Свет в Шипучем Овраге

Урок рисования вышел печальным. Да и как не грустить... Веньке и остальным ребятам нужно рисовать конюха Овесыча, а тот пришел в школу с синяком.

Синяк он принес на лбу. Идет и всем рассказывает:

– Это я за бабочкой наблюдал! За “капустницей”!

– Разве бабочки нападают на людей? – удивилась Нина Васильевна, которая ведет биологию и все про бабочек знает.

– А она и не нападала... Она к колодцу летела.

– Это бывает, – подтвердила Нина Васильевна. – Летают они к колодцам.

–А у колодца – журавель...

– Неужели вернулся с юга? – ахнула Нина Васильевна.

Овесыч помотал головой.

– Нет, я про другого журавля. Про шест, которым воду черпают. Ведро еще к этому шесту приделано. “Капустница”-то ведро заметила...   

– Верное наблюдение, – кивнула Нина Васильевна. – “Капустницы” – очень наблюдательные бабочки!         

Овесыч вздохнул.

– “Капустница”-то наблюдательная... Стороной ведро облетела. А я его не заметил. Вот и схлопотал донышком по лбу!

Сел Овесыч перед Венькиным классом. Ногу за ногу закинул. Бодрится. А видно: переживает.

– Может, в другой раз вас нарисуем? – предложил Андрей Андреевич, учитель рисования.

Овесыч не согласился:
 
– Вот еще, из-за бабочки урок срывать! Синяк – не шишка!
 
– Да, – сказал Андрей Андреевич. – Шишку бы ребята не нарисовали. Светотени мы еще не проходили. Шишки в следующем году рисовать будем. Приходите...

Овесыч обещал подумать.
 
– Не прибавится во мне наблюдательности, – говорит, – приду к вам и с шишенцией.

Андрей Андреевич обрадовано кивнул головой и подмигнул ребятам.  Мол, начинайте... Уж больно вид у Овесыча хорош! Страдающий вид! Пушистые, как у кобылы Простушки, ресницы полуопущены. У глаз – печальные морщинки. Уголки губ поджаты, словно уздечкой стянуты.

Раскрыл Венька коробку карандашей и давай печаль Овесыча на бумагу переносить.

Замечательный получился портрет. Не только лицо Овесыча, но и его соломенная шляпа печалью дышит. Даже не печалью – мировой скорбью.

На шляпе Венька нарисовал бабочку-“капустницу”. “Капустница” держала в лапках полевой бинокль. Это для того, чтобы было понятно: наблюдательная бабочка!

Потом Венька принялся за самое главное. За синяк!

Вынул из коробки черный карандаш. Примерялся к портрету. И вдруг услышал:
 
– На-до-е-ло!

Венька с недоумением посмотрел на карандаш. А того даже потряхивало от возмущения.
 
– Что тебе надоело? – спросил Венька.

— Все! Все надоело! Сделал из меня козла отпущения! К остальным карандашам ты по-человечески относишься. А ко мне ?! Ко мне?! Ни в грош меня не ставишь! Самую черную работу подсовываешь! Когда ты меня из коробки достаешь?! Когда нужно войну рисовать! Дым и копоть! Когда пожар!.. Головешки, сажа! Если пиратов рисуешь, без меня, конечно, не обойтись! Повязки пиратские, черный флаг на рее!.. А мне надоело! Я устал от пиратов, от войн, от пожаров! Я хочу света! Я хочу быть в рисунках, где рожь и васильки, где цыплята клюют арбузную корку. Я не хочу, чтобы от моей работы люди хмурились.

Венька опустил голову.
 
– Как же я нарисую черным карандашом желтого цыпленка? – спросил он. – У каждого карандаша своя судьба, свое предназначение. Я же не виноват, что внутри тебя черный грифель.

— У тебя у самого черный грифель внутри, –  отрезал карандаш. – А у меня душа! Чистая и светлая!

Венька пошел на попятную.
 
– Хорошо, – пообещал он. – Больше тебя не трону. Синяк Овесыча можно и фиолетом раскрасить. Ложись в коробку, отдыхай!

– Да не буду я отдыхать! – еще сильнее возмутился карандаш. – Думай, что предлагаешь! Лежать мне, значит, без дела и вспоминать, сколько огорчений принес я людям, да? Вспоминать войны, пиратов, пожары, да?

Венька задумался.
 
– Ну, хорошо, – пообещал он. – Хочешь, я останусь после уроков? И мы с тобой нарисуем... Нарисуем... Кучу угля! Блестящего черного антрацита! А рисунок назовем “Зима в Сугробихе”. Все будут смотреть на картинку, вспоминать пургу и представлять жаркую печку, в которой весело горит наш уголь. Очень светлый рисунок получится, теплый, уютный.
Черный карандаш вырвался из Венькиных пальцев, сделал в воздухе сальто и приземлился на парту, на чистый лист бумаги.

Ловко балансируя на своем отточенном острие, он написал на бумаге: “Не доверяешь ты мне, не доверяешь...” .

И добавил вслух:
 
– Давай сходим после уроков к Шипучему Оврагу. Я тебе покажу...

А что покажет, карандаш не сказал. Он замолчал, потому что к Венькиной парте подошел сам Овесыч.
 
– О-го-го! – закричал Овесыч. – Вот где Третьяковка-то! Какой портрет! Какое сходство!

Учитель рисования поспешил к Веньке. И одноклассники – тоже.

А Овесыч – ну, чем не экскурсовод из картинной галереи? – все нахваливал:

— Вы на синяк обратите внимание! Какой он праздничный, нарядный! А на бабочку гляньте!.. Как живая на моей шляпе пристроилась! И видно, что наблюдательная... С таким  биноклищем! Будь у меня  бинокль, я бы никогда о ведро не ударился.

Овесыч, присмирев, долго разглядывал оптический прибор. Потом заторопился домой.
 
– Андрей Андреевич, – сказал он на прощание учителю рисования. – Как будете шишку проходить – предупредите заранее. Сами понимаете, подготовиться надо.

Вслед за Овесычем разбежались из класса и ребята. Урок рисования закончился. Но не для Веньки...

Венька прихватив мольберт, бумагу и карандаши, потащился к Шипучему Оврагу.
Овраг этот – метрах в пятистах от Сугробихи. Прямо посреди пшеничного поля.

Летом идти к нему одно удовольствие. Пшеницу штормит. Бронзовые волны, позолоченные на гребнях, спешат к горизонту. А над ними, как пиратские парусники, кружат вороны. Деревянный настил, который сугробихинцы протянули к Оврагу, нагрет солнцем. На нем греются множество разных животиков, брюшек и пузиков – шмелиные, стрекозиные, лягушачьи...

А сейчас... Настил пуст. Кругом унылая чернота. Одни бесконечные борозды. Поле вспахали, но даже еще не засеяли.

Идет Венька через голое пространство и гадает, что забыл обиженный карандаш в Шипучем Овраге? Чем удивить собрался?

Шипучий Овраг Венька знает вдоль и поперек. Сколько раз там бывал!

Когда-то Овраг хотели запахать. Но не успели. На его дне вдруг пробился родничок. Да не обычный, а минеральный. Вода оказалась такой вкусной, что Овраг решили не трогать. Лишь посадили по его краям черемуху, чтобы не расползался. И получилось совсем здорово!  В августе спелая черемуха осыпалась на дно оврага, прямо в родничок – и минеральная вода, настоянная на ягодах, превращалась  в лимонад, терпкий,  шипучий, прохладный.          

— Что это карандашика к роднику потянуло? – гадает Венька. – Может, он химический какой? Обмакнет свой грифель в воду – и вместо черного станет желтым, как цыпленок, или бордовым, как зрелый арбуз.”

Но карандаш к воде даже не спустился. Он выпорхнул из Венькиных пальцев, описал в воздухе крюк, показывая, где установить мольберт, и вернулся, словно бумеранг, в Венькину ладонь.

Потребовал:
 
– Чуть придержи меня. Но не мешай! По бумаге я буду сам бегать.

Венька слабо сдавил карандаш. Поднес его к мольберту. Черный грифель зашуршал по ватману. Там стали появляться линии, мелкие крестики, загогулины. Вовсе не желтые и не сочно-розовые. Черные!

От разочарования Венька уставился на Шипучий Овраг. Но и там немного радости взору! Черемуха еще не цвела. Ее ветки смотрелись темно, сонно, почти сливались с бороздами, с отвесным обрывом, с тенями на дне Оврага.

Шипучая пена по ободу родникового блюдца казалась серой – от той же тени.
Венька поморщил нос. И не напрасно! Ноздрей вдруг коснулся черемуховый запах. Прохладный, крепкий, л и м о н а д н ы й – он лился с бумажного листа.

А на самом ватмане... Там ярко, свежо, свадебно цвела черемуха.

И родничок на рисунке был не просто родничком. А принадлежностью какого-то праздника. Он торжественно серебрился на дне Шипучего Оврага – не невестина ли фата? Пузырьки воздуха на поверхности посверкивали, словно перламутринки.

И солнце!.. Оно зашло за белесую тучу, но яркости не потеряло.

Столько света и радости было в рисунке черного карандаша, что Венька не сразу решился заговорить.

Лишь спустя время спросил:
 
– Как же ты это сделал?
Г
лупый и наивный вопрос для того, кто уже третий год проходит в школе рисование. Разве Андрей Андреевич не объяснял такую технику рисунка?

Черный карандаш покрыл часть листа штриховкой, а незаштрихованные части остались белыми, превратились в черемуху, родник и солнце.

Но карандаша вопрос не смутил.
 
– Как я это сделал? – переспросил он. – А никак... Красота – она всегда сияет.

Только тут Венька заметил, что черемуха, родник и солнце не просто белые, а сияющие.

Это же подтвердил и Овесыч. Когда Венька вернулся в Сугробиху, тот сидел на своем крыльце. Верхом на перилах. В руках Овесыч держал бинокль.
 
– Бабочек, – пояснил, – наблюдаю!

А потом поинтересовался:
 – Чем ты, Венька, в Шипучем Овраге занимался? Уж не бенгальские ли огни жег? Такое сверкание – даже отсюда видно. Хорошо, я не через оптику наблюдал за Оврагом. А то бы обжег глаза!
 
– Не-а, дядя Овесыч, – успокоил Венька конюха. – Не обожгли бы. Сияние для глаз не вредно.

Прав Венька! Сияние не вредно... А вот тьма и мрак – да! И в     бинокль их лучше не разглядывать...