате. Обычно перед самобичеванием отец Хосемария просил своего помощника покинуть помещение, ибо заниматься этим было больше негде, а, по вполне понятным причинам, основатель Opus Dei бичевал себя в одиночестве…»
Ядвига понимающе кивнула.
«Так вот, в тот день Портильо заболел, причём настолько серьёзно, что не мог даже встать с постели, не то, что покинуть комнату. Поэтому отец Хосемария позволил ему остаться (а что ему ещё было делать?), но попросил закрыться с головой одеялом (пропускать очередную самофлагелляцию основатель Opus Dei категорически не желал)…»
«Упёртый, надо сказать, деятель…» - подумала Ядвига. При этом так и не могла понять, достойно ли это уважения или… освидетельствования в психиатрической лечебнице.
«Вскоре Портильо услышал сильные удары бича по телу отца Хосемарии. Их было около тысячи…»
«Серьёзно» - с уважением подумала Пражская фурия. Впрочем, само по себе это мало о чём говорило. Всё зависело от степени «слоновости» кожи и высоте болевого порога конкретного человека. Ей приходилось иметь дело с «нижними», для которых полторы, а то и две тысячи ударов розгой были так – лёгким разогревом. Хотя лупила она их со всей силы – а это было точно посильнее, чем удары бича при самофлагелляции. Ибо сам себя очень уж сильно не стегнёшь – даже при всём желании. Размах и траектория не те.
«... причём наносились они очень сильно, очень точно и в одном и том же ритме…»
«Ну, насчёт сильно и точно я бы поспорила» - подумала Ядвига, «а вот что умеет держать ритм – молодец. Это не у всех получается даже когда порешь другого. А себя бичевать, как известно, гораздо сложнее». Хотя лично она и не пробовала. Ибо ей это было совершенно незачем.
«…а поскольку для усиления боли основатель Opus Dei вставлял в свой верёвочный бич, и без того травмоопасный по причине множества узелков, маленькие лезвия бритв, кусочки стекла, булавки, гвозди и другие острые предметы, по окончании этой самоэкзекуции пол был просто залит кровью, поэтому ему срочно пришлось его вымыть, поскольку через пару часов он ожидал посетителей. Кстати,» - добавил он, «почти аналогичное описание самобичевания оставил блаженный Генрих Сёзе – выдающийся немецкий мистик XIV века (только он пользовался острыми стальными шипами). Так что, как видите, эта практика действительно существует столетия…»
Её снова аж передёрнуло. «Боже, ну и идиоты, прости Господи» - в сердцах подумала она. Её считали, пожалуй, самой жесткой и безжалостной (если не самой жестокой) среди варшавских - а то и всех польских - доминатрисс, но такое ей даже в голову не приходило…
«Я совершенно уверен, пани Ядвига, что Вам удалось бы достичь точно такого же болевого эффекта без таких экстремальных воздействий на тело отца Хосемарии»
«Естественно» - пожала плечами Пражская фурия. Для неё это было само собой разумеющимся.
«Ведь Вы же, наверняка, умеете бить очень больно, очень долго, очень часто и, вместе с тем, практически совершенно безопасно для здоровья, и практически не оставляя следов на теле стегаемого? Точнее, оставляя только такие следы, которые полностью проходят через два-три дня, максимум, через неделю?»
Она снова кивнула. Ибо это было первое, чему её научила её наставница пани Марыля в теперь уже таком далёком тридцать четвёртом.
«Поэтому, надеюсь, Вы не будете возражать» - почти торжествующе заявил францисканец, «что, если бы отец Хосемария и его последователи, а также другие монахи и священники, практикующие самобичевание, получили возможность достичь того же самого эффекта, но с гораздо меньшими рисками и негативными последствиями для своего здоровья, это было бы очень даже богоугодным делом?»
Ядвига кивнула. Ибо это было очень даже логично и полностью соответствовало здравому смыслу. Хотя она, как ни старалась, всё равно не могла представить себе очередь из францисканцев, кармелитов, нумерариев и прочих капуцинов в своей приёмной на Торговой улице в Праге[21]…
«Скажите, отец Раймунд» - она впервые за время их беседы назвала священника по имени – «а Вы уверены, что искушения Сатаны столь сильны, что для борьбы с ними нужны такие радикальные средства? Тысяча ударов бича, все эти вставки колющих и режущих предметов…»
«Трудно сказать» - пожал плечами францисканец. «Как я уже говорил, у меня никогда не было такой потребности – мне вполне хватало исповеди, молитвы, медитации. В крайнем случае, строгого поста. Подавляющему большинству христиан, скорее всего, будет достаточно того же самого. С другой стороны, мне как-то пришлось общаться с приезжим итальянским экзорсистом – так он делился со мной такими историями, которые ему рассказывали одержимые демонами, что… в общем, в такой ситуации человек согласится и на несравнимо большие физические муки – только чтобы избавиться от демона и вызываемых им душевных мук… Проблема, скорее, в другом…»
«В чём же» - заинтересованно спросила Ядвига
«В том, что у многих в такой ситуации просто не хватает мужества для надлежащего бичевания. То есть, для того, чтобы делать это с достаточной силой и достаточно долго для того, чтобы отогнать демона. Мне рассказывали об одной из женщин-нумерариев, которая не только не могла заставить себя заниматься самобичеванием с надлежащей силой, но ещё и старалась максимально быстро прочитать Аве, Мария!, чтобы максимально сократить время бичевания…»
«Я вижу, Вы очень хорошо осведомлены о том, что происходит в Opus Dei…» - удивлённо констатировала Ядвига.
«Это сейчас очень популярная тема в Церкви» - пожал плечами францисканец. «Об этом говорят все и везде – от госсекретаря до простых приходских священников»
«Почему?» - снова удивилась Ядвига.
«По ряду причин» - спокойно ответил отец Раймунд. «Во-первых, за два тысячелетия истории Церкви монахи и священники – и епархиальные, и члены сотен монашеских орденов – насколько привыкли к своему привилегированному положению в Церкви, что сама идея о том, что святости могут достичь не только они, но и миряне, причём не проповедующие Слово Божие и не занимающиеся благотворительностью, а занятые во вполне мирских профессиях, мягко говоря, не вызывает у них особого восторга. Ибо они слишком привыкли относиться к мирянам как к «католикам второго сорта». Разумеется, это не имеет под собой никаких богословских или догматических оснований, но… многовековую привычку не так просто сломать, так ведь?»
Она согласно кивнула. Ибо уж чего-чего, а надменно-покровительственного отношения к себе со стороны священников, монахов и монахинь она насмотрелась за первые семнадцать лет своей жизни достаточно. Более, чем.
«Ну вот, а отец Хосемария, если в комнате на всех не будет хватать стульев, никогда не сядет на стул – а уступит его мирянину. И это для него дело принципа. В нашем ордене такое, к сожалению, невозможно себе даже представить»
Он сделал паузу, затем продолжил:
«Во-вторых, ходят упорные слухи, что отец Хосемария стремится получить для своего детища невиданный доселе статус – персональной прелатуры…»
«А это что ещё за зверь?» - удивлённо подумала Пражская фурия. Но спросить почему-то не решилась.
Тем не менее, ей не удалось скрыть от священника своё удивление, которое было написано на её симпатичном личике не менее, чем пятидесятым кеглем, поэтому он пояснил:
«Статус персональной прелатуры означает, что директора центров Opus Dei не подчиняются местным епископам (как все другие католики), а лишь своему прелату, который, в свою очередь, подчиняется лишь верховному понтифику. Слово персональная означает, что прелат и его непосредственные подчинённые управляют не территориями, как епископы, а людьми в своей организации»
«А зачем ему этот статус?» - удивилась Ядвига
«В том-то и дело» - задумчиво ответил священник, «что никакого внятного объяснения отец Хосемария никому не давал. Поэтому никто не знает. А поскольку не знает, то начинаются самые разнообразные предположения. Вплоть до того, что он хочет создать собственную церковь внутри Церкви…»
«А Вы как думаете?» - спросила Ядвига
«А я никак не думаю» - снова пожал плечами отец Раймунд. «Поживём – увидим. Католическая Церковь, как известно, за свою двухтысячелетнюю историю переживала и не такое. Как-нибудь справимся… А что касается нехватки мужества на достаточное самобичевание,» - он мгновенно вернулся к теме, «то здесь как раз сможете помочь Вы…»
«Каким же образом?» - удивилась она
«Вы очень хорошо знаете, когда можно (и даже нужно) продолжать, а когда нужно остановиться…»
Пражская фурия согласно кивнула. Ибо это было второе, чему её научила пани Марыля.
«Кроме того» - добавил священник, «при самобичевании приходится «разрываться» между борьбой с искушением и собственно процессом бичевания. Что далеко не всегда помогает борьбе с искушениями. А когда само бичевание выполняет профессионал… в общем, на одном фронте всегда воевать легче, чем на двух сразу…»
«На двух фронтах?»
«С демоническими искушениями и с собственным телом, протестующим против самобичевания» - объяснил отец Раймунд.
Она снова согласно кивнула. Звучало это, конечно, совершенно неожиданно (если не сказать диковато), но она не могла не согласиться с тем, что определённые логика и здравый смысл в рассуждениях францисканца, несомненно, присутствовали.
«Скажите, отец Раймунд» - осторожно спросила Ядвига, «а может ли женщина-экзекутор бичевать мужчину-священника? Или монаха?»
«А почему бы и нет?» - вопросом на вопрос ответил францисканец. «Прислуживают же женщины в центрах Opus Dei. Да и в католических больницах, где лечатся священники и монахи, женщин-медсестёр хоть отбавляй. А, как мы уже выяснили, флагелляция есть не что иное, как процедура духовного лечения...»
«Впрочем» - добавил он, «женщин, практикующих самофлагелляцию, в Церкви тоже хватает»
Он сделал паузу, затем продолжил:
«Кроме всего вышеизложенного, ваша профессия может принести немало пользы и в чисто мирских делах…»
«Например?» - изумилась она.
«Вы, уверен, уже знаете о том, что люди целого ряда профессий – управляющие банками и крупными компаниями, политики, чиновники, военные, полицейские, юристы и многие другие постоянно испытывают очень сильное нервное напряжение…»
«Естественно» - кивнула она. «Было бы странно, если бы они такого напряжения не испытывали»
«Как довольно убедительно показал герр Шольц в своей работе, ссылаясь на мнение весьма известных невропатологов и психиатров, если это напряжение вовремя не устранить, оно превратиться в так называемое застойное возбуждение, которое, в свою очередь, неизбежно приводит к сердечному приступу, апоплексическому удару[22] или параличу дыхания. С летальным исходом, разумеется…»
«Ничего себе…» - протянула Пражская фурия
«Да, именно так» - подтвердил францисканец. «К сожалению, в подавляющем большинстве случаев представители этих профессий используют способы снятия этого напряжения, которые Церковь одобрить никак не может – алкоголь, наркотики, внебрачный секс (зачастую, с профессиональными проститутками), созерцание стриптиза, просмотр порнографических журналов, газет и фильмов, безудержное приобретательство – зачастую просто вышвыривание денег на ветер; смертельно опасные эскапады, жестокость – иногда совершенно неописуемую – по отношению к самым близким людям; нецензурную брань…»
«Неужели всё так ужасно?» - подумала Ядвига. «Впрочем, весьма похоже на правду. К сожалению»
«С другой стороны, те же невропатологи и психологи, по крайней мере, некоторые из них, не без оснований считают, что хорошая порка, выполненная квалифицированным специалистом, прекрасно снимает такое напряжение. Тем самым значительно снижая (а то и вовсе устраняя) риск попадания в клинику неврозов или, того хуже, в психиатрическую клинику. А то и вовсе спасая человека от смерти…»
Ядвига задумалась, вспоминая своих многочисленных клиентов. Раньше она совершенно не задумывалась об их нуждах и желаниях. Она думала только о том, что хочет она. А теперь…
«Да, наверное, похоже на правду» - заключила она про себя. Впрочем, скорее интуитивно, чем рационально.
«При этом, если действия экзекуторши основаны на искренней любви (разумеется, в духовном, христианском, а не романтическом смысле) к своему ближнему – в данном случае, к клиенту и искренней заботе о его или её здоровье, то Церковь, разумеется, не может не признать этот вид флагелляции вполне богоугодным делом» - заключил францисканец. «Ибо в данном случае имеет место искреннее служение ближнему своему – в полном соответствии с процитированным мною ранее отрывком из Евангелия от Матфея…»
«К сожалению, это не мой случай» - с грустью подумала Ядвига. «Не любила я никогда ближнего/нижнего своего. А лишь только себя…»
Но сочла за лучшее промолчать.
«Более того,» - продолжил священник, «в своей работе герр Шольц приводить совсем уж удивительные факты… Оказывается, в некоторых немецких клиниках ещё до Первой мировой войны с помощью флагелляции научились излечивать, казалось бы, совершенно неизлечимые пристрастия – алкоголизм, наркоманию и лудоманию – пристрастие к азартным играм…»
«Каким же образом?» - удивилась Пражская фурия.
«На самом деле, ничего удивительного в этом нет» - спокойно ответил францисканец. «Я не врач, поэтому, честно говоря, не очень понял физиологический механизм лечения. Авторы этого метода утверждают, что все эти расстройства связаны со снижением уровня эндорфинов – так называемых «гормонов счастья» - в крови человека (в том числе, и по причине постоянного и сильного нервного напряжения), что и вызывает влечение к алкоголю, наркотикам и т.д. А регулярная хорошая порка, проводимая квалифицированным специалистом в течение определённого времени, восстанавливает нормальный уровень эндорфинов, что резко снижает влечение к алкоголю, наркотикам и т.д….»
«А что, вполне возможно…» - подумала Ядвига. Во всяком случае, она не нашла в словах священника ничего противоречащего здравому смыслу.
«Что же касается духовной стороны проблемы, то очевидно, что алкоголики, наркоманы и лудоманы одержимы демонами, которых необходимо изгнать…»
«С помощью процедуры экзорсизма?» - удивлённо спросила Пражская фурия. «Тогда при чём тут флагелляция?»
«Нет, классический экзорсизм здесь неприменим» - ответил отец Раймунд. «Ибо демоны демонам рознь. Классический экзорсизм предназначен для изгнания особо опасных и зловредных демонов, которые, к счастью, встречаются довольно редко, но полностью подчиняют себе человека – вплоть до потери им человеческого облика и превращения его или её в демона во плоти. Здесь мы скорее имеем дело с искушениями – алкоголем, наркотиками, азартными играми, которые по своей силе подобны тем, с которыми сталкивались святой Франциск, святой Доминик, падре Пио, отец Хосемария Эскрива и другие (только природа этих искушений была совершенно иной). Поэтому неудивительно, что в борьбе с этими искушениями могут оказаться эффективными и аналогичные средства – в частности, болевые воздействия и, в первую очередь, флагелляция…»
«Любопытно» - протянула Ядвига. «И сколько длится этот курс поркотерапии?»
«Алготерапии» - поправил её священник. «Я бы предпочёл называть это алготерапией. Болевой терапией, то есть. Создатели этого метода рекомендуют тридцать сеансов по шестьдесят ударов розгами по ягодичной области. Удары должны наноситься в полную силу человеком средней комплекции…»
«Я бы, пожалуй, использовала плеть» - подумала Пражская фурия. «Боль та же, а следов практически никаких. Только приятный розовый колор. Дня через два-три можно снова пороть. В общем, четыре-пять месяцев – и человек вылечен. Неплохо, совсем неплохо…»
«Конечно, раз уж речь идёт о преодолении демонических искушений» - наставительно добавил отец Раймунд, «к сеансам алготерапии просто необходимо добавить и регулярные молитвы, и медитации. И, разумеется, исповедь, ежедневное посещение Святой Мессы и святое причастие. И беседы с духовником. Кстати, в тридцать пятом году в США было создано очень любопытное общество, которое сейчас очень быстро распространяется по всему миру. Называется Анонимные алкоголики. В тридцать восьмом они приняли программу избавления от зависимости, в которой прямо признают, что только с помощью Всевышнего (т.е. Высшей силы) можно окончательно и бесповоротно вырваться из ада алкоголизма, наркомании, лудомании и прочих смертельно опасных и разрушительных зависимостей. Поэтому без соответствующей духовной составляющей терапии никак нельзя. Сколь бы убедительным и безупречным ни было научное обоснование алготерапии…»
«Весьма возможно» - подумала Ядвига. «Во всяком случае, дополнительная помощь и поддержка точно не помешают»
Она вдруг подумала, что смогла бы открыть такую «флагелляционную клинику». И сделать её очень и очень успешной и процветающей. Особенно если найти себе хороших партнёров – врача-психотерапевта и коммерсанта. Правда, только после победы в войне. А то, что эта победа неизбежна, ей стало кристально ясно после 22 июня. После того, как Адольф Гитлер, стремясь опередить неизбежное вторжение Красной Армии (и заодно значительно расширить германское Liebensraum[23]), ударил по СССР всей мощью своей восточной группировки. И, тем самым, открыл себе второй фронт. А войну с такими противниками на два фронта выиграть не сможет никто. Даже такая, без сомнения, великая страна, как Германия. Особенно если, как и в первую войну, в драку влезут Соединённые Американские Штаты. Причём совершенно понятно, на чьей стороне…
Она не знала, да и не могла знать, что к разработке пресловутого «плана Барбаросса[24]», точнее, к решению о его разработке, а также к дате нападения Германии на СССР самое прямое отношение имел её новый заочный знакомый – Карл Юрген Шольц. Точнее, информация, добытая им в сороковом и весной сорок первого года. За которую он и получил свой Рыцарский крест и погоны гауптмана вермахта. Дубовые листья и чин майора он получил совсем недавно – всего неделю назад - за ещё одну блестящую операцию (хотя на этот раз гораздо меньшего масштаба).
Как не могла она знать и о том, что всего через три месяца её заочное знакомство с теперь уже майором вермахта Шольцем превратится в очное – и очень близкое…
Доживёт ли она до этой победы? Всё в руках Божьих… Пока Он хранил её даже от царапин. За полтора года партизанской войны она лишь один раз ушибла ногу, когда споткнулась о корень дерева, уходя от фельджандармов после очередной успешно проведённой операции. После чего сочла за лучшее не пытаться оторваться от них, а, наоборот, зайти им в тыл и хладнокровно перестрелять из своего «Браунинга» с самодельным глушителем, изготовленным Ежи Бонеком – оружейным мастером их отряда - по её специальному заказу. Жандармы так и не поняли, что произошло, ибо совершенно не ожидали, что у польской партизанки окажется такое редкое оружие, как глушитель. Если вообще подозревали о существовании таких устройств…
«Спасибо Хорсту Энке и Густаву Цвюнше» - подумала она. Ибо именно у них она подсмотрела это устройство, чрезвычайно полезное (а зачастую и жизненно необходимое) в подпольной и партизанской войне.
А если Он хранил её до сих пор (отвечая на её молитвы перед каждым боем – на войне, как известно, атеистов не бывает), то почему бы Ему не делать это и впредь. Ибо тому, кто находится под Его защитой, не страшны ни пули, ни мины, не снаряды – вообще никакое оружие, ни холодное, ни огнестрельное…
Хотела ли она дожить до этой победы? Скорее нет, чем да. Её мир за её двадцать четыре года до основания разрушали трижды. И каждый раз – с молчаливого одобрения (если не по прямому указанию) Всевышнего. Отстраивать его в чётвёртый раз у неё уже не было ни сил, ни желания. А о том, что могло произойти, рухни её мир ещё один раз, ей не хотелось даже думать. Поэтому она предпочла бы умереть в бою – с оружием в руках, захватив с собой как можно больше оккупантов. Так проще, понятнее и надёжнее…
Пока, правда, это у неё не очень-то получалось. Впрочем, надо отметить, она и не особенно старалась. Для неё гораздо важнее было нанести как можно больший вред противнику, потеряв как можно меньше своих людей. «В войне нельзя победить, умирая за свою страну. В войне можно победить только убивая за свою страну» - эти слова американского генерала Паттона[25] она усвоила сразу, как только прочитала их в какой-то газете. И руководствовалась ими в каждом своём решении и действии.
Ей очень нравилось общение с францисканцем; она уже почти полностью отдохнула и была уже почти готова к новой операции, которая наверняка займёт не одну неделю. Это было именно «то, что доктор прописал», поэтому она мысленно поблагодарила Всевышнего за то, что Он ниспослал ей встречу с таким благодатным священником. Как в чём-то очень правильная католичка (или же просто по причине хорошего воспитания) она никогда не забывала благодарить после каждой успешно проведённой операции (неуспешных у неё просто не было) и Всевышнего, и Пресвятую Деву Марию, и свою небесную покровительницу – святую Терезу Авильскую – за то, что ей удалось и добиться успеха, и вернуться в отряд целой и невредимой.
И всё же что-то не давало ей покоя. В казалось бы, стройной и совершенно железобетонной логике её собеседника она чувствовала какой-то изъян, какое-то противоречие, которое либо нужно было устранить, либо…
Либо оно разрушит все логические построения францисканца.
Ещё раз «прокрутив» в памяти (на которую она, надо сказать, никогда не жаловалась) всю свою беседу со священником, она очень быстро обнаружила это противоречие (то ли кажущееся, то ли истинное). И немедленно приступила к его проверке.
«Вы знаете, отец Раймунд» - честно призналась она, «мне кажется, что я обнаружила в Ваших рассуждениях одно, как мне кажется, логическое противоречие…»
«Какое же?» - удивлённо осведомился францисканец.
«Сначала Вы говорите, что боль – это безусловное зло, а затем пускаетесь в длинные и пространные рассуждения о её полезности и даже богоугодности…»
«Да нет здесь никакого противоречия…» - устало возразил священник. Видимо, его слабое здоровье уже с трудом выдерживало столь продолжительную и напряжённую беседу. «Просто не нужно забывать о том, что мы живём в очень грешном и весьма несовершенном мире, в котором Всевышний – впрочем, как и мы -= просто вынужден выбирать не наибольшее добро, а наименьшее зло…»
«То есть, Вы хотите сказать…»
«Я хочу сказать,» - неожиданно перебил её францисканец, «что Всевышний иногда просто вынужден писать прямо кривыми буквами…»
«Как это?» - удивилась Пражская фурия.
«То есть, использовать даже недостатки этого мира – например, боль - для достижения достойных и праведных целей. В частности, для изгнания демонов. Иными словами, у каждого человека есть выбор – вытерпеть кратковременную физическую боль и отогнать демона, или… позволить этому самому демону подчинить его себе. Точнее, его бессмертную душу…»
«Невесёлый выбор» - подумала Ядвига. «Впрочем, чего ещё можно ожидать от этого грешного мира…»
«Всевышний просто прагматик» - добавил отец Раймунд. «Кстати, не сильно отличающийся в этом, например, от тренера. Причём в любом виде спорта, подразумевающем физические нагрузки (шашки и шахматы в расчёт не берём). Для того, чтобы добиться в спорте хоть чего-то стоящего, просто необходима регулярная мышечная боль. Иногда весьма сильная, да ещё и практически постоянная. Едва прошла боль после тренировки, как уже наступает время следующей. Так уж устроен наш мир. И в борьбе с демонами ровно то же самое»
«А что будет, если с этими демонами вообще не бороться?» - тихо спросила Пражская фурия. «Говорил же Оскар Уайльд, что самый лучший способ избавиться от искушения – это поддаться ему…». На этот раз она сумела не ошибиться в авторстве цитаты.
«Тогда» - улыбнулся францисканец, «у человека могут возникнуть проблемы на Страшном суде. И на частном тоже. Очень серьёзные проблемы…»
«То есть?» - непонимающе уставилась на него Ядвига.
«Всё дело в том, что оба этих суда – и частный, и Страшный (который ещё называют общим или последним) – это вовсе не суды в нашем обыденном, земном, понимании. То есть, там нет ни судьи, ни обвинителя, ни адвоката, ни коллегии присяжных. Собственно, это и не суды вовсе…»
«А что же?» - удивилась Ядвига. Ибо то, что она только услышала, мягко говоря, отличалось от того, чему её учили сёстры-кармелитки на уроках Закона Божьего.
«Видите ли, пани Ядвига» - медленно произнёс священник, «всё дело опять в тонкостях перевода. Только теперь уже с разговорного греческого или койне, на котором написан Новый Завет. Ибо Страшный суд – это, собственно, новозаветное понятие…»
«Очень интересно» - подумала она.
«То греческое слово, которое обычно – и не совсем верно – переводится как «суд», имеет ещё несколько значений. В том числе, и решение. Только решение не суда, а человеческой души…»
«Это как???» - изумлению Пражской фурии не было предела.
«На самом деле, человеческая душа сама выбирает, куда ей отправиться – в Царствие Небесное (нередко неверно именуемое раем), в чистилище или в Ад…»
А это уже вообще не лезло ни в какие ворота. По крайней мере, в её понимании.
«… то есть, между Всевышним и демонами» - продолжил священник. «При этом, разумеется, и та, и другая инстанция максимально стремится повлиять на этот выбор. Т.е., склонить его в свою сторону. Бог – Своей любовью, демоны – своими искушениями. При этом конечный выбор остаётся всё равно за человеком. Т.е. за его – или её – Свободной Волей»
«Поэтому понятно» - продолжил отец Раймунд, «что чем больше во время своей земной жизни человеческая душа общалась со Всевышним и чем меньше – с демонами, тем легче ей будет сделать правильный выбор. И наоборот. Можно сказать и по-другому: чем больше душа находилась под влиянием божественным и чем меньше – под демоническим, тем легче душе сделать правильный выбор. И наоборот. Как известно, с кем дружишь – тому и служишь. И с тем и останешься – навечно»
«Поэтому так и важно постоянно бороться с демоническими искушениями и отгонять демонов. В том числе» - добавил он, «и болевыми воздействиями. Если они потребуются, конечно»
«Скажите, отец Раймунд» - осторожно спросила она. «А что такое Царствие Небесное? Как Вы его себе представляете?»
«Представьте себе самый красивый пейзаж, который Вы когда-либо видели. Самый полный и глубокий внутренний покой. Точнее, умиротворение. Самую глубокую, светлую и чистую радость. Только именно радость – а не удовольствие и не наслаждение (ибо это совершенно разные вещи). Самую сильную, чистую, добрую и светлую любовь. Вашу – к окружающим людям и миру и любовь людей и мира к Вам… и усильте эти ощущения в тысячи раз…»
С пейзажем проблем не было – уже почти полтора года Пражская фурия большую часть времени проводила в изумительно красивом лесу. А какие там были закаты…
Со всем остальным было значительно хуже. Ибо всё то, что ей пришлось пережить за последние семь лет, просто выжгло из её души и радость, и любовь, и покой. И как всё это восстановить она не имела ни малейшего понятия. И вовсе не была уверена, что это вообще возможно.
Но мысль священника она поняла. Тем более, что она вполне соответствовала здравому смыслу. Так, собственно, и должно быть в Царствии Небесном.
«… и это длится Вечность»
Как это и положено. В общем, с Царствием Небесным всё было более или менее понятно.
Осталось разузнать про Ад.
«А что такое Ад? В Вашем представлении, конечно»
«Ну зачем же обязательно в моём?» - улыбнулся священник. «Лучше уж в представлении святой Терезы Авильской…»
«Моя небесная покровительница» - подумала Пражская Фурия. «Любопытно»
«Как говорила Святая Тереза Авильская,» - францисканец сделал многозначительную паузу, «Ад – это место, где очень больно, очень страшно, очень одиноко и тебя никто не любит. И где совершенно некого любить. И длится всё это Вечность…»
«Невесёлая перспектива» - подумала Ядвига. «Странно, что это кто-то выбирает. Хотя… результат пристрастия к алкоголю, наркотикам, азартным играм примерно такой же. А их совершенно сознательно выбирают миллионы… Под воздействием соответствующих искушений. Удовольствием и наслаждением»
В общем, картина Страшного и частного суда была, как это ни прискорбно, очень похожа на правду.
«А если Вы хотите знать моё представление…» - продолжил отец Раймунд
«Очень хочу» - подумала она. Причём совершенно искренне.
«… то представьте себе самый жуткий кошмар, который Вам пришлось пережить во сне или наяву. Самый сильный страх, самую нестерпимую боль, самое глубокое одиночество… Усильте в тысячи раз и представьте себе, что всё это длится Вечность. Это и будет Ад»
А вот это уже представить было совсем не сложно. Ибо за прошедшие семь лет и того, и другого, и третьего, и четвёртого в её жизни было предостаточно. Более, чем.
«К сожалению» - вздохнул священник, «вряд ли кто-либо в здравом уме и твёрдой памяти будет оспаривать прискорбный факт, состоящий в том, что в нашем грешном мире человеку несравнимо легче общаться и дружить с демоническими силами, нежели со Всевышним. Ибо достаточно просто посмотреть вокруг, чтобы убедиться в истинности слов Спасителя, назвавшего Сатану князем мира сего[26]…»
Он проповедовал. Теперь она уже точно знала, что он не беседовал с ней и не пересказывал курсовую работу студента Кембриджа Карла Юргена Шольца, а проповедовал. Проповедовал Слово Божье. Почему? Зачем? Наверное, потому, что просто не мог иначе. Вся его жизнь была исполнением вечного обета францисканца – проповедью Евангелия. У него не было, да и не могло быть никакой определённой цели (ибо результат его усилий всегда и везде определялся исключительно Волей Божьей); он был просто евангельским сеятелем духовных семян, задачей которого было сеять, а упадут ли семена на каменистую бесплодную почву, заглушат ли их хищные сатанинские сорняки или они дадут обильный духовный урожай – уже зависело не от него. Он просто выполнял свой добровольно принятый на себя долг – долг священника-францисканца…
«Интересно, какова моя почва?» - подумала Ядвига. «Каменистая и бесплодная, не иначе… Поэтому все Ваши усилия, отец Раймунд, совершенно бесполезны. Не в Ваших, да, боюсь уже и в ничьих силах снять мой внутренний барьер, оживить мою душу, вернуть меня к жизни…»
Она ошибалась. Не пройдёт и трёх месяцев, как в её жизнь войдёт, точнее, ворвётся человек, которому очень многое из этого окажется под силу. И этот человек тоже окажется католическим священником. Правда, до невозможности необычным священником…
«А, может быть, всё гораздо проще и приземлённее?» - с неожиданной надеждой подумала она. «Может быть, Всевышний решил просто помочь мне набраться сил, для того, чтобы уж точно взорвать этот растреклятый мост и, тем самым, сильно подгадить антихристианскому нацистскому режиму? Канонизировали же недавно Жанну д’Арк[27], хотя она не проповедовала Евангелие и не занималась благотворительностью, а воевала, причём весьма успешно. Да и Людовик Святой[28] отметился в основном военными баталиями…»
И вдруг совершенно неожиданно даже для самой себя спросила:
«А как же Церковь? Разве Церковь не борется с демоническими силами?»
«Борется» - согласился францисканец. «Но, к сожалению, Церковь тоже состоит из грешных людей – ибо все мы грешны, даже Его Святейшество. Поэтому Церкви приходится вести борьбу с этими силами не только в миру, но и внутри самой Церкви. При этом, увы, не всегда успешную. Как говорят авторы средневековых романов» - улыбнулся священник, «иногда побеждает дракон…»
«Красиво сказано» - подумала Ядвига. «Наглядно и доходчиво. И полностью соответствует действительности»
Судя по тому, с кем и с чем ей приходилось сталкиваться в Церкви, дракон побеждал, пожалуй, не «иногда». И даже не «часто». А почти всегда. Впрочем, в миру тоже.
«Поэтому,» - продолжил отец Раймунд, «Всевышнему приходится вмешиваться в человеческую жизнь лично. Дабы спасти её от вечных мук адовых. Или, хотя бы, существенно повысить вероятность её спасения…»
«Как это – лично?» - удивилась Пражская фурия.
«Всевышний честно объявил о своих намерениях и действиях. Как, впрочем, делал это всегда. Он всегда говорит правду, в отличие от противоположной инстанции. Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною[29]. Он прямо говорит, что хочет, чтобы люди слушали и слышали Его, открыли Ему двери в свой разум, душу и сердце. Чтобы вечеряли с Ним, а не с демонами…»
Он сделал паузу, грустно вздохнул, затем продолжил:
«К сожалению, мало кто Его слушает и слышит. И даже если кто слышит, то, увы, не торопится открывать. И даже если открыл, то далеко не всегда готов вечерять…»
«А почему?» - спросила она. «Почему мало кто готов слушать, слышать, открыть двери, вечерять…»
«Грехи не позволяют. Точнее, мешают. И очень сильно мешают» - спокойно ответил францисканец. «В первую очередь, разумеется, лень. Лень прислушиваться к Гласу Божьему через плотную пелену прочих грехов (гордыни, похоти, чревоугодия, гнева, зависти, алчности и страха); лень открывать тяжеленную дверь (ведь дверь есть не что иное, как те самые грехи, которые мешают нам общаться со Всевышним); лень изменять, переделывать себя (ведь чтобы перестать грешить, то есть, общаться с демонами любому из нас нужно себя изрядно переделать); лень бороться со всем этим сонмом демонов, которым, как Вы совершенно правильно сказали, гораздо проще и легче отдаться… Ну, и конечно, упорное нежелание отказываться от наслаждений и удовольствий греха (очень кратковременных и весьма относительных, надо отметить) и общения с демонами ради радости общения со Всевышним и пребывания в Его благодати…»
«И тогда Ему приходится пробиваться к нам через эти двери и пелену грехов силой…» - продолжила за него Ядвига.
«Совершенно верно» - подтвердил священник. «Если люди не хотят Его слушать и слышать, открывать Ему и вечерять с Ним добровольно, он будет пытаться делать это принудительно. Выбивая нас из столь дорогого для нас состояния внутреннего комфорта с помощью всевозможных напастей – зачастую весьма болезненных…»
«Да уж» - подумала она. «Болезненных – это точно. Не то слово»
«В работе герра Шольца я прочитал одну фразу на эту тему, которая мне очень понравилась» - задумчиво произнёс францисканец. «Там он довольно подобно описывал modus operandi[30] одной госпожи – не госпожи Эллен, а другой. Хищницы»
«Хищницы?» - удивилась Ядвига.
«Да, хищницы» - подтвердил францисканец. «Как удалось выяснить Шольцу, так в БДСМ-среде (во всяком случае, в британской) называют «верхних», которые, мягко говоря, игнорируют первый священный принцип БДСМ – принцип добровольности…»
«Это как?» - изумилась Пражская фурия. Такие персонажи ей категорически не импонировали. Ей такое было без надобности – количество желающих попасть к ней на лавку практически всегда значительно превышало её возможности всех их «обработать». Так что некоторым «страждущим» приходилось дожидаться сеанса неделями…
«Считается, что хищницы и хищники – это высший уровень развития верхнего. Хищниками становятся те, кому стало скучно обрабатывать тех, кто приходит к ним по собственной инициативе. Им гораздо интереснее охотиться. На тех, кого вы называете ванилью[31]…»
«А-а, так вот в чём дело…» - подумала Ядвига. Она пару раз краем уха слышала о таких верхних, но особо не прислушивалась. Ибо тогда такие её коллеги её не особо интересовали. Точнее, вообще не интересовали.
«Такая охота действительно может быть весьма успешной – если, конечно, знать, как правильно охотиться. Как стало известно благодаря стараниям доктора Фрейда, примерно 80% поступков подавляющего большинства людей иррациональны в том смысле, что совершаются под управлением подсознания, а вовсе не рационального мышления. Поэтому, если овладеть методами воздействия на подсознание, коих за тысячелетия было разработано великое множество, то можно уложить на лавку почти кого угодно. Хищница утверждала, что 950 человек из тысячи…»
«Вполне возможно» - подумала Ядвига. «Особенно, если у неё хорошо развиты женские чары. А так обычно у верхних женщин и бывает…»
«Ну так вот, выбрала она себе очередную жертву (объект охоты, то есть), обаяла, заманила в свое логово, уложила на лавку, привязала, выпорола… а он по окончании сеанса возьми и спроси у неё, зачем ей всё это было нужно…»
«И что же она ответила?» - с интересом осведомилась Пражская фурия
«Она сказала ему: Я сделала тебе больно, чтобы твоя зачерствевшая душа хоть немного пошевельнулась. И, суда по всему была права. Верхние женщины – да и мужчины тоже – обычно люди весьма неглупые и проницательные…»
«Это уж точно» - подумала она.
«Всевышний поступает точно так же. Он периодически делает нам больно – иногда очень больно – чтобы наши зачерствевшие души хотя бы немного шевельнулись и начали наконец слушать и слышать Его. Чтобы помочь нам избежать вечных и ужасных мук в Аду, Он причиняет нам боль, весьма кратковременную (по сравнению с Вечностью) и не такую уж сильную (по сравнению с адскими)…»
«Теодицея[32]…» - прошептала Пражская фурия, вспомнив соответствующий термин Закона Божьего
«На самом деле, только часть теодицеи, но, в целом, Вы всё поняли правильно. Оправдание Бога в человеческих глазах состоит именно в том, что в нашем несовершенном мире Он просто вынужден выбирать наименьшее зло, а не наибольшее добро. И поэтому просто не может обойтись без причинения людям боли и страданий. Он может их минимизировать – с точки зрения Вечности, разумеется – но не может их устранить. Чтобы их устранить полностью, потребуется Второе пришествие Христа и конец времён. То есть, полное уничтожение этого мира и его замена на Царствие Небесное. Точнее,» - поправился он, «быстрое преобразование нашего несовершенного мира в полностью совершенное Царствие Небесное в результате Второго пришествия Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа – теперь уже с полной силой и славою Царя…»
«Думаю, до этого ещё далеко» - подумала она. «Даже очень далеко. Главное, самим этот мир до того не угробить. А то ведь сумеем…»
Она вдруг вспомнила ещё одну библейскую цитату, долгое время не дававшую ей покоя.
«Скажите, святой отец,» - осторожно спросила она, «А почему так получается, что на долю тех, кто ближе всего к Нему, выпадает и больше всего боли и страданий?»
«Во-первых, далеко не факт, что это действительно так» - спокойно парировал францисканец. «Нам может представляться, что это так, но для того, чтобы быть в этом уверенным, необходимы соответствующие научно обоснованные статистические исследования. Которых, насколько мне известно, не проводилось. Во всяком случае, о таких исследованиях лично мне ничего не известно»
«Мне тоже» - подумала Ядвига. Она уже пожалела, что вообще задала этот вопрос. Ибо перед ней явственно замаячила перспектива очередной лужи. В которую ей в очередной раз предстояло приземлиться.
«Во-вторых,» - по-прежнему спокойно продолжил священник, «Вы, очевидно, имеете в виду широко известное библейское изречение, которое традиционно переводится следующим образом: Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Откровение Иоанна Богослова, более известное под названием Апокалипсис, глава третья, стих девятнадцатый»
«Мне бы такое знание Библии…» - с завистью подумала она. «С другой стороны, зачем?»
«А что, здесь снова проблемы с переводом?» - осведомилась Пражская фурия.
«Не знаю, называть ли это проблемой или просто неточностью, но эту фразу действительно можно, и, пожалуй, нужно перевести несколько по-другому. Во-первых, она имеет отношение ко всем нам, а не только к каким-то избранным. Ибо Он любит нас всех. Всех без исключения. Поэтому и «обличает», и «наказывает» тоже всех без исключения. А не только «особо приближённых» к Нему»
«Это, пожалуй, похоже на правду» - подумала она. Ибо доставалось действительно всем. Особенно в последние два года.
«Во-вторых,» - продолжал францисканец, «греческое слово, традиционно переводимое как «обличаю», можно перевести и как раскрываю глаза или открываю истину…»
«Вполне» - подумала Ядвига. Она начала понимать логику своего собеседника.
«Теперь попробуем разобраться со словом наказываю. Которое вполне можно перевести не только (и не столько) как воздаю за прегрешения, сколько даю наказ, указываю путь…»
«Наставляю на путь истинный?» - неожиданно даже для самой себя выпалила она.
«Именно» - подтвердил священник. «В том числе, разумеется, и болевыми методами. Наименьшим злом, то есть. Поэтому эту фразу можно перевести совершенно по-другому: Поскольку Я люблю всех вас, Я раскрываю вам глаза на ваши грехи и наставляю на путь истинный. Поэтому признайте свои прегрешения, раскайтесь в них и будьте ревностны в праведности» - закончил он соответствующий новозаветный стих.
«Разумно» - согласилась Ядвига.
«И всё-таки, отец Раймунд» - она решила, раз уж представилась такая возможность, прояснить все известные ей туманные места в католичестве, «почему бы Всевышнему вообще не лишить нас возможности творить зло? Я имею в виду, физической. Он же всемогущий… Не было бы тогда ни убийств, ни других преступлений, ни войн…»
«Пнул кошку – сломал ногу?» - улыбнулся францисканец. «При этом по кошке, разумеется, не попал?»
Он глубоко вздохнул (похоже, дышать ему становилось всё тяжелее) и продолжил:
«Сложный вопрос. Я не уверен, что смогу дать на него исчерпывающий, убедительный и приемлемый для всех ответ. И вообще не уверен, что кто-нибудь сможет его дать. У меня есть только одно объяснение, которое, разумеется, является несовершенным…»
«Какое же?» - заинтересованно спросила она. Пожалуй, даже очень заинтересованно.
«Очевидно, что зло зарождается у нас в душе. И некоторое время развивается и растёт, пока не выплёскивается наружу. В виде преступления, например (собственно, любой выплеск зла наружу есть преступление, вне зависимости от того, что по этому поводу говорит уголовный кодекс соответствующей страны или территории). Если же лишить нас физической возможности творить зло, то оно окажется запертым внутри. К каким последствиям это приведёт, мы не знаем. И вряд ли когда-нибудь узнаем, ибо я вовсе не уверен, что такая задача под силам даже самому великому из человеческих умов»
Он перевёл дыхание, затем продолжил:
«Но вполне можно предположить, что Всевышний, сохранив для нас физическую возможность творить зло (точнее, не лишив нас такой возможности), по обыкновению выбрал наименьшее зло…»
Как ни странно, но это объяснение её вполне удовлетворило. Ибо в любом вопросе её интересовала исключительно суть, а не тонкости и детали.
«Скажите, святой отец,» - задала очередной вопрос Пражская фурия (допрашивать, так уж допрашивать). «А откуда вообще появилось Зло в нашем мире? Как так получилось, что всеблагой и вселюбящий Бог позволил этому случиться? Не сам же Он, в конце концов, его создал?»
«Не сам» - согласился священник. «Конечно, не сам. Зло в этом мире появилось в результате двух грехопадений…»
«Двух?» - удивилась Ядвига. Ей всё время казалось, что она слышала только об одном – с участием Адама и Евы. Ну, и змея, естественно.
«Двух» - подтвердил францисканец. «Сначала ангельского, когда ангелы, получившие Свободу Воли, восстали против Всевышнего, затем – человеческого (не без содействия падших ангелов, разумеется)…»
«Так вот откуда а райском саду змей взялся…» - подумала она. «С неба свалился, значит…»
«Зачем же тогда Он дал нам эту Свободу Воли, если знал – Он же ведь знал, совершенно точно знал, что мы ей воспользуемся не во благо себе, а во зло? Причём даже создадим сами себе это самое зло (ибо изначально его в мире вообще не было)?»
«Скажите, пани Ядвига…» - загадочно улыбнулся священник. «а вот Вы какой бы мир выбрали – со Злом и Свободой Воли или без Зла, но и без Свободы Воли?»
«Со Свободой Воли, конечно» - мгновенно, ни секунды не колеблясь, ответила она.
«Ну вот, и Всевышний поступил точно так же» - спокойно произнёс он.
«То есть, это оказалось наименьшим из зол?»
«Очевидно» - спокойно констатировал он.
«Надо же» - подумала она. «Вот уж никогда не подумала бы, что найду ответы на, пожалуй, самые важные вопросы бытия на базе партизанского отряда имени маршала Пилсудского. Воистину, неисповедимы пути Господни… Только вот какое отношение всё это имеет к моей довоенной профессии?»
И тут её осенило. Она вдруг поняла всё.
«Правильно ли я понимаю, святой отец» - обратилась она к францисканцу, «что и нумерарии Opus Dei, и другие самофлагеллянты причиняют себе боль, чтобы, как говорится, удержаться на пути истинном? Чтобы Всевышнему не пришлось их на этот путь возвращать с помощью гораздо более болезненных воздействий? Иными словами, тоже выбирают наименьшее из зол?»
«На самом деле, всё несколько сложнее» - улыбнулся священник, «но в целом Вы правы. Примерно так и обстоит дело»
«И Вы считаете, что им будет гораздо эффективнее и безопаснее не стегать себя самим, а воспользоваться услугами профессионала. Например, моими?»
«В общем и целом, да» - кивнул головой отец Раймунд. «Впрочем, на самом деле так считает Карл Юрген Шольц, а я просто с ним соглашаюсь» - уточнил он.
«И Вы также считаете, что такая практика усмирения плоти – я имею в виду регулярное бичевание (что-то вроде порки по субботам) – может быть полезна огромному числу и мирян тоже?»
«Естественно» - улыбнулся отец Раймунд. «Не всем, конечно, но очень многим. Ибо у них ровно те же самые проблемы. С демоническими искушениями»
«И Вы считаете, что это возможно?»
«Что именно?» - переспросил францисканец
«Ну-у…» - Ядвига попыталась представить соответствующую картину, «создание и успешное функционирование сети богоугодных флагелляционных заведений…»
Священник весело и задорно рассмеялся.
«Это Вы хорошо сказали - богоугодные флагелляционные заведения… Что касается заведений медицинских, где оказывают помощь в снятии чрезмерного нервного напряжения, профилактике сердечных приступов, апоплексических ударов, лечения алкогольной, наркотической и игровой зависимостей и других заболеваний – то, конечно, возможно. Более того, такие клиники уже существуют и, несмотря на войну, очень даже успешно функционируют. Хотя их и очень мало»
«Это я могла бы поправить» - снова уверенно подумала Пражская фурия.
«А вот что касается помощи духовной… думаю, что это невозможно»
«Почему???» изумилась Ядвига, совершенно не ожидавшая такого поворота.
«Потому, пани Ядвига» - спокойно пояснил отец Раймунд. «что для её реализации необходимо достаточно большое количество «верхних», удовлетворяющих определённым духовным требованиям…»
«Например?» - осведомилась она, хотя уже примерно понимала, куда клонит её собеседник.
«В первую очередь, конечно, любовь… Безусловная христианская любовь к нижнему своему…»
«Возлюби нижнего своего, как самого себя?»
«Именно» - подтвердил францисканец. «Во-вторых, служение. Верхний должен понимать, что каждый сеанс – это акт служения. Служения нижнему своему, и через это служение – служение Всевышнему. Иными словами, верхний во время сеанса должен представлять себя в облике Иисуса Христа, омывающего ноги своим ученикам перед Тайной Вечерей…»
«Таких верхних я точно не знаю» - подумала Пражская фурия. «Думаю, что таких вообще не существует в природе»
«В-третьих, смирение. Которое требует понимания, что вся реальная власть на сеансе принадлежит Всевышнему, а вовсе не верхнему. И не нижнему, который, как известно, нередко управляет сеансом. И верхним тоже. Если применить к сеансу известное изречение святого апостола Павла, на сеансе нижнему глава верхний, а верхнему глава Христос. Поэтому на сеансе верхний обязан думать не о том, как доставить удовольствие себе или даже нижнему, а о том, чтобы понять и исполнить Волю Божью…»
«Смиренный верхний?» - изумилась про себя Ядвига. «По-моему, это что-то из области фантастики. Ненаучной фантастики»
«То, что верхний должен быть искренне верующим христианином-католиком, даже не обсуждается» - добавил священник. «Да, и, конечно же, поскольку верхним, как и всем остальным, тоже приходится бороться с демоническими искушениями, они точно так же должны регулярно подвергать себя болевым воздействиям…»
«То есть, чисто верхних вообще быть не должно?». Ответ на этот вопрос был очевиден, но она всё же решила уточнить. «Только чисто нижние и свитчи[33]?»
«Совершенно верно» - подтвердил он.
Затем, сделав паузу, задал ключевой вопрос:
«А теперь скажите мне, пани Ядвига, много ли таких верхних Вы знаете?»
«Ни одного» - честно призналась она. «Включая меня» - добавила она про себя.
«Вот и герру Шольцу не удалось обнаружить ни одного» - грустно произнёс отец Раймунд. «Хотя он в течение почти года честно и добросовестно исследовал БДСМ-сообщества Лондона, Берлина, Парижа, Амстердама и других крупных европейских городов…»
«То есть, Вы хотите сказать» - выпалила Ядвига, немало огорошенная такой объективной реальностью, «что все мы – я имею в виду верхних – извращенцы, девианты и больные?»
Это был просто эмоциональный всплеск, ибо, строго говоря, никакой логической связи между этим вопросом и констатацией священника не было.
«Извращение, девиация[34], болезнь… всё это чисто мирские термины» - спокойно ответил священник. «Кстати, Шольц в своей работе довольно подробно рассмотрел этот вопрос. И пришёл к выводу, что флагелляция, да и многие другие БДСМ-практики не являются ни первым, ни вторым, ни третьим. Иными словами с чисто светской, медицинской точки зрения, если соответствующие действия соответствуют требованиям безопасности и взаимного согласия, то они не являются ни криминалом, ни выходом за пределы допустимых норм поведения»
«А что по этому поводу думает Церковь?» - заинтересованно спросила Пражская фурия.
«Ровно то же самое, что и по поводу любых других действий» - бесстрастно произнёс францисканец. «То есть, если действие соответствует заповедям Божьим, то оно праведно, если их нарушает, то грешно»
«Получается, что все мы грешим» - пробормотала Ядвига. «И сильно»
«Ну лично Вы уже, наверное года два как не грешите…» - улыбнулся священник.
«Полтора» - поправила она его. «А другие?»
«Другие грешат» - согласился отец Раймунд. «Сильно грешат»
«А поподробнее можно?» - спросила она. «Как именно они грешат?»
«Как и все остальные» - улыбнулся священник. «Всё те же семь смертных грехов. Плюс страх. Плюс ещё другие – менее тяжкие, но всё равно грехи»
Он тяжело вздохнул, затем продолжил:
«Верхний во время сеанса получает огромное удовольствие от своей власти над нижним. На самом деле, это, конечно, не власть, а лишь иллюзия власти (ибо реальная власть есть только у Всевышнего), но верхние, увы, об этом не знают. Точнее, не хотят знать. Они просто упиваются своей властью, пусть и существующей лишь в их воображении. Что, разумеется, есть не что иное, как грех гордыни. Самый тяжкий из всех самых тяжких грехов. Поскольку максимально затрудняет правильный выбор человеческой души на частном суде[35]…»
«А поскольку это удовольствие, как правило, имеет не только эмоциональную, но и чувственную и сексуальную составляющие (причём последняя обычно является наиболее существенной), то грех гордыни усиливается другим тяжким грехом – грехом похоти…»
Пражская фурия молчала. Ибо возразить было нечего. Совершенно нечего.
«Но гордыня и похоть, к сожалению, ещё не самые страшные грехи, которые совершает реальный верхний во время реального сеанса…» - задумчиво произнёс францисканец.
«Интересно, что же может быть страшнее?» - обеспокоенно подумала Ядвига. Ибо совершенно точно знала, что этот грех точно не обошёл её стороной.
«Ведь кроме удовольствия от своей власти, верхний ещё получает удовольствие от того, что причиняет нижнему физическую боль. Собственно, именно этот процесс получения удовольствия от причинения боли партнёру и называется садизмом или, по-научному, активной алголагнией…»
Он снова тяжело вздохнул, затем продолжил:
«… при этом боль от каждого удара должна быть достаточно сильной, чтобы нижний как можно сильнее и ярче реагировал на каждый удар, «выплёскивая» на верхнего максимальное количество энергии, которую тот затем частично поглощает. Эту энергию, если мне не изменяет память, вы называете обраткой, ради которой верхний, собственно, и устраивает весь этот сеанс…»
Ядвига кивнула. Только она по-прежнему не понимала, при чём тут этот пока не названный страшный грех…
«… поэтому умелый верхний старается работать на уровне боли между воображаемым и реальным болевым порогом нижнего так, чтобы нанести максимальное количество достаточно чувствительных ударов, которое способно выдержать тело и психика нижнего, увеличивая силу и частоту ударов, меняя дивайсы на более болезненные, чтобы избежать привыкания нижнего и ослабления болевых ощущений…»
Она снова кивнула (ибо именно так и поступала на свои сеансах), по-прежнему не понимая, к чему клонит её собеседник.
«… при этом, к сожалению, не зная (или не желая знать), что этой обраткой, вызываемой ударами или иными воздействиями верхнего, нижний кормит не только своего верхнего партнёра по сеансу…»
«А кого ещё?» - изумлённо спросила Пражская фурия. «Их же на сеансе всего двое…»
Теоретически на сеансе могло быть и два верхних на одного нижнего и (что случалось значительно реже), два нижнего на одного верхнего, но сути дела это не меняло. Никого, кроме верхних и нижних, на сеансе обычно не было. Иногда приглашались наблюдатели, но они обычно так или иначе в сеансе всё равно участвовали – либо «сверху», либо «снизу».
«Физически да, действительно только двое» - согласился францисканец. «Но, к сожалению, помимо верхних и нижних и демонов гордыни и похоти на сеансе всегда присутствует ещё одна сущность…»
Он сделал многозначительную паузу, затем продолжил:
«… которую называют по-разному, но суть одна. Ваал-Зебуб, сиречь Вельзевул, Люцифер, Сатана, Мефистофель. В общем, Дьявол. Злейший враг рода человеческого собственной персоной. Та самая противоположная инстанция, о которой я уже упоминал. И болевые энергии, которые выплёскивает человек, чувствующий сильную боль, являются любимым лакомством этой сущности… Разумеется, после энергий, выплёскиваемых убиваемым человеком…»
Ядвига молчала, совершенно ошарашенная этим откровением. Священник между тем продолжал:
«На самом деле, я не совсем точно выразился. Сами по себе эти болевые энергии нейтральны. То есть, для демонов безвкусны. Когда человеку причиняют боль с любовью – ради телесного или духовного выздоровления - они подходят этой сущности не больше, чем жареный лососёвый стейк корове. А вот если эти энергии смешиваются с гордыней или похотью… вот это как раз именно то, что ему очень и очень нравится…»
В голове Ядвиги мелькнула догадка, от которой она аж похолодела.
«То есть, Вы хотите сказать, что каждый сеанс фактически является Чёрной Мессой? Жертвоприношением Дьяволу?» - с ужасом пролепетала она.
«Жертвоприношением – да, безусловно. Ибо эта сущность бестелесна и поэтому поглощать материальные дары не может. Ей нужны энергии. Энергии поклонения, энергии боли, энергии смерти. Раньше (у ацтеков, майя, инков и других омерзительных цивилизаций Центральной и Южной Америки) да и теперь кое-где на земле – это были энергии, выделявшиеся при человеческих жертвоприношениях, теперь же им приходится довольствоваться болью. Хотя… каждая война, по сути, является массовым человеческим жертвоприношением. Поэтому меня нисколько не удивит, если эта сущность – и другие ей подобные (пусть и меньшего масштаба), как говорится, приложила свою бестелесную руку к развязыванию и первой, и второй мировых войн. И всех прочих войн и конфликтов. Опосредовано, разумеется. Через своих верных служителей на этой земле. Сознательных или бессознательных…»
Он даже не подозревал, насколько был близок к истине. Не подозревала этого и Ядвига. Ибо столкнуться лицом к лицу с этой самой «рукой» и её служителями придётся уже не ему и не ей. А их знакомому – лучшему оперативнику абвера Карлу Юргену Шольцу…
«Что же касается чёрной мессы…» - задумчиво произнёс он, «то здесь, я думаю, Вы несколько сгустили краски. По крайней мере, по форме. Ибо чёрная месса в узком смысле – это акт дьяволослужения, сознательного поклонения Сатане путём профанации и извращения настоящей Святой Мессы. Разумеется, никакого отношения к БДСМ-сеансу это не имеет. Кроме того, во время чёрной мессы никто никому не причиняет боль. Да и рассказы о человеческих жертвоприношениях, на мой взгляд, являются преувеличением. Во всяком случае, в наши дни. Животных в жертву приносят – это да (как правило, чёрную курицу). На чёрной мессе Дьявол питается другими энергиями – энергиями восторга и поклонения перед ним…»
«Хотя» - по прежнему задумчиво добавил он, «если использовать этот термин в широком смысле, то есть, понимать под ним любой акт сознательного или бессознательного кормления этой сущности лакомыми энергиями, то есть, любое жертвоприношение Дьяволу, то… пожалуй, Вы правы»
«А публичные сеансы?» - поинтересовалась Пражская фурия. Хотя она сама никогда таких не проводила (для неё БДСМ был абсолютно приватным делом), но слышала о том, что такие экшены[36] периодически проводятся в некоторых закрытых клубах. «Это тоже чёрные мессы»
«В широком смысле слова, конечно, да» - улыбнулся францисканец. «Хотя чтобы отличать оные от приватных сеансов, лично я бы использовал то же термин, что и Карл Шольц в своей работе. Чёрный шабаш»
«Жестоко» - подумала Ядвига. «Но, скорее всего, справедливо»
«Но и это ещё не всё» - спокойно продолжил священник. «Ибо каждый верхний становится мощным магнитом греха, соблазняющих потенциальных нижних, и вовлекающих их в БДСМ-практики…»
Ядвига сочла за лучшее промолчать. Ибо примерно догадывалась, какой силы был её магнит.
«… причём главной притягательной силой является, естественно, смертный грех похоти…»
И с этим Ядвига была вынуждена согласиться. Поскольку знала, что даже у неё, несмотря на крайнюю жестокость её сеансов, мужчины (по их же словам) испытывали просто ни с чем не сравнимое сексуальное удовольствие. Прямо-таки оргазм, только без семяизвержения. А уж у других, гораздо более нежных доминатрисс…
Например, у пани Марыли около трети мужчин заканчивали сеанс семяизвержением. Другая верхняя специально укладывала на лавку достаточно мягкую (чтобы не поранить), но шершавую ткань, о которую нижний мог тереться во время сеанса. У неё кончали аж две трети…
Ядвига принципиально порола только мужчин, но знала, что у умелого экзекутора (и даже экзекуторши) оргазма достигала чуть ли не каждая вторая «нижняя»… Поэтому ни малейшего сомнения в справедливость слов священника у неё, естественно, не возникало.
«А, как говорил наш Господь и Спаситель Иисус Христос, кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской[37]… И далее, в следующем стихе, Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит…»
«Судя по этим словам,» - заключил францисканец, «перспективы верхних на частном суде являются весьма и весьма безрадостными…»
«И что же нам теперь делать?» - растерянно спросила Пражская фурия
«Вам или Вашим коллегам?» - переспросил священник.
«И мне, и им»
«Вам… Вам, поскольку в обозримом будущем Вы вряд ли снова возьмёте в руки плеть или какой-либо иной дивайс…»
«Это точно» - подумала она.
«… думаю, будет вполне достаточно исповеди и отпущения грехов. А, учитывая то, что Вам пришлось, приходится и ещё придётся пережить, никакому священнику и в голову не придёт наложить на Вас даже самую лёгкую епитимью…»
«И то хлеб» - подумала Ядвига. И честно призналась:
«Я не готова к исповеди, святой отец»
«Я знаю» - спокойно ответил францисканец. «Поэтому и не настаиваю»
Она исповедуется только через три месяца. Причём очень необычному католическому священнику и при совершенно необычных обстоятельствах.
«А остальные?» - обеспокоенно спросила она
«Остальным придётся выполнить епитимью – в дополнение к исповеди и отпущению грехов» - неожиданно жёстко ответил священник. «И, разумеется, уйти из их профессии. То есть, больше никогда не проводить сеансов. Слишком уж велики искушения»
«А как же…» - растерянно спросила она.
«Правильных экзекуторов, удовлетворяющих необходимым духовным требованиям, гораздо проще подготовить с нуля» - пояснил он.
Они расстались на границе лагеря. Ядвига отправилась к себе в землянку, а отец Раймунд – в помещение отрядной часовни. Больше они никогда не увиделись. Когда Пражская фурия через неделю вернулась в отряд после успешно проведённой операции, то узнала, что отец Раймунд, отправившийся соборовать умирающую в деревню у самых болот, был схвачен совершенно не вовремя оказавшейся там ягдкомандой.
Поскольку, благодаря своим богословским трудам, он был довольно широко известен в католических кругах не только Польши, но и других стран, оккупационные власти ни пытать, ни, тем более, казнить его не решились. Вместо этого после непродолжительного содержания в варшавской тюрьме Павяк его отправили в Освенцим – как говорится, «с глаз долой».
Что было немногим лучше, ибо охрана этого лагеря состояла из отъявленных негодяев и патологических садистов, которым солдаты и офицеры Ваффен-СС (не говоря уже о вермахте) при встрече в лучшем случае просто не подавали руки (было за что). В худшем же…
Отца Раймунда, невзирая на его туберкулёз и отсутствие одного лёгкого, постоянно заставляли таскать неподъёмные тяжести (зачастую бегом). Когда он, обессилев, падал, его жестоко избивали коваными немецкими сапогами и, полуживого, швыряли обратно в барак.
Несмотря на нечеловеческие издевательства, он даже в таких бесчеловечных условиях продолжал свою пастырскую деятельность — утешал, крестил, исповедовал, шёпотом совершал богослужения. Он сам попросил отвести ему место в самом грязном месте барака — у дверей, где стояла параша, чтобы всегда иметь возможность благословлять выносимых узников, скончавшихся от голода, побоев и издевательств охраны.
12 августа 1941 года из блока № 14, в котором жил отец Раймунд, исчез заключённый. Двухдневные поиски не дали результатов - беглеца найти не удалось (позже выяснилось, что он утонул в выгребной яме). Согласно принятым в немецких концлагерях и лагерях военнопленных неписаным правилам, за побег должны были расстрелять каждого десятого из жителей барака – всего десять человек.
Всех обителей барака построили, оставили без ужина (его на глазах заключённых вылили в канаву), после чего заместитель коменданта лагеря оберштурмфюрер[38] СС Карл Фрицш (комендант лагеря оберштурмбанфюрер СС Рудольф Хёсс в то время находился в отпуске) отобрал десять смертников, подлежавших расстрелу. Один из отобранных им людей, польский сержант Франтишек Гаёвничек, попавший в Освенцим за участие в польском Сопротивлении, не выдержал и заплакал: «Неужели я больше не увижу жену и детей? Что же теперь с ними будет?»
Тогда отец Раймунд вышел из строя и предложил Фрицшу свою жизнь в обмен на жизнь Гаёвничека. Фрицш, как ни странно, согласился (хотя мог бы послать на смерть обоих).
Но смертников не расстреляли. Их ожидала куда более страшная смерть. Сначала их заперли в блоке № 13, наводившем ужас на весь лагерь, и оставили без пищи и воды. Через несколько дней тем, кто остался в живых (в том числе, и отцу Раймунду), сделали смертельную инъекцию фенола в сердце.
Патологическая жестокость Карла Фрицша в конце концов вывела из себя даже видавшее виды берлинское начальство. Сначала его перевели в куда менее значимый концлагерь Флоссенбург, а в октябре 1943 года он был арестован гестапо и по совокупности обвинений (от чрезмерной жестокости по отношению к узникам до финансовых махинаций) был разжалован в рядовые и отправлен в штрафбат СС (в котором, в отличие от штрафбатов РККА, пребывание было бессрочным). В 1945 году в Норвегии он был захвачен англичанами и расстрелян на месте (штрафников-эсэсовцев, как правило, в плен не брали – слишком уж жуткая была эта «публика»).
Сержант Франтишек Гаёвничек сумел пережить все ужасы заключения в Освенциме и 27 января 1945 года был освобождён передовыми частями Красной Армии. Он прожил долгую и счастливую жизнь и умер 13 марта 1995 года в возрасте девяноста трёх лет.
Комендант Освенцима Рудольф Хёсс (католик по вероисповеданию) после окончания войны был арестован британской военной полицией (как ни странно, он даже не попытался скрыться – в отличие от многих своих «коллег»). В 1946 году он был выдан Польше и по приговору польского военного суда повешен 16 апреля 1947 года. По решению суда его виселица была установлена у входа в главный крематорий Освенцима.
Ганс Франк был арестован американской военной полицией 4 мая 1945 года. На Нюрнбергском процессе он единственным из обвиняемых полностью признал свою вину в военных преступлениях и преступлениях против человечности, раскаялся в содеянном, объявил о своём переходе в католичество, и сказал, что он считает этот суд мировым судом Божьей воли, предназначенным разобраться и положить конец ужасной эпохе страданий при Адольфе Гитлере. Он был приговорён к смертной казни и повешен 16 октября 1946 года.
От автора:
Описанный в рассказе случай в концлагере Освенцим действительно имел место. Священника, который отдал свою жизнь в обмен на жизнь сержанта Франтишека Гаёвничека, звали Максимилиан Кольбе (в миру Раймунд Кольбе). Как и вымышленный отец Раймунд, он был священником-францисканцем. 10 октября 1982 года Папа Иоанн Павел II причислил Максимилиана Кольбе к лику святых.
Все изложенные в рассказе факты об Opus Dei, отце Хосемарии Эскриве и католических флагелляционных практиках, соответствуют действительности. За исключением, естественно, чудесного спасения отца Хосемарии от расстрела республиканцами (хотя что-то подобное вполне могло иметь место в реальности).
Все изложенные в рассказе факты об энциклике Пия XI, репрессиях нацистских оккупантов против польской католической Церкви, Акции АБ, а также о гонениях на католическую Церковь в Испании и России полностью соответствуют действительности.
Флагелляция действительно использовалась для лечения алкоголизма и наркомании в одной из немецких клиник ещё до Первой мировой войны. В настоящее время в России эту методику успешно использует ряд клиник, в том числе клиника доктора С.В. Сперанского в Новосибирске.
[1] Орёл был официальным государственным символом германской империи
[2] Период Второй мировой войны с 3 сентября 1939 года по 10 мая 1940 года на Западном фронте, когда, несмотря на состояние войны между сторонами, боевые действия на суше практически не велись
[3] Считается – и не без оснований - самым красивым парком Варшавы
[4] Орден братьев меньших (лат.) – официальное название ордена францисканцев
[5] Закон о гражданстве Рейха и Закон об охране германской крови и германской чести были провозглашены Адольфом Гитлером 15 сентября 1935 года на съезде Национал-социалистической партии в Нюрнберге (отсюда и название) и легли в основу всей системы нацистского законодательства. Запрещали, в частности, браки и внебрачные сожительства немцев с «неарийцами», а также фактически лишали немецкого гражданства евреев и цыган.
[6] Свод правил монастырской жизни, разработанный в начале VI века нашей эры святым Бенедиктом Нурсийским. Лежит в основе уставов практически всех без исключения католических монашеских орденов
[7] Римский Обозреватель (итал.)
[8] AB-Aktion - Ausserordentliche Befriedungsaktion - "Чрезвычайная акция по умиротворению"; кодовое наименование операции по уничтожению потенциальных лидеров Сопротивления (чиновников, преподавателей, священников), а также криминальных элементов весной – летом 1940 года. Всего в ходе этой акции было расстреляно более двух тысяч человек
[9] «влечение к боли» (греч). Получение сексуального удовольствия либо от причинения боли партнёру (активная алголагния), либо от получения боли (пассивная алголагния)
[10] Исполнение исповедавшимся, по назначению духовника, тех или иных дел благочестия (продолжительная молитва, милостыня, усиленный пост, паломничество и т.п.). В католичестве, в отличие от православия, епитимья рассматривается именно в качестве наказания за совершённые грехи (а не душевного врачевания)
[11] Католический святой XI века, один из учителей Церкви, монах-бенедиктинец.
[12] Кармелиты — общее название двух католических монашеских орденов (женского и мужского) придерживающихся духовности монахов-отшельников с горы Кармель (отсюда и название). Их возникновение связано с деятельностью двух великих католических святых XVI века — Терезы Авильской и Иоанна Креста
[13] женский монашеский орден Римско-католической церкви, тесно связанный духовно и организационно с орденом францисканцев. Орден был основан святой Кларой Ассизской (сподвижницей святого Франциска) – отсюда и название ордена - в качестве Второго (женского) ордена францисканцев в 1224 году
[14] В данном случае – серебряная цепочка с острыми шипами, которая обматывается вокруг бедра (хотя существуют варианты и для талии)
[15] От английского слова dominatrix, обозначающего доминирующую («верхнюю») женщину («госпожу») на садомазохистском сеансе (сессии)
[16] поспешные выводы – источник всех провалов (англ.)
[17] От female domination – женское доминирование (англ.). Направление в садомазохизме, в котором доминирующую роль (роль «верхней») играет женщина (как правило, по отношению к мужчине)
[18] Бондаж-Доминирование-Садизм-Мазохизм. Аббревиатура, являющаяся эквивалентом доминирования-подчинения-алголагнии
[19] Английское слово device означает, в частности, инструмент. В данном случае, инструмент флагелляции (порки)
[20] Слово consensual в англоязычном варианте этих требований всё-таки правильнее переводить «по взаимному согласию», чем «добровольный»
[21] Район Варшавы, не имеющий абсолютно никакого отношения к столице Чешской республики
[22] инсульту
[23] Жизненное пространство (нем.)
[24] План нападения Германии на СССР, названный так в честь императора Священной Римской империи Фридриха I Барбаросса (1122-1190), при котором империя достигла своего наивысшего расцвета и военной мощи. Слово «барбаросса» в переводе с итальянского означает «рыжебородый». План был разработан под руководством генерала Фридриха Паулюса (того самого, «сталинградского»), и утверждён 18 декабря 1940 года директивой Верховного главнокомандующего вермахта № 21 (хотя сама разработка плана началась ещё 21 июля 1940 года)
[25] Джордж Смит Паттон младший – один из наиболее выдающихся военачальников союзных войск. Во время описываемых событий – командир 2-й бронетанковой дивизии армии США
[26] Евангелие от Иоанна, глава 12, стих 31
[27] Жанна д’Арк («Орлеанская дева») была причислена к лику католических святых папой Бенедиктом XV 16 мая 1920 года
[28] Людовик IX Святой – король Франции с 1226 по 1270 годы. Канонизирован в 1297 году папой Бонифацием VIII. Наряду с Жанной д’Арк считается небесным покровителем Франции.
[29] Откровение Иоанна Богослова («Апокалипсис»), глава 3, стих 20.
[30] В данном контексте эта латинская фраза (дословно означающая «образ действия») обозначает стереотипы тематического поведения соответствующей госпожи
[31] На жаргоне БДСМ-сообщества «ванилью» или «ванильными» называются те, кто не входит в это сообщество (т.е. не практикует БДСМ)
[32] В переводе с греческого, оправдание Бога или богооправдание. Богословская дисциплина в христианстве, иудаизме и исламе, ставящая своей целью объяснение и оправдание с точки зрения человеческой логики того малоприятного факта, что всеблагой Бог допускает существование и проявление зла в нашем мире.
[33] От английского глагола to switch – переключаться. В данном случае, с роли верхнего на роль нижнего.
[34] От английского слова deviation – отклонение. В данном случае, отклонение от общепринятых стереотипов поведения, восприятия и мышления
[35] Согласно католическому вероучению, на частном суде, который происходит сразу после физической смерти человека, определяется местопребывание человеческой души до окончательного (Страшного) суда – Царствие Небесное, Ад или чистилище.
[36] От английского слова action – действие. В БДСМ-терминологии является синонимом слова сеанс или сессия
[37] Евангелие от Матфея, глава 18, стих 6
[38] звание СС, соответствовало званию обер-лейтенанта («старшего лейтенанта») в вермахте
Францисканец
© Copyright: Юрген Хольтман, 2009
Свидетельство о публикации №209010800198
Свидетельство о публикации №209010800198
Рецензии