Я проснулся

Я проснулся. Поводов подниматься с постели у меня как всегда не было, поэтому я так и остался лежать, глядя на небо через окно.
Уже давно так происходит со мной, что я, проснувшись, гляжу на облака. Не то чтобы мне это нравилось, просто я не нахожу причин, по которым имело бы смысл вставать. Но я знаю, что, полежав так час или полтора, я всё-таки встану, умоюсь, приготовлю завтрак. А потом включу телевизор и, сидя на диване, буду завтракать и смотреть то, что мне показывают.
В этот раз я даже не стал одеваться. Я давно уже перестал стремиться к чему–либо, так как не испытывал ни в чем особой нужды. Иногда, конечно, пока я лежал на диване, у меня возникало какое-то беспокойство и желание куда-то отправиться, что-то сделать со своей жизнью, но я совершенно не знал, что именно я должен был сделать и куда отправляться. Единственной моей задачей стало как можно успешней убить время. Правда, порой (особенно когда в конец доставал телевизор) меня одолевало желание нарисовать вид из моего окна. Вообще-то я не умею рисовать, но этот вид уже настолько намозолил мне глаза, что я наверняка смог его изобразить. Зачем? Не знаю. Просто. Но так как дело это было не срочным, то я всё время его откладывал, хотя раза два уже собирался начать, даже вытащил и положил на стол всё необходимое, оставшееся у меня ещё со школы от уроков рисования. И всегда в эту минуту звонил мой приятель Комар и говорил: Ну что? Сыграем? Это он предлагал мне партию в шашки. Я неизменно соглашался, так как это был очень удачный способ скоротать время, к тому же я точно знал, что после двух-трёх партий он предложит мне как-то поразвлечься (иногда он предлагал мне это и вместо игры). Две детские кисточки, полузасохшие краски и кусок старых обоев так и остались лежать на столе, уже порядочно запылившись.
Обычно Комар вёл меня в какой–нибудь бар, говоря, что нашёл новое, очень хорошее местечко, хотя, на мой взгляд, все бары одинаковые. В баре он угощал меня пивом, потом предлагал ехать к “девочкам”. Обычно от этого предложения я отказывался, и он долго меня уговаривал, как будто я был маленький.
Раньше у Комара был приятель Сергей. Раньше, когда он принимал участие в наших развлечениях, они были более разнообразны. Например, мы несколько раз были в казино и даже однажды прыгали с парашютом. Тогда Сергей сломал ногу и через какое-то время исчез.
Вот уже года два о нём ничего не было слышно, и Комар заходит ко мне один. Комар говорит мне что-то, будто бы Сергей уехал по каким-то делам, но как-то очень неопределенно. Вообще добиться чего-то определенного и ясного от Комара невозможно. У него всегда есть деньги. Но откуда – я не могу понять, хотя мы знаем друг друга не один год. На мои вопросы по этому поводу он говорит что-то вроде: где взял, там уже нет – и делает загадочное лицо. Также я не понимаю, почему он всё время приглашает меня на свои развлечения, ведь для этой цели можно найти и более удачную кандидатуру. На это он как-то раз ответил, что ему нравится мой философский настрой. Я не спорил.
Итак, я сидел на диване в трусах с чашкой чая в одной руке и пультом в другой, когда раздался телефонный звонок. Я знал, что это Комар (он не звонил уже несколько недель, а кроме него, мной мало кто интересовался, видимо, по мере того, как я терял интерес к окружающему миру, – мир терял интерес ко мне). Сейчас, думал я, он опять предложит мне сыграть.
Но на этот раз у него были для меня “потрясающие новости”: нашёлся Сергей, который по каким-то неведомым причинам жил теперь в Сергиевом Посаде. Он приглашал нас навестить его. Я было начал отказываться от такой далёкой поездки, но Комар сказал, что он на машине и что навестить старого друга – святое дело. “К тому же приколемся Лаврой”, – добавил он.
Я одевался даже с огоньком. Сергей казался немного загадочным, и поездка обещала быть интересной. Вместе с тем другой голос убеждал меня, что ничего необычного быть не может; что сначала будет выпивка, потом веселье, потом Комар предложит поехать к “девочкам” (интересно, есть ли у него в Сергиевом Посаде девочки?) и станет уговаривать меня составить ему компанию.
По дороге я спросил Комара, что делает Сергей в Сергиевом Посаде, на что он внушительно заявил мне, чтобы я его, а тем более самого Сергея об этом не спрашивал.
Сергей жил недалеко от автовокзала в одноэтажном деревянном доме, брёвна которого приобрели от времени такой оттенок, что напоминали вечно пасмурное небо. В таких домах даже в солнечную погоду будет казаться, что идёт дождь. Но, похоже, Комара это нисколько не смущало. За два года, что я не видел Сергея, он изменился: как-то высох, пожелтел. Когда он улыбнулся при встрече, я заметил, что у него не хватает передних зубов. Мне стало грустно, и я пожалел, что приехал. Но у меня теперь не было выбора. Приходилось ждать, пока Комар насытится общением с Сергеем и видами Лавры.
Мы сидели в маленькой тёмной комнате. (Остальные комнаты были заперты и, кажется, давно). Сергей сразу же лёг на кровать, перед которой на трёх стопках из книг (по–моему, это были школьные учебники) лежала дверца шкафа. Эта конструкция заменяла отсутствовавший стол. На “столе” стояла пепельница с окурками и какими–то то ли скомканными бумажками, то ли кусочками ваты, а также чашка с недопитым чаем. Когда взгляд Сергея во время разговора упал на пепельницу, он тут же поднялся и вынес ее. В углу у двери находились сломанный пылесос и старый ламповый проигрыватель без задней стенки, обнаживший заросшие пылью электрические внутренности.
Комар поставил на стол выпивку и закуску, которую захватил с собой из Москвы. И банальные ларьковые товары в ярких упаковках заиграли всеми красками в этой мрачноватой комнате.
Сергей выпивать отказался сразу, что очень огорчило Комара. Я тоже хотел отказаться, но понял, что сейчас начнутся уговоры, в результате которых мне придется всё-таки согласиться. Застолье протекало довольно вяло, и все надежды на веселье быстро угасли. Тогда Комар предложил идти смотреть Лавру и спаивать монахов. Эта идея поначалу не вызвала ни во мне, ни в Сергее, который всё время лежал на кровати и не спеша ел солёный огурец, никакого отклика. Но немного спустя Сергей рассказал, что в Лавре служит отец Герман, который может изгонять бесов, и что будто бы во время его служб люди вдруг начинают говорить не своими голосами или лаять как собаки и биться о пол.
Комар сразу же загорелся и пожелал немедленно увидеть чудеса. Мне, хотя я и не поверил словам Сергея, тоже стало любопытно. И вот мы с Комаром решили идти в Лавру, чтобы развлечься необычным зрелищем. Сергей же идти наотрез отказался и даже стал злиться, когда мы попытались его уговорить.
По пути Комар без умолку говорил о своем желании наведаться в женский монастырь, по его мнению, таковой должен где-то здесь быть. Но когда мы вышли на холм, с которого открывается вид на Лавру, Комар вдруг замолчал. Белые древние стены с тяжёлыми башнями и синие с золотом купола храмов невольно вызывали ощущение скрытого могущества и требовали к себе почтения.
Когда мы подошли к воротам, где толпились торговцы, нищие, монахи, собирающие пожертвования, верующие и туристы, Комар сказал, что надо покурить, потому что там, наверное, нельзя. И мы закурили. Пока мы курили, Комару, щедро одарившему мелочью и сигаретами нищих, удалось выяснить у них, что служба отца Германа, которого все, конечно, знали, начнётся через полчаса, но что перед ней нам необходимо поклониться мощам Сергия Радонежского, которые лежат здесь нетленно с XIV века. Всё это показалось нам невероятным. “И что, можно вот так просто подойти и посмотреть на него? – усомнился Комар и, получив утвердительный ответ, сказал мне: – Наверное, воскового положили”.
Прежде чем войти в ворота, многие крестились. Мы решили принять правила игры и тоже перекрестились. По-моему, я делал это впервые (если, конечно, не считать того детского ритуала, когда двигаешь рукой от плеча к плечу, потом подносишь ее ко лбу и наконец указываешь на место пониже живота, произнося при этом: “Погоны, погоны, звезда, макароны”). Осеняя себя крестом, мы с Комаром не смотрели и стали даже как-то отдельны друг от друга. Зато я успел испытать в этот момент тёплое братское чувство ко всем входившим вместе с мной в ворота. Но чувство это быстро прошло. Мы шли вместе с Комаром сквозь ворота, и он говорил мне что-то, указывая на росписи свода. Подойдя к самому древнему храму, белому и монолитному, где, как нам сказали, и покоились мощи, мы опять перекрестились. Я сделал это с какой-то радостной готовностью. Мы вошли внутрь храма, сквозь густой воздух которого из углов с иконами нам светили свечи.
Мимо раки с мощами медленно двигался поток людей, каждый из которых останавливался около неё, крестился, вставал на колени и целовал стекло. Встав в очередь, я внимательно изучал этот алгоритм, стараясь запомнить, чтобы повторить самому. Комара я опять потерял из виду, почувствовав себя отдельным от него. По мере приближения к мощам мне становилось страшно; я боялся увидеть под стеклом мумию или хорошо сохранившийся труп. От волнения, которое всё увеличивалось, я никак не мог запомнить правильный порядок действий. Но подойдя к страшному месту, я увидел под стеклом зелёное покрывало, сквозь которое прорисовывались очертания головы. Остальная часть раки была сделана из непрозрачного материала. Мне удалось исполнить то, что делали все, и я вышел из храма с ощущением, что со мной что-то произошло. Только я не мог понять что.
Вскоре откуда-то возник Комар, и мы молча пошли по направлению к храму, где служил отец Герман. Комар всё как-то многозначительно поглядывал на меня. Глаза его сверкали. “Ты чувствуешь?” – наконец не выдержав спросил меня он с каким-то торжеством. Я чувствовал, но на всякий случай спросил: “Что?” – “Сергий Радонежский вставляет! – чуть не взвизгнул Комар. – Я хочу ещё!” – “Пойдём покурим”, – предложил я. Произошедшее во мне и непонятное мне самому теперь вызывало у меня смутную тревогу. Мне хотелось пойти – но, конечно, не еще раз приложиться к мощам – а приложить себя, свои силы к чему-то, смочь что-то, но я не знал что. Теперь мне захотелось увести Комара подальше от Сергия Радонежского, чтобы он не беспокоил его своей назойливостью.
За воротами я закурил и успокоился. Мне уже не было неудобно за Комара, и я молча выслушивал его восторги по поводу того, как ему “вставил” преподобный. Комар принял решение непременно купить здесь чётки и ладан, много ладана, чтобы окурить им свою комнату. Между тем пришло время идти к отцу Герману.
Помещение храма, в который мы вошли на этот раз, было гораздо светлее, чем прежнее. Служба еще не началась, но народ уже заполнил всё пространство. Нам удалось с трудом протиснуться к алтарю, чтобы можно было разглядеть священника. Сквозь толпу проводили калек и убогих. Вдруг по толпе пробежал шёпот, всё задвигалось, и люди стали расступаться, освобождая проход отцу Герману, который представлял собой крепкого сильного старика с седой, довольно длинной бородой и взглядом, сочетающим в себе, как мне показалось, суровость и игривость одновременно.
Поднявшись на кафедру, он начал с того, что выяснил, все ли из собравшихся крещеные и некрещёных попросил уйти. Насколько я знал, у меня с этим всё было в порядке. Затем отец Герман спросил, у всех ли на шее есть крест и чтобы те, у кого нет креста, подняли руки. Я поднял свою руку вместе с некоторыми другими. Священник сказал, чтобы мы пошли и купили кресты, которые продавались здесь же, у выхода, и надев, не снимали бы их, потому что каждый православный должен носить на шее крест не в кармане, не в петлице, а именно на шее, и не стыдиться этого: ибо сказано, что “кто устыдится Меня, того и Я устыжусь на Страшном Суде”. Мне не хотелось терять удачно занятого места, но делать был нечего, и, чтобы не лишиться ожидаемых чудес из–за пустяка, я выполнил требование отца Германа, и у меня на шее появился маленький алюминиевый крест на чёрном шнурке.
Комару же не пришлось покупать крест, поскольку он висел у него на золотой цепочке вместе с серебряной “звездой Давида” и золотым полумесяцем.
Проповедь шла около часа или даже больше, и, в принципе, отец Герман говорил то, что я и ожидал услышать в церкви. Было душно и ныли уставшие стоять ноги. Комар раскраснелся, зажатый в толпе, покрылся испариной, в глазах его читались беспомощность, обида и даже какая-то жалоба. Этим беспомощно-жалобным взглядом он позвал меня к выходу и стал пробиваться сам.
Но во мне возникло какое-то упрямство. Я ни за что не хотел уходить отсюда не увидев чудес. К тому же я купил крест и, как зритель, попавший на скучное представление, всё равно решил досмотреть его до конца, потому что заплатил деньги за вход. Когда Комара не стало, я понял, что теперь придётся добираться домой своим ходом, потому что Комар наверняка не станет меня ждать и уедет один. Возникла мысль догнать его, но я подумал, что уже поздно.
Промучившись четыре с лишним часа, стиснутый толпой верующих, пока длилась проповедь, служба и в конце обряд изгнания бесов, я так и не увидел никаких чудес. Никто не рычал, не разговаривал чужим голосом и не катался по полу.
Поздно вечером, промёрзнув на осеннем ветру, голодный и разочарованный, я наконец добрался до дома, снял крест, повесив его на гвоздик, где раньше висела моя гитара, и который, когда её не стало, так и остался торчать в стене без дела. Я приготовил ужин и сел перед телевизором, надеясь возместить перенесённые страдания удовольствием от хлеба и зрелищ.
В это время зазвонил телефон. Звонил, конечно, Комар. “Ну что, приехал? Видел что-нибудь?” – “Нет.” – “Я так и знал, что ничего не будет. Только зря время потеряли”. Я согласился. “А у меня тут кое-что наклёвывается на вечер. Я как выясню всё, тебе перезвоню”. И он положил трубку.
По телевизору шла любимая передача Комара “12 злобных зрителей”. Начали показывать клип, в котором тесная толпа полуголых мужчин и женщин в чёрных картонных масках без прорезей для глаз ритмично двигалась под музыку, а сверху какие–то странные существа с серой блестящей кожей поливали толпу густой и тягучей жидкостью. Люди из толпы жадно тянули руки к струям и размазывали ее по своему телу. Потом “12 злобных зрителей” стали высказывать свои точки зрения на этот клип, оценивая его как “круто” или как “отстой”. Мне стало неинтересно, и я захотел выглянуть в окно, но, повернувшись, почувствовал сильную боль в шее. Я немного повертел головой. Шея болела и слегка припухла. Решив, что это несерьёзно и скоро пройдет, я принялся доедать ужин и досматривать передачу.
Но когда ужин был закончен, и 12 злобных зрителей высказали всё, что они думали, я ощутил, что шея распухла ещё и боль усилилась. Я не успел как следует обеспокоиться, потому что снова зазвонил телефон. Комар захлёбывающимся голосом стал описывать мне, как мы будем развлекаться сегодняшним вечером. Он требовал моего согласия, но я при всём желании не мог его дать. Опухоль мешала мне говорить. Комар сначала переспрашивал каждое слово, а потом решил, что плохая связь и надо перезвонить.
Я попробовал еще повертеть головой. Но малейшее движение вызывало теперь такую сильную боль, что с трудом повёрнутая вправо голова в исходное положение уже не возвращалась. И тут я заметил на стене крестик. Мне вспомнились слова проповеди о том, что каждый православный должен носить на шее крест не в кармане, не в петлице, а именно на шее, и не стыдиться этого. “Кто устыдится Меня, того и Я устыжусь на Страшном Суде”. Так я стоял и смотрел на гвоздь с висящим крестиком, будучи не в силах отвернуться или отойти. “Надень крест”,– неожиданно прозвучали мне слова отца Германа. И я тут же исполнил это.
Когда через полчаса мне перезвонил Комар, моя шея была уже совершенно здорова и совсем не болела. Я, понятно, отказался развлекаться с ним, и он опять уговаривал меня, как будто я был маленьким. Закончив разговор, я выключил телевизор, разделся, разобрал диван и лёг. Мне нравилось, что день заканчивается именно так.
Ночью мне приснился Сергей, который стоял передо мной на коленях и, молитвенно сложив руки, просил меня о чём–то. Я напрягался и никак не мог понять о чём. У него совсем не было шеи – голова росла прямо из плеч, а лицо было закрыто зелёным платком, но я знал, что это не кто-то, а именно Сергей. Утром я проснулся и первое, что сделал – проверил, на месте ли крест. Убедившись, что с крестом всё в порядке, я встал, оделся и пошёл готовить завтрак. Во время приготовления меня вдруг охватила какая-то тревога, похожая на ту, что была в Сергиевом Посаде. Мне казалось, что я чего-то не сделал, упустил что–то. Вспомнив, что сегодня я еще не видел неба, я бросил завтрак и пошёл в свою комнату смотреть в окно. В коридоре мой взгляд отметил гвоздь, на который вчера я повесил свой крестик. Я понял, что сегодня обязательно повешу сюда картину.
Я вошёл в комнату и бросил взгляд за окно на ставший таким привычным мне вид. Но, как ни странно, мне показалось, что неба в окне стало очень мало. Тогда я взял две детские кисточки, полузасохшие краски, запылившийся кусок старых обоев и вышел на улицу, чтобы увидеть все небо.
Рассказ основан на реальных событиях. Поездка в Сергиев Посад состоялась в ноябре 1999 г.

Денис Карро                E-mail: denis_karro@mail.ru