Город за горизонтом

В тот год в Вязниках была удивительно  красивая осень. Стояли теплые солнечные дни, в воздухе пряно пахло зрелыми яблоками, налитыми желтыми тыквами. На базаре и вдоль
 дорог, торговки устало предлагали хрустящую, крупную кисло-сладкую антоновку,  россыпи янтарной облепихи. Весь город купался в запахе созревшего урожая,  гулял по нему  ленивый ветер, разнося колокольный звон, лай собак, запах горелой листвы, обрывки горьковатого дыма,  и все это вместе приносило в душу покой, и странную едва ощутимую желто-сладкую тоску.
Я поднялся  по одной из бесчисленного множества крутых  вязниковских улочек, выложенных старой брусчаткой, мимо маленьких домиков, мимо лениво гуляющих кур, сонно тявкающих собак. Через десяток минут я подошел к конечной цели своего путешествия, к обветшалому старому кладбищу. Там в его глухих, светло-мрачных аллеях меня ждала облюбованная мной лавочка, единственная  выдержавшая вечный шторм в океане времени.
 Детьми мы очень любили это место. Непролазные заросли,  настоянный на странных травах, влажный воздух, заброшенная церковь, оплот  как нам казалось уснувшей веры, все это  давало нашим умам  поле для увлекательных игр. Кем мы там только не были -кладоискателями,  бандой разбойников, все приносило нам  восторг игры.
Среди гигантских черных деревьев, был наш самый большой секрет, вход в подземелье. Выложенный потрескавшимися, красными кирпичами  зев подземелья манил нас,
обещая   сокровища и смертельную опасность.
Днем мы спускались в опасную полутьму подземелья, касались  проржавевших ворот, дивились на невероятно большой амбарный звонок, слушали непонятные шорохи подземного мира. Смертельной опасностью тут дышало все,  земля, странные едва различимые звуки за старыми воротами  в подземелье. Молодые мышцы звенели от напряжения, готовые в любой момент взорваться и понести нас сквозь заросли, мимо
давно забытых могил,  в безопасность.
Я смахнул с лавочки желтые листья, сел поудобней, и достал из пакета бутылочку молодой вишневой наливки, налил  пластиковый стаканчик до краев.
Стал пить маленькими глотками и смотреть на мир. В морозной синей высоте  парил крест, проносились над ним  холодные белые облака.
Смотрел на лежащий внизу город, желтые сады, смотрел, как вдалеке вьется река, а за ней уходит за горизонт лес.
 А еще дальше  за горизонтом лежит большой город.  Очень большой город, иссеченный белыми венами виадуков. Приезжая в него  я остро чувствовал его  враждебность ко мне.
А к вечеру умаянный делами,  злой его круговертью, испытывая  животный страх от своей одинокости, уезжал домой. Но теперь все изменилось.
 Теперь ждет меня любимая в далеком городе.  А я смотрю на ее город. И так мне стало хорошо от мысли, что где-то далеко есть любимый человек, который любит меня и ждет,
 что даже дух захватило.
 Вы знаете, ребенком я думал, что там за горизонтом, есть необыкновенной красоты город.
Я так задумался, что не заметил, как подошел к моей лавочке священник.
Возраст не мой конек я все время путаюсь, но по моему лет ему что то около сорока,  среднего роста, широкоплечий. Кругло лицо, аккуратная борода, красиво тихо улыбается.
 От него приятно пахнет ладаном, воском.
 И так мне стало неловко за пластиковый стаканчик с вином, за яблоки, что положил на пакет, за остекленевший свой взгляд. Что хоть под землю провалиться. 
Я стал сбивчиво извинятся, говоря, что  и в мыслях не было кидать бутылку или стакан, что я все уберу, что это не вино даже, а так компот  почти. Что скоро уйду.
Да нет что Вы, сидите сколько ходите. Я Вас еще в ту субботу заметил. Можно я с Вами посижу? Он аккуратно присел рядом . Подобрал прутик, и посмотрел  на мой пакет.
Я вижу у вас яблоки красивые, свои?  У моей мамы был огромный сад,  до сих пор, когда приходит осень мне кажется, что ветер пахнет  созревшими яблоками, странно правда?-
Он  говорит,  внимательно рассматривая крупное яблоко штрефелля.
А я сейчас считаю, что там Москва, я конечно понимаю что в том направлении ,-кивком головы, я указываю направление, скорей Иваново, или Кострома, но мне нравится думать,  что там за рекой, и стеной леса - Москва. Мы смеемся моему высказыванию. Смеемся, потому что знаем, смех  самое верное средство сломать неловкость  знакомства.
Чтож, не самое страшное заблуждение, а что такого хорошего в  этом городе, что так Вас занимает? Любопытно, но по голосу ему действительно интересно.
И я рассказываю, что там  меня ждет любимый человек, что работа, дела, что видимся очень редко. Что очень скучаем, звонки, редкие визиты. И снова работа, работа.
Стало  грустно, я замолчал, замолчал и батюшка. Часто за столом возникает  такая пауза, и тогда все ощущают неловкость от затянувшейся тишины. Но мы замолчали, не заботясь
о правилах этикета, каждый блуждая в своих мыслях.
Вы не будете возражать, если я попробую вашей наливки? А что вы удивляетесь, сам Иисус пил вино. Тем более мне нравится Ваша компания. И я хочу рассказать Вам одну
историю, и  лучше будет, если я  перед рассказом  попробую вишневой наливки.
Он налил четверть стакана, посмотрел на корону,  чуть пригубил, и стал рассказывать
 Почему-то многие считают что священникам нельзя женится, какое-то стойкое заблуждение. Конечно можно. Заканчивая семинарию, я познакомился с девушкой. Я был
 молод,  здоров, вера моя была юна и неопытна, и не знала ни  искусов не потрясения. Я жил, учился служить Богу, и был счастлив. Мир казался мне простым, и мое присутствие в нем приносило мне только счастье, и я думал, что так будет всегда.
Ее звали Ира, она писала иконы при семинарии. Невысокая, чуть полненькая, застенчивая девушка, мы столкнулись с ней в коридоре, замешкались, как часто бывает, когда  люди
уступают дорогу друг другу, улыбнулись, и  я понял, что  она мне приятно интересна. Я стал часто наблюдать за ней. Смотрел за ней во время письма, как она чуть наклонив
голову,  покусывая губы, сосредоточенно водит кистью.
Мы познакомились, я стал ухаживать за ней, робко и неумело, а она принимала мои ухаживания всей душой.
Началась история любви, которая  не изменяется многие сотни лет. Мой духовный наставник благословил мой выбор, все складывалось как нельзя лучше. Меня переполняла
любовь к Богу, любовь к Ирине. Мы  терпеливо ждали венчания, укладкою жарко целовались, очень хотели большего и страстно  торопили время. И строили планы.
А осенью, в бабье лето, ее сбила машина.  Смерть наступила сразу, она даже и понять ничего не успела. Счастья для меня  было отмерено на пол года. Вот так.
 Мир поблек. Я молился страстно, просил что-то. Потом перестал. Нет, конечно, я молился,  ходил на службы, но вера ушла. Религия для меня стала чем-то вроде глобуса. Он олицетворяет, то что никто и представить себе не может. Так  просто форма. Пустая и нудная. Бросить ее, но было жалко затраченного времени, и  мне было все равно, чем заниматься.
 В этих сумерках, я получил место в маленьком приходе. Приехал, обосновался и стал вести приход. Я был мертв душой. Я крестил, молился, соборовал, проповедовал,
исповедовал, отпевал. Делал все как хорошо отлаженный механизм. Без цели, без  веры. Просто работа, шестеренка в часах, вот  это верней всего  подходило  для определения меня в то время. Часто в свободное время, я часами сидел на  скамеечке около церкви, смотря как меняется природа. Я смотрел как вертится колесо времени. Как ложится первый снег, как приходит осень, как проклевывается трава. Природа приносила мне  спокойствие, своей
предсказуемостью, видимой красотой. Это приносило мне шаткое успокоение, слабое забытье.
Скоро я стал  замечать те вещи, которые скрыты от глаз стороннего наблюдателя. Смена времен года, прилет птиц, начало листопада. Все приобрело для меня  зримые границы.
И в этой круговерти,  не менялось мало вещей. Строение моей церкви,  да мои  посиделки на лавочке. И  маленькая старушка, что приходила к  могиле под покосившемся
деревянным крестом. Мы здоровались, кивали друг другу, иногда обсуждали какие то мелочи и расходились по своим местам. Она  к своей могиле. Я на свою лавочку.
 Весной, когда земля еще мягка от ручьев, а вечерами  еще довольно прохладно, я закрывал церковь,  и увидел ее. Она сидела на моей лавочке. В сером поношенном пальто,
маленькая она была  похожа на воробушка. Маленького серого воробушка.
Я подошел к ней поздоровался, присел рядом. Мы помолчали.
И она рассказал мне свою историю. Все просто и по русски. Любовь, свадьба и война, война. Потом похоронка. И все. Дальше  жизнь без любимого.
Батюшка, обо дном Бога прошу, прибрал бы меня поскорей. Там  у меня  Сереженька, мама, что я тут делаю одна одинешенька. Он один знает. Поди  угадай.
Я благословил ее, она ушла в начинающиеся сумраки. А утром  ее не стало. Меня позвали отпевать ее, я увидел ее лицо и все понял. Сколько в нем покоя и тихого счастья. Я сослался на сердце и вышел на улицу.
Я плакал, тихо, слезно. Ветер, весенний ветер сушил слезы. Истинное понимание ценности бытия и любви, в мгновение ока смело все шелуху с души, подобно  весеннему потоку
 что шутя сметает  со своего пути грязь,  палые рваные листья. Я так остро почувствовал Бога,  его  внимание и любовь к себе, к миру.
Она должна была поговорить со мной, поговорила, и ничего более не держало ее душу в этом мире. И только это разговор был важен для Бога, и все это время ждала она меня.
Катарсис, не знаю, как точней назвать  то что произошло со мной. Знаю только одно - Бог есть. И жить не любя невозможно. И надо жить обязательно жить, жить часто через боль,  ведь никто не знает кому понадобиться твоя помошь, твоя рука твое слово.
Теперь я любимый муж и заботливый отец. А осенью я всегда вспоминаю матушкин сад.
Зачем я вам это рассказываю? Я хочу  сказать Вам, что по настоящему важно только одно, это любовь. А работа,  дела -  через год вы забудете, что тревожило Вас по работе. А 
 Вашу любимую будете помнить до конца жизни. Так спешите, пейте с ней любовь как пьем с вами  эту наливку, не спеша и смакуя, или как воду в жару, забывая дышать. Но
только Вдвоем! Это важно. Только это. И торопитесь! Кто знает, сколько у Вас времени.
Вечером я стоял на перроне и ждал автобус на Москву. В кармане смятый билет. В белом пакете яблоки и наливка. Смеркалось. В воздухе пахло листвой,  легким морозцем.
Подъехал автобус, контролер устало пропускал пассажиров в слабый лимонный свет салона. Я, повернулся, последний раз посмотрел на готовящийся ко сну город и зашел в
автобус. Нашел свое место. Допил наливку, поерзал в кресле. Смотрел на сороконожку фар. Смотрел и засыпал, просыпался и снова смотрел, и снова засыпал.
И ехал к ЛЮБИМОЙ.