Шариков

               
- Уже дожди. Мне палевое небо лижет лапы. Есть что-то ложное в небесных витражах - какие-то строчки роились в голове, требуя выхода в завёршённый стих - наверное, так рождается поэзия. Глупое дело - стихи: сыт не будешь. Да и мало кто вообще понимает, о чём это. Так, лёгкое крыло бабочки, унёсшееся в отстранённость от реальности бытия в зазеркалье поэтического образа.
На этом мои мысли о великом и пречистом искусстве слова  прервались. Меня позвали есть. Что-то жевать, изображая насыщение и благодарность, вовсе не хотелось. Давления совсем упало - осень всё-таки. Дождит с утра. Минорное сползание с гребня оптимизма на брусчатку прозябания. Как мы несовершенны, что зависим от погоды, друг друга и происков судьбы!
Она - моя хозяйка - опять не в духе. Что я могу для неё сделать? Что ещё мне вывернуть наизнанку, что б ей стало легче? Или хотя бы терпимее? Он - её благоверный и преданно-лживый - всё-таки ушёл. И как это у людей получается - столько лет вместе, двое детей - и всё. Я встретил другую женщину. Она - иная - меня лучше понимает. Ха! При чём здесь понимание?
Он тягался с нею уже год. Всё его барахло пропахло, вплоть до трусов, носовых платков и носков, её чужеродными, приторными запахами. Всё прямо орало от её присутствия на нём и в нём.  Только ты - со свом слабым человеческим носом - этого не улавливала. Или хотела не верить в явное? Возможно, не слышать определённые флюиды - ваше спасение: спрятаться в зазор из собственного мироощущения - и выживать иллюзиями. Так легче, привычнее.
- Где ты был так долго? - спрашивала ты часто - почему не позвонил?
Он что-то врал в оправдание, погружаясь уже в твои запахи, которых он был не достоин. Он их предавал. И я тебя предавал - потому что не привёл прямо под её дверь на очередной прогулке без ошейника - ты за меня никогда не боялась, что я сбегу, когда он был там. Чтобы ты тоже увидела. Та, другая, не так далеко живёт. И, если она его так хорошо понимала, почему они каждый раз проверяли это на ощупь? Чтобы убедить друг друга в этом? Или себя? Для прочности устоявшегося понимания? Почему ваши - человеческие - случки чреваты разрушением? И что для вас значит преданность?
Вчера ты отстегала меня ремнём. Я укусил соседку - так, слегка. Ты же не слышала. А она сплетничала о тебе прямо под подъездом своей подружке - толстой, бесцветной, глупой выдре, что тебя бросил мужик. Через три дня об этом будут знать на Марсе. Это хорошие новости никто не распространяет. А эту муть - все рады нашушукать друг другу. Если в каждом человеке живёт потребность, что б его любили, почему вы всё делаете наоборот? Где здесь логика выживания? Ненависть рождает только ненависть. Это даже щенку понятно. Наверное, вы прочнее сделаны. Мы бы с этой позицией жизни давно вымерли. Хотя, почему я решил, что вы уцелеете?
У вас действительно плохо с инстинктами выживания. Когда я в кафе на улице стянул твой бутерброд с колбасой, то только для того, чтобы ты не отравилась.
Колбаса была дорогой и несвежей, протухшей - ты и этого не слышала. Я сам три дня мучался животом - или брюхом? Почему-то живот - это у людей. А у нас - брюхо. У вас - руки, ноги, лица. У нас - лапы и морды. А - закрой свою пасть! - у вас - непристойное ругательство. И кто вам сказал, что ваши стихи - лучше наших, достойнее? А музыка - тоньше и самобытней? Ваши вкусы, между прочим, не выдерживают никакой критики. Поверхностно всё, навязчиво и пошло! Вы утратили направленность духа на утончённость и гармонию. Топорная работа души уже заметна даже собакам!
По телефону ты опять жаловалась свое милой, всёзнающей мамочке, что я совсем утратил нюх. Ты мне под нос подсовывала Вовкины вещи, чтобы я нашёл в квартире его припрятанный дневник отличника. Сейчас! На фоне твоих неприятностей это будет последней каплей, которая переполнит чашу! Вот придёт поглядеть на детей твоя бывшая любовь - Ипполит Феоктистович - с таким именем, хоть в космонавты, тогда я его и вытащу из-под вешалки. Пусть он займётся воспитанием своего отпрыска. А то у Вовки уже формируется позиция: мама для ругани и сплошных неприятностей, а папа - хоть он теперь и вдалеке - для добра, развлечений, походов в кино и кафе, новых подарков, компьютеров и случайных денег - мелочь, а приятно.
- Печаль моя светла. Есть запахи у неба? - опять строчки навязываются. Говорят же люди: можешь не писать - лучше не пиши! Я вроде бы и не могу писать, а всё равно - пишу. И никуда от этого мне уже не деться. Вся голова забита этими строчками, рифмами, полутонами слова. Нет ничего приятней и ничего более невесомого, ускользающего дымкой, беспробудного и пьянящего, чем поэзия души. И почему вы все решили, что у собак её нет, души?
Какое странное имя ты мне дала - Шариков. Шарик - это я ещё понимаю. У нас половина собак во дворе бегает с таким весёлым и редким именем - Шарик. Обычно они - тощие, облезлые, с торчащими рёбрами, совершенно не кругленькие, страшные и всегда голодные. Своеобразный человеческий взгляд на всё круглое. Тяга к гармонии? Говорят, что квадрат или треугольник во вселенной для совершенствования собственных форм тяготеют к овалу или кругу. Это - как любая планета стремится в космосе стать звездой, чтобы сгорать в любви бесконечной отдачи, так и всякая иная форма стремится состояться в шаре. Или - как считал поэт И.Бродский - человек, ставший поэтом, совершеннее того, кто ещё не пишет стихи. Правда, он ничего не говорил о собаках. Даже в своей Нобелевской речи. А мог бы! Не чужие всё-таки. Столько времени трёмся друг о друга. И - ни слова.
- Да, абсолютно булгаковский персонаж! - это ты обо мне что-то сплетничала и с горечью  причитала своей лучшей подруге Анжеле, которая ещё лет пять тому переспала с Ипполитом, не рассказав тебе о своих впечатлениях ни фразы. А поведать было что. Наверное, Анжела его - Ипполита - тоже лучше понимала. Но не настолько, как новая пассия. И долго он будет скакать за всё лучшим и лучшим пониманием? А, может, понимание здесь вообще ни к чему - так, прикрытие? Такая взрослая игра в дурачка?
- Я помню чудное мгновенье - передо мной явилась ты! - вертятся на зубах чьи-то строчки - не помню чьи. А, может, это я сам их и написал? Нет, не помню.
Хотя и свои часто забываю. Носятся в воздухе, я их подхватываю, ловлю. И они становятся моими уже навсегда.
Так же и с тобой. Когда я тебя впервые увидел - солнышко моё ненаглядное, взрослая девочка, Женечка - я понял сразу: пропал. Какое это было прекрасное время! Я часами сидел у тебя под дверью, голова гудела, сердце разрывалось от нежности на части. Знал всех, кто к тебе приходит, с каким настроением, с какой болью или радостью. Я даже не ревновал тебя: там, где я был, где была моя любовь к тебе, никого уже не было. Только я один - в тебе, моя жизнь.
Так глубоко, так полноценно, насыщенно чувством, что иные просто не выдерживали. У мужчин нет такой собачей преданности, такой стойкости и всепрощения. Они заняты собой. Даже в чувствах. Их, конечно, интересует чувственность с уклоном в сексуальность. Но ведь это - подмена любви, не больше. А секс вообще нужен только для воспроизводства вида. При чём здесь любовь? Конечно, я не отрицаю, что в отношениях между полами может присутствовать и секс. Но отдать ему все чувства - это уж слишком!
- Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты! - всё-таки неизвестный мне поэт красиво сказал. Наверное, это не мои строчки. Я бы так не выразил - таланта не хватает. Да и жизненного опыта маловато будет.
А потом ты, когда я уже жил у тебя пару лет, решила, что мне необходимо размножаться. Интересно, эту свежую мысль тебе Ипполит внушил? Просто я уловил его стиль. И ты притянула за уши какую-то помесь болонки и дога. И этот Франкинштейн - бывает что-то страшнее? - начал быстро вилять игривым хвостиком, обнюхивать мои срамные места и заглядывать в мои пустые глаза с немым вопросом: ну, когда же, наконец, ты на меня полезешь?
А где же - высокие чувства, стихи, полёт души, сладкие встречи, расставания, обмороки, ожидания, нежность и любовь? Если у вас это стало редкостью, почему мы должны вам, двуногим, уподобляться?
И я с позором бежал. Меня даже не искали. Через три дня я явился сам. Я всё простил. Больше попыток меня осчастливить - без моего желания - не было. Моё отцовство накрылось. Женя решила, что я - импотент со стажем. Она просто не знает, что со мной происходит, когда я вижу, как она раздевается и ложится в постель. Уже одна. Без Ипполита. Она спит, а я стерегу её сон, моей единственной, ласковой, нежной, обольстительной, родной девочки, никогда не стареющей - как может постареть душа: у неё впереди вечность! А тело - чересчур временное образование, что б воспринимать его всерьёз.
Опять белыми птицами налетели строчки, опустошая память:
«Сон тронул беззащитное чело - и голова пошла гулять по кругу -
И трезвость мысли снегом занесло: душа и тело не нужны друг другу».