Сказка про ежика и сравнения

Жил-был на свете один колдун, и был он очень несчастен, потому что любое сорвавшееся у него с языка сравнение немедленно становилось реальностью. И ладно бы только сравнение – метафоры, метонимии, эпитеты, гиперболы и все какие ни есть на свете средства языковой художественной выразительности вели себя точно таким же образом. Поэтому был несчастный колдун нелюдим и неразговорчив, а если и открывал по какой необходимости рот, то больше пары слов за раз из него было клешнями не вытянуть – а то мало ли что само собой сболтнется и оживет.
Долго так жил колдун, очень долго, и вот исполнилось ему сто лет. Колдун был человек наш, понимающий, дата круглая – решил, что не будет большой беды, если он за себя любимого тост поднимет. Хоть и был колдун вынужденным трезвенником – чтоб язык не развязывался и всевозможных олицетворений и синекдох не плодил, а сто лет не часто исполняется.
Выпил колдун, разрумянился, вдохнул полной грудью и пошел прогуляться, поскольку погода стояла дивная, а до лесу - рукой подать.
Шел колдун, шел, а на встречу ему ежик – топочет, фырчит, от врожденной паранойи на весь мир иголки точит. Ну, колдун-то умный был и смекнул, что это только с виду ежик такой колючий и сердитый, а на самом деле надо отловить, домой забрать и молоком напоить.
Сказано – сделано. Поймал колдун ежика, принес домой, налил молока полное блюдце. Ежик поначалу от неожиданности всеми иголками ощетинился, пофыркал да потопал, а потом осмелел и молоко вылакал. Мордочка стала у него довольная и немного ехидная, а сам только что не потягивается от удовольствия, да и потому, что ежик, а не котенок.
Сам не заметил колдун, как сорвалось у него с языка первое сравнение – а сидело уже перед ним на полу существо невиданное: мордочка кошачья, иголки ежиные, лапки мягкие, а топочут так, что стены трясутся, умывается с видом многозначительным, а как рот откроет – то мяукнет кошачьим голосом, а то фыркнет по-ежиному и чихнет вдобавок.
Оторопел колдун, еще стакан себе налил, а потом одел строительные перчатки и подхватил диво такое на руки, за ухом чесать стал. Ежик у него на руках пригрелся, а все равно по сторонам с любопытством посматривал и лапками еще махал – не то от радости, не то от обалдения, не то просто на землю вернуть просил. «Эх ты, - приговаривал колдун ласково, - зверь ты странный да неведомый, ты что тут машешь, как ворона крыльями?».
Сам не заметил колдун, как сорвалось у него с языка второе сравнение. И выросли у зверушки неведомой, не то котенка, не то ежика, вороньи крылья. Заметалась зверушка под самым потолком, со всех полок посуду перероняла, во все дверные косяки врезалась, в тазу с водой искупалась, всех мух на радостях перебила, покружилась над колдуном и обратно к нему на руки приземлилась. И на блюдце так многозначительно глазами своими кошачьими – наливай, мол.
Налил колдун зверенку еще молока, себе в стакан водки плеснул, вздохнул ласково: «Что за чудо такое чудное получилось из моих слов, непонятно, а поводками - что девчонка соседская курносая».
Сам не заметил колдун, как сорвалось у него с языка третье сравнение. Моргнуть не успел – а сидит перед ним на полу девчонка курносая, на носу веснушки, волосы в косы заплетены – от полета под потолком растрепанные и от тазика с водой мокрые.
Так и стали вместе жить – старый колдун да девчонка. Как фыркнет, как чихнет, как в клубочек свернется да затопочет обиженно – ежик ежиком. Как на солнышке пригреется – что котенок пушистый. А как взбредет какая блажь в голову – ворона вороной, до неба долетит, все дверные косяки по дороге соберет.
Так и прожили – колдун на всякий случай даже по большим праздникам пить зарекся, а воспитанницу свою магии научил – не такой, как у него, странной да бестолковой, а самой что ни на есть всамделишней.