Карикатура на тему “теории относительности” в петроградском журнале не была ни случайным, ни единичным явлением. Это выражение встречается трижды: помимо карикатуры – в стихотворном фельетоне А.д’Актиля в августовском № 7, который так и называется: “Теория относительности” (стр.6). Название научной теории здесь выполняет сугубо риторическую функцию: в фельетоне сравнивается нищенское существование русского эмигранта в Берлине и вольготная жизнь советского нэпмана в Москве. Он начинается в духе эстрадных куплетов, что, впрочем, достоверно передает тогдашнюю общественную репутацию теории Эйнштейна как модной безделушки:
Все на свете относительно:
Вы и я, Нева и Рейн…
Нам об этом убедительно
Сообщил старик Эйнштейн.
В третий раз название теории фигурирует в уже хорошо нам известном рассказе “Лозунг”, связь которого с биографией Булгакова теперь для нас не тайна. Характер упоминания подтверждает наше предположение, что книга Флоренского интересовала Булгакова именно в связи с теорией Эйнштейна. В финале рассказа многострадальный настоятель храма жалуется, что непрерывно получает повестки на “епархиальные диспуты”, темы которых ставят его в тупик, а именно: “Омоложение и христианство” (!), “Заупокойная литургия и космизм”, “Теория относительности и книга бытия”.
___________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Тема “космизма” напоминает о жителе Калуги (где издавался журнал “Корабль” с объявлением о несостоявшемся “Ревизоре”) – К.Э.Циолковском. В 1935 году Циолковский напишет заметку “Библия и научные тенденции Запада”, в которой он отвергает теорию относительности Эйнштейна на том основании, что она возвращает к картине мира, представленной в библейской Книге Бытия (Демин В.Н. Циолковский. М., 2005. С.190-191).
_______________________________________
Последняя формулировка представляет собой миниатюрную пародию на книгу Флоренского: пафос “Мнимостей в геометрии” как раз и состоял в парадоксальном, эпатирующем отождествлении картины мира, рисуемой новейшей “теорией относительности”, и древних, средневековых представлений о мироздании.
Если интерес Булгакова к учению Эйнштейна сформировался уже в начале 1920-х годов, то в произведениях этого периода нужно искать его первые проявления. Косвенное упоминание Эйнштейна содержится в дневниковой записи Булгакова в ночь с 20 на 21 декабря 1924 года: о неудавшемся покушении русской авантюристки Диксон на советского посла в Париже Красина. Эта же Диксон на суде заявила, что у нее был ребенок от Азефа и что теперь Азеф скрывается… под видом берлинского профессора Эйнштейна! Любопытно, что запись появилась далеко не сразу после сообщения о покушении Диксон, а именно в тот день, когда “Известия” сообщили о ее сенсационном заявлении по поводу Эйнштейна (Булгаков М.А. Дневник. Письма / Комм. В.И.Лосева. М., 1997. С.73, 113-114). В 1930 году в “гудковском” журнале “30 дней” будет опубликован “фельетон” (так он назван в оглавлении!) А.В.Луначарского “Около великого” о встрече с Эйнштейном. Напрасно было бы думать, что советского министра просвещения занимали проблемы науки: основное содержание этого “фельетона” составила передача рассказа Эйнштейна о том, как Диксон действительно явилась к нему в дом и была поражена, когда не узнала в нем Азефа!
Направление дальнейшего поиска подсказала нам история публикации повести “Роковые яйца” в 1925 году. Опубликованная в феврале в альманахе “Недра”, повесть в конце мая – начале июня была перепечатана, в отрывках, в ленинградском журнале “Красная панорама”, выходившем приложением к “Красной газете”. Эта публикация не могла состояться без одобрения, если не прямого участия автора: вскоре в журнале будет опубликован рассказ Булгакова “Стальное горло”, а в газете – цикл его путевых очерков “Путешествие в Крым”. Это говорит о вполне дружеских, доверительных отношениях его с ленинградским изданием.
Мы специально отмечаем этот факт потому, что им диктуется необходимость отнестись к журнальной публикации повести как к возможной авторской редакции, промежуточной между первой публикацией в альманахе и последующей – в сборнике Булгакова “Дьяволиада”, вышедшем летом того же года. Это предположение тем более правдоподобно, что журнальная редакция не ограничивается выборкой отрывков, но и предпринимает какое-то странное жонглирование с названием ранее уже напечатанной повести: в первых четырех номерах она называется почему-то неизвестно откуда взявшимся названием… “Луч жизни”, а в пятом, последнем – снова: “Роковые яйца”…
Эти метаморфозы, происходившие с уже опубликованной повестью, становятся понятными в свете возникшей перед нами проблемы отношения Булгакова к учению Эйнштейна. В “Красной панораме” в 1925 году продолжает происходить примерно то же, что творилось в “Дрезине” 1923 года, и в публикацию булгаковской повести вклинивается, разрывая ее на один номер, статья крымского (!) астронома Г.Н.Неуймина под названием “Эйнштейнова башня”.
“СМЕЩЕНИЕ К КРАСНОМУ”
Вспомним, с чего начиналось знаменитое открытие профессора Персикова: “…Правым глазом видел Персиков мутноватый белый диск и в нем смутных бледных амеб, а посредине диска сидел цветной завиток, похожий на женский локон. Этот завиток и сам Персиков, и сотни его учеников видели очень много раз, и никто не интересовался им, да и незачем было. Цветной пучочек света лишь мешал наблюдению […] Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая поле белым ровным светом…” Признаться, этот основополагающий для сюжета повести мотив всегда казался нам признаком естественнонаучной невменяемости – медика! – М.А.Булгакова. Обычное физическое явление – разложение “белого ровного света” на цвета спектра, досконально изученное в оптике, – представлено в его повести каким-то сенсационным, а главное чудодейственным явлением, впервые будто бы замеченным ученейшим профессором зоологии…
Но присмотримся к тому, как этот “завиток” описывается в начале следующей главы. Из всего видимого спектра светового луча профессора заинтересовало только одно: “Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном завитке особенно ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был ярко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что ли […] в том месте, где пролегал красный заостренный меч, происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь. Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полоску и в ней (словно волшебным образом) оживали […] В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба…” И действительно, если мы обратимся к истории современного Булгакову естествознания, мы обнаружим, что красная часть видимого спектра… находилась в самом центре происходившего тогда неслыханного, революционного движения, в корне менявшего всю сложившуюся к ХХ веку научную картину мира.
Статья “Эйнштейнова башня” посвящена проблемам опытного доказательства теории относительности. В первых же абзацах очерка доходчиво рассказывается о некоторых из получаемых подтверждений: “…В астрономии известны два […] явления, оба связанные с тем влиянием, которое, по теории относительности, должно оказывать на солнечные лучи притяжение огромной массы солнца. Первое – это искривление лучей света, проходящих вблизи солнца […]
Но тяготение солнца оказывает влияние и на самое излучение тех раскаленных паров, которые находятся в его атмосфере. Для обнаружения этого влияния надо разложить свет солнца на составные части, получить спектр солнца. И вот, теория относительности говорит, что в спектре солнца линии спектра должны быть несколько смещены к красному концу его (по сравнению с теми положениями, которые они занимают при свечении тех же паров в земных источниках света). Эффект этот очень мал, и, кроме того, маскируется действием других причин…”
Оказывается, что смехотворный мотив, на котором основана интрига булгаковской повести, служит совершенно компетентным, можно сказать – документальным отражением животрепещущей научной проблематики. Только речь здесь идет не о законах “нормальной”, земной, биологической жизни, а о “противоестественных” законах макро- и микромира, которые как раз в эти годы открывались благодаря теории относительности. “Красный завиток” профессора Персикова публикацией журнала открыто ставится в параллель… “красному смещению”, которое как раз в это время удалось “поймать” последователям Эйнштейна!
На фоне этой научно-популярной статьи становится понятной роль, которая отводится… мотиву солнца, форменной охоты профессора Персикова (фамилия, напоминающая о древних солнцепоклонниках, зороастрийцах!) за солнцем в первых главах повести. “Может быть, и от солнца”, – размышляет он наутро после открытия. “…Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены института и косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно, соображая, где будет солнце днем. Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник”. И позднее: “Первое, что придется выяснить, это – получается ли он только от электричества или также от солнца, – бормотал Персиков самому себе”. И вот когда “в течение еще одной ночи это выяснилось”, герой произносит ключевую фразу, буквально повторяющую терминологию очерка об “Эйнштейновой башне” (которому еще только предстоит появиться в журнале), причем эту фразу автор подчеркивает ремаркой: “В три микроскопа Персиков поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так:
– Надо полагать, что в спектре солнца его нет… гм… ну, одним словом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света”.
Это “гм…” не указывает ли, что профессор зоологии, по воле автора, подумал о той самой красной части солнечного спектра, вокруг которой в это время кипела работа эйнштейнианцев? С наблюдениями полного солнечного затмения в 1919 году было связано триумфальное подтверждение теории относительности; для наблюдения “красного смещения” в спектре излучения солнц, которое должно было послужить новым доказательством, был построен специальный телескоп в Потсдаме – о нем и рассказывает научно-популярный очерк в “Красной панораме”. Доведя повествование до максимального, лексического сближения с современными исследованиями в области теории относительности, Булгаков резко обрывает систему прямых намеков, словно теперь стремясь убедить читателя, что его произведение не имеет ничего общего с теорией Эйнштейна!... Персиков становится неким гелиоборцем, в противоположность “гелиофилам”-астрономам, ищущим подтверждения теории относительности. И тогда-то в журнале появляется статья “Эйнштейнова башня”.
_________________________________________________
П р и м е ч а н и е. В предыдущем номере публикация отрывков из повести обрывается на главе Х “Катастрофа”. Эта цифра может быть прочитана как буква “икс”. На странице перед очерком “Эйнштейнова башня” находится фотоочерк под названием… “Целебное свойство икс-лучей”. Казалось бы: прямой репортаж из лаборатории профессора Персикова?! На самом деле речь идет “всего лишь” о медицинском использовании ультрафиолетового излучения. Но тем не менее: рассказывается, что оно оказывает на организм человека благотворное воздействие, способствует росту и т.д. Здесь та же конкуренция с солнечным светом, которая происходит у профессора Персикова: “Действие ультра-фиолотовых лучей, излучаемых новым аппаратом, абсолютно равносильно действию солнечного света”. И… такая же опасность, какая таится в “красном завитке”: “Персонал, обслуживающий аппараты х-лучей, защищен от влияния света особыми предохранительными экранами. Наблюдение за самой лампой проводится через особое стекло в три четверти дюйма толщиной и содержащее большую примесь свинца”.
______________________________
“ЛУЧИ СМЕРТИ”
Водевильные куплеты в “Дрезине” ярко характеризуют отношение к Эйнштейну и его открытиям в 1920-е годы: они казались столь же далекими от реальной жизни, как научно-фантастический роман. И нужно было идти наперекор всеобщему убеждению, чтобы не просто увлечься очередной, преходящей модой, а всерьез заявлять: “…Огромные материальные средства и напряженные умственные усилия затрачиваются ради результата, который может казаться мелочным и маловажным лишь в глазах тех, кто […] не знает, что значение теории для потребностей практической жизни никогда не может быть учтено заранее. История науки насчитывает длинный ряд примеров того, как чисто теоретические достижения неожиданно получали широкое применение самого жизненного характера…”
Это слова из преамбулы к публикации очерка Неуймина. Об этом же, собственно, и идет речь в повести Булгакова: о том, как удивительное открытие профессора Персикова “неожиданно получило широкое применение самого жизненного характера” и что из этого вышло… Как ни странно, не столько для булгаковской повести и ее понимания оказалось важным то, что она была поставлена в контекст с исследованиями Эйнштейна, сколько… наоборот, для теории относительности в этом, 1925 году, оказалось важным и удивительным то, что сообщение о ней, как некая инкрустация, было включено в публикацию фантастического, почти “фельетонного” произведения о катастрофической судьбе безответственного применения сенсационного научного открытия. И если такой монтаж фантастической беллетристики с документальным очерком (характерный, впрочем, вовсе не для Булгакова, а скорее для того, кто считается его литературным “антиподом”, Б.А.Пильняка) был действительно, как мы полагаем, произведен Булгаковым, или по его инициативе, то это свидетельствует о незаурядном даре научного предвидения у писателя.
С другой стороны, мы теперь лучше понимаем генезис булгаковского сюжета: почему повествование о “луче жизни” приобрело катастрофический характер и закончилось тем, что многомиллионный город был поставлен на грань тотального уничтожения. Мы-то теперь знаем, какие перспективы приобрело развитие научных идей Эйнштейна в области атомной физики, и можем свидетельствовать, что оно, вплоть до Чернобыля и Хиросимы, происходило буквально, точь-в-точь по “булгаковскому” сценарию! Но, повторим, все дело в том, что в середине 1920-х годов думать об этом всерьез могли считанные единицы во всем мире, и процитированные нами слова преамбулы к публикации в тоненьком иллюстрированном журнальчике – явление по тем временам незаурядное.
Чтобы лучше себе представить его уникальность, напомним об отношении к практическому использованию колоссальных запасов энергии, таящихся в микромире, тех ученых, в результате работы которых оно стало возможным, – вплоть до 1938-39 гг., когда, еще при жизни Булгакова, была окончательно открыта реакция расщепления атомного ядра и начата работа над созданием атомной бомбы в гитлеровской Германии. “…В те дни подобные открытия имели мало общего с повседневной жизнью. Представления, сложившиеся в результате сложнейших экспериментов физиков, об истинном характере мира, были, по общему мнению, исключительно личным делом этих физиков. Даже сами ученые, казалось, не ожидали никаких практических последствий от своих открытий”. Ведущие из них, такие как Резерфорд, Бор и даже сам Эйнштейн, были решительно убеждены в том, что человечество никогда не сможет использовать запасы энергии в атоме. И лишь в первой половине 1930-х годов, когда был открыт нейтрон, ставший ключом к расщеплению атома, только трое из всех, работавших над этими проблемами, задумались о том, как могла бы выглядеть ядерная цепная реакция (Юнг Р. Ярче тысячи солнц: Повествование об ученых-атомниках. М., 1961. С.19, 48-49, 60, 68-69).
Видимо, ученые-экспериментаторы слишком хорошо представляли себе, какие огромные трудности нужно преодолеть, чтобы на практике осуществить использование атомной энергии, теоретически предсказанное знаменитой формулой Эйнштейна. До того, как была открыта реакция расщепления атома, казалось, что это может произойти лишь с помощью колоссальных затрат энергии, которыми никогда не будет в состоянии располагать наука; после открытия – никто не представлял себе, возможна ли теоретически описанная цепная реакция, так как никто никогда не работал с таким количеством урана, при котором она, может быть, была бы осуществима. Проблема в целом распадалась для них на множество практических шагов, и каждый из последующих оставался закрытым для воображения, до тех пор пока не становился тем, чем он и был в действительности – открытием. Писатель, фантаст, казалось бы, находился в прямо противоположном положении. Но читая Булгакова, мы убеждаемся, что это не так.
“МИР РВАЛСЯ В ОПЫТАХ КЮРИ…”
Если Булгаков в начале 20-х годов интересовался теорией относительности, он, несомненно, должен был знать две первые русские книги, посвященные ее популярному изложению. Обе они появились в 1922 году, одновременно с “Мнимостями…” Флоренского. Авторы обеих так или иначе… были связаны с творчеством Булгакова. Первая принадлежала известному петроградскому профессору физики О.Д.Хвольсону. Он был сыном не менее известного семитолога Д.А.Хвольсона, некоторые мотивы ученых трудов которого, как полагают современные исследователи, были опосредованно использованы в начальных главах романа “Мастер и Маргарита”. И вот что любопытно: к Хвольсону-старшему возводятся рассуждения булгаковского Воланда о положении планеты Меркурий, благодаря чему была с идеальной точностью предсказана смерть Берлиоза (Золотоносов М. “Еврейские тайны” романа М.А.Булгакова… С.41-42). И в то же время… истолкование аномалий в орбите того же Меркурия было одним из широко известных доказательств идеальной точности вычислений теории относительности Эйнштейна – которую описывал Хвольсон-младший. Филология у Булгакова неожиданным образом встречается с космологией…
__________________________________________________
П р и м е ч а н и е. “Филологизирующим астрономом” назвал Н.А.Морозова в рецензии на его книгу “Откровение в грозе и буре: История возникновения Апокалипсиса” В.Ф.Эрн. Срв. реминисценцию названия книги Морозова в “наканунинском” очерке Булгакова “Москва Краснокаменная” (1922): “у Храма [Христа] […] две фигуры […] У другой […] на голове выгоревший в грозе и буре бархатный околыш”.
__________________________________
Книга О.Д.Хвольсона может служить типичной иллюстрацией общераспространенных взглядов на практическую применимость теории Эйнштейна. Автор формулирует одно из главных открытий Эйнштейна: “Всякая покоящася масса тождественна с колоссальным запасом энергии”, и вместе с тем утверждает: “…Но изучение этой области физических явлений надолго, а может быть и навсегда останется достоянием сравнительно небольшого числа ученых; его результаты вряд ли скоро проникнут в широкую публику, и в этом заключается причина того, что величайший из всех научных переворотов разыгрывается как бы за кулисами общеизвестных событий […] Современный переворот характерен тем, что разница между новым и старым, громадная в области отвлеченного мышления, совершенно неосязаема на практике” (Хвольсон О.Д. Теория относительности Эйнштейна и новое миропонимание. Изд. 3-е. Пг., 1923. С.50-51, 11, 10). И эти суждения нельзя объяснить тем, что автор скептически настроен по отношению к учению Эйнштейна: наоборот, он убежден в его истинности и сожалеет о том, что теория относительности не может стать “обязательным достоянием всех образованных людей”.
Вторая из русских книг, посвященных изложению теории Эйнштейна, еще с большим основанием должна была привлечь внимание Булгакова. Если он проявлял интерес к теории относительности, то можно безо всяких сомнений утверждать, что эта книга была ему известна. Дело в том, что ее автором был не кто иной, как замредактора той самой берлинской газеты “Накануне”, в которой в это время печатался Булгаков, – Борис Вячеславович Дюшен, инженер по образованию.
В этой книге мы находим диаметрально противоположный взгляд на жизненные перспективы теории Эйнштейна, идеально совпадающий со взглядами, высказанными в анонимной преамбуле к очерку 1925 года: “В области завоевания природы мы стоим на пороге нового века великих открытий и изобретений […] Учение о тождественности массы и энергии поведет к возможности использовать в будущем неисчерпаемые источники силы, заключенной в материальных телах.
От эпохи истощения естественных запасов природы – каменного угля, лесов, минеральных горючих, азотистых веществ и т.д., грозившей в скором времени привести человечество к всеобщему банкротству перед лицом природы, человечество вступает в эпоху применения сил природы, неисчерпаемых по своему существу” (Дюшен Б. Теория относительности Эйнштейна. Харьков, 1922. С.63-64. 2-е изд.: Берлин, 1922).
_________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Нужно отметить, что эти суждения, по всей вероятности, восходят к мыслям, высказываемым немецким журналистом – собеседником Эйнштейна: Мошковский А. Альберт Эйнштейн: Беседы с Эйнштейном о теории относительности и общей системе мира / Пер. И.Румера. М., 1922. С.37-41. На соседних страницах этой книги развиваются взгляды автора на перспективы открытия и использования атомной энергии, разделяемые, как мы вскоре увидим, Булгаковым.
_______________________________
Ту же самую картину, собственно, имел в виду журналист 1925 года, когда напоминал читателю о том, что “история науки насчитывает длинный ряд примеров того, как чисто теоретические достижения неожиданно получали широкое применение самого жизненного характера”.
Если публицист “сменовеховской” просоветской газеты, которому стиль неумеренных восхвалений присущ по самому его положению, рисует триумфальную картину будущего, то оборотную ее сторону еще в 1921 году пророчески возвещал в поэме “Первое свидание” Андрей Белый:
Мир – рвался в опытах Кюри
Атомной, лопнувшею бомбой
На электронные струи
Невоплощенной гекатомбой…
Обратим внимание на временную структуру этих хрестоматийно известных сегодня строк: Белый пишет о времени своего студенчества начала 1900-х годов, когда перспектива “атОмной бомбы” еще была никому не известна. Между прочим, именно в 1921 году, пытаясь нарисовать образную картину, поясняющую формулу Эйнштейна, один именитый немецкий физик писал: “Можно сказать, что мы живем на острове, сделанном из пироксилина” (Юнг Р. Ярче тысячи солнц… С.19). Как тут не вспомнить литературный памфлет Булгакова “Багровый остров”, который появится три года спустя!
Не находится ли в связи с этим заявлением и генезис процитированных строк в поэме Андрея Белого? В начало 1900-х им проецируется точка зрения как бы некоего “пророка”, который оказался способен предсказать то, что автору, посвященному в самые сокровенные тайны современного естествознания, станет известным лишь полтора десятилетия спустя… Хотя, впрочем, и в 1921 году предвиденная им “гекатомба” все еще оставалась далеко “не воплощенной”.
______________________________________________
П р и м е ч а н и е. Срв. также: “Никакое изобретение не остается достоянием немногих. Если бы какому-нибудь осторожному технику и удалось использовать атомы для отопления или другой практической цели, то первый же встречный мог бы ничтожным количеством вещества взорвать на воздух целый город [...] Все бомбардировки со времени изобретения огнестрельного оружия, вместе взятые, были бы невинной детской игрой по сравнению с тем разрушительным действием, которого можно было бы достигнуть” (Мошковский А. Ук. соч. С.42).
___________________________
Об этих перспективах в связи с новейшими опытами Резерфорда по расщеплению атома говорил в это же время цитированный нами собеседник Эйнштейна: “Главным результатом оставалось бы, конечно, освобождение энергии, и в этом направлении мы можем дать простор нашим мыслям, которые будут иметь оптимистический оттенок у одних, катастрофический – у других. Несокрушимой преграды “невозможно!” не существует больше. Чудотворная сезамова формула Эйнштейна – “масса, помноженная на квадрат скорости света” – громко стучится в врата будущего” (Московский А. Ук. соч. С.45).
Булгаков, как теперь оказалось, также принадлежал к малому числу “посвященных”. Этим и объясняются загадочные метаморфозы, которые претерпевало заглавие его повести в публикации журнала “Красная панорама”. После номера со статьей “Эйнштейнова башня” мажорное название, придуманное для публикации первой части отрывков, – “Луч жизни” сменяется всем нам известным трагикомическим – “Роковые яйца” (“высиживаемые”, стало быть, творцами современного естествознания?). Тем более, что этому перелому соответствует место, выбранное в самом повествовании: именно на границе разрыва помещается сцена из конца главы Х “Катастрофа” – в ней окончательно выясняется, что виновником страшных событий явился профессор Персиков со своим эпохальным открытием в биологии.
КТО ВЫ, г-н ДЮШЕН?
В публицистических главах своей научно-популярной книжки Б.Дюшен, казалось бы, не устает петь дифирамбы современной науке: “…Мы вправе теперь утверждать, что увеличение познания составляет истинную духовную радость человечества и ведет к уменьшению скорбей земного существования. Современное научное мировоззрение исполнено оптимизма и бодрости. Среди всех превратностей быстротекущей жизни знание проносит свое победное знамя высоко поднятым и ничем не оскверненным” (Дюшен Б. Теория относительности Эйнштейна… С.62-63). Однако в действительности дело обстоит не так, как кажется с первого взгляда. Приведенные слова продолжаются следующим:
“Ужас, охватывавший наших предков при попытках заглянуть в бесконечность мироздания, чужд нам. Для них мир был непостижимой холодной бездной, таящей в себе бесчисленные опасности или еще более ужасную пустоту вечности, перед лицом которой замирала душа человека. Проникновение в законы природы […] дает ощущение истинной красоты вселенной, не чуждой и враждебной, а могущественной, целесообразной во всех ее проявлениях”. Первая часть цитаты представляет собой не что иное, как краткий пересказ поэмы “Звездный ужас”, завершающей собой последний прижизненный сборник Н.С.Гумилева “Огненный столп”, вышедший в августе 1921 года, – в конце этого же месяца поэт был расстрелян.
На это же имя указывает предвосхищающая реминисценция на одной из ближайших страниц: автор говорит о вспышке новой звезды в созвездии Персея в 1901 году (с.59) – одна из первых статей о творчестве Гумилева в нашей стране (1988), принадлежащая Вяч.Вс.Иванову, использовала для характеристики развития его поэзии вынесенный в заглавие образ: “Звездная вспышка”. То, что у Дюшена речь идет именно о Гумилеве, подчеркивается ложной датой: утверждается, что вспышка произошла “около пятнадцати лет тому назад”: в действительности тогда, в 1906 году состоялась не вспышка упомянутой звезды… а выход первой книги Гумилева “Путь конквистадоров” (там же. С.59).
_________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Будущий ученый-структуралист неодинок на страницах книги 1922 года: в соседней главе у Дюшена упоминается “профессор Успенский”, исследующий тайны “четвертого измерения” (стр.54). Но не тогдашний известный мистик-экспериментатор П.Д.Успенский был “профессором”: им был… наш современник, Б.А.Успенский, соратник В.В.Иванова по “московско-тартуской семиотической школе”!
___________________________________
Имя казненного поэта бросает совершенно иной свет на повсеместно звучащие дифирамбы науке и надежды на скорое “уменьшение скорбей земного существования”. Совершенно иной смысл в соседстве с этим подтекстом приобретает фраза о “высоко поднятом и ничем не оскверненном победном знамени знания”: тем самым подразумевается возможность его “осквернения”, и – поскольку речь идет о проблемах, связанных с ядерной физикой, – “осквернения” той самой “гекатомбой”, о которой в год гибели Гумилева пророчески писал его собрат Андрей Белый.
Тем самым еще отчетливей проступает связь между книгой Дюшена и преамбулой к статье “Эйнштейнова башня”: оба произведения теперь обнаруживают единство не только в оценке практических возможностей обсуждаемой научной теории, но и в предчувствии ее гибельных последствий. Преамбула 1925 года предстает как бы квинтэссенцией развернутых рассуждений книги Дюшена.
_____________________________________________
П р и м е ч а н и е. Оба ополчаются против общего врага. Автор журнальной преамбулы – против “тех, кто не подозревает о революционном перевороте, производимом в научном мировоззрении новым учением о пространстве и времени”. Автор книги – против “ограниченных умов, которые приходят в ужас перед грандиозностью происходящего и, цепляясь за крохи знания, не способны окинуть смелым взглядом бесконечность мироздания” (стр.5).
___________________________
Автор одной из первых русских книг о теории относительности на поверку оказывается вовсе не тем, кем он хочет казаться, – редактором газеты, своей откровенной сервильностью вызывавшей у всех неприязнь. В самом деле, реальное историческое лицо – Б.В.Дюшен оказывается не столько субъектом, сколько… объектом изображения, пародирования в книге 1922 года! К этому времени он являлся автором двух научно-популярных книг – “Кинематограф, его устройство и применение” (1909) и “Радиотелеграфия. Ее основы, успехи и роль в современной жизни” (1921). И обе эти темы… отражены в тексте книги о теории относительности – в конце ее и в начале, в качестве рамки: в пример успехов науки приводятся “через десятки тысяч километров перекликающиеся радиостанции” (стр.8), обратное течение времени, предполагаемое сверхсветовыми скоростями, поясняется “сравнением с картиной кинематографа, в которой […] лента, пущенная в обратную сторону, воспроизводит события […] текущими от “настоящего” к “прошедшему” (стр.57).
Во вступительной главе книги обыгрывается само имя ее автора – Дюшен: “…И всегда в эпохи застоя в храмах науки становилось душно, и мудрость начинала пропитываться запахом фарисейства” (стр.6). Записанное в форме: “Дюшен Б.”, оно звучит как название города Дюшанбе – столицы Таджикистана. Эта страна граничит с Киргизией – в образе сказочной “царевны” которой изобразил в своих одах Г.Р.Державин императрицу Екатерину II. И вот почему в тексте книги Дюшена реминисцируются строки из оды его “соседа”, другого великого поэта XVIII века – М.В.Ломоносова. Об открытии Коперника: “Сама идея всемогущего божества, казалось, была поколеблена; люди того времени не могли отличать величия божества в величии мироздания, от величия и первенства человека во вселенной. Внезапно открылась непостижимая бездна под ногами…” (стр.7). Срв. “Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния”: “Открылась бездна звезд полна; / Звездам числа нет, бездне – дна”. Автор книги буквализирует парадоксальный ломоносовский образ: Ломоносов имеет в виду “бездну” над головой, а говорит – что у нее “нет дна”, то есть… того, что находится, наоборот, под ногами!
Номинальный автор книги не имел бы нужды такими изощренными способами подтверждать свою идентичность; совсем другое дело – если подлинный автор стремится создать (и одновременно – разоблачить) иллюзию того, что книга принадлежала Дюшену… Это и заставило нас не пожалеть времени и хотя бы мельком остановиться на вопросе о “книге Дюшена”. Все это вызывает новый интерес к фигуре берлинского журналиста, делая насущной необходимостью изучение его многочисленных книг и публикаций в периодике, в особенности же – выпущенной под его именем книги о “Теории относительности Эйнштейна”.
“…И ВСЕ ОНИ НИЖЕ НУЛЯ”
Но мы можем полагать, что и книга Хвольсона не прошла даром для творческого воображения Булгакова. В повести “Роковые яйца” мы встретили жест героя, всматривающегося в солнце, который заставил нас предположить, что он в это время мимоходом задумался над проблемами, которые занимали его коллег – физиков и астрономов. Это произошло в октябре 1924 года, которым датирована повесть Булгакова. Но и в начале года, в мемориальном рассказе “Воспоминание…” повторяется сходный жест, и наполненный, как можно теперь догадываться, почти таким же содержанием. Булгаков описывает себя, впервые попавшего в Москву, оставшимся в ноябрьскую стужу 1921 года ночью на улице (это чистой воды художественный вымысел: в действительности он приехал в Москву в сентябре: Чудакова М.О.Жизнеописание Михаила Булгакова… С.122), и взгляд на звездное небо над храмом Христа Спасителя заставляет его, как профессора Персикова – о “красном смещении”, вспоминать о том, что там, “по точным сведениям науки, даже не 18 градусов, а 271, – и все они ниже нуля”.
Зачем понадобилось это воспоминание об абсолютном космическом холоде – совершенно непонятно, тем более, что повествователь, упомянув об этих чудовищных градусах, тут же сам добавляет: “А для того чтобы прекратить мою литературно-рабочую жизнь, достаточно гораздо меньшего количества их”. Но одно рассуждение в книге профессора Хвольсона, в котором идея Эйнштейна ставится в связь как раз с “абсолютным нулем”, кажется, помогает понять, о чем думал Булгаков. Мало того, что Булгаков задним числом (как Андрей Белый в “Первом свидании”!) спроецировал в 1921 год свое литературное чтение будущего года, он погрешил против “точных сведений науки” на целых два градуса: “Всякая покоящаяся масса, – пересказывает Хвольсон Эйнштейна, – тождественна с колоссальным запасом энергии […]
Эта энергия почти вся остается в теле при температуре абсолютного нуля (–273 градуса Ц.), при которой, как надо полагать, все остальные формы энергии (напр. тепловая, химическая и пр.) уже исчезли. Вся ощутимая и измеримая энергия, которою тело еще может обладать при иных, произвольных, физических условиях и при наиболее быстро осуществимых движениях, ничтожно мала в сравнении с энергией, которая остается в нем при –273 градусах Ц , и которую Планк называет скрытою энергией. Он полагает, что теплота, которая непрерывно выделяется при распаде атомов радиоактивных тел, и есть эта скрытая энергия, и что мы имеем здесь дело с фактическим превращением материи в теплоту” (Хвольсон О.Д. Теория относительности А.Эйнштейна… С.49-50). Вот почему Булгаков, с тоской глядя на “синее в звездах небо над Пречистенским бульваром”, думает об “абсолютном нуле”: замерзая, он мечтает о тех “колоссальных запасах энергии”, которые остаются в теле даже тогда, когда все остальные исчезли…
Достойно самого внимательного к себе отношения то, что осмысление физической теории Эйнштейна производится Булгаковым в повести… об ученом-биологе! “Лишь немногие части великого научного здания, сооруженного работой нескольких столетий, остаются в прежнем виде”, – писал о роли теории относительности О.Хвольсон (там же. С.7). И кажется, что это относится, в том числе, и к биологии. Столкновение представлений о космических пространствах с условиями существования живого тела, даже более того – вот этого, замерзающего сегодня и на этой улице человека, – мы видели в рассказе Булгакова. Но это ведь… выражение того же самого пафоса, который пронизывает книгу Дюшена. “Из тесных границ земных понятий теория относительности выводит нас в беспредельность мироздания и приучает мыслить не земными, а вселенскими образами” (Дюшен Б. Теория относительности Эйнштейна… С.9).
Более того, в книге Дюшена в одном месте повторяется то же самое конфликтное столкновение физической астрономии – и биологии человека, которое мы встретили в рассказе Булгакова. Автор опровергает популярные фантастические представления о “замедлении” течения времени, по сравнению с земным, при движении с субсветовыми скоростями, – апеллируя именно к закономерностям биологии: “…все подобные рассуждения допустимы только при условии чисто отвлеченного их восприятия. Мы не имеем права утверждать, что наши жизненные физиологические процессы зависят от “течения времени”, и что подобное замедление времени для существа нашего мира было бы равносильно приближению к небытию в бессмертии. Но с другой стороны мы одинаково не вправе утверждать, что жизненные функции организмов других миров, имеющих иное время, протекают по нашему шаблону” (там же. С.58).
Булгаков сопоставляет жизнь реального человеческого тела с абсолютным холодом космических пространств, автор книги 1922 года – с движением со скоростью света. И оба они иронизируют по сути над одним и тем же: один – над возможностью использования, для того чтобы обогреться, “колоссальных запасов энергии” атомов своего тела, другой – над возможностью при таком движении “приблизиться к небытию в бессмертии”…
“ДЕЛЕНИЕ АТОМА”
Но Булгаков, строя свои художественные произведения на неожиданном сопряжении физики и биологии, находился в курсе самых современных тенденций в науке. Биология тоже не осталась в стороне от воздействия теории относительности, и в 1920-е годы академик А.А.Ухтомский ввел в нее заимствованное из идей Минковского и Эйнштейна понятие “хронотопа”. И с другой стороны. Физик, стоявший в 1938-39 году у самой колыбели открытия расщепления атома, позднее вспоминал: “Постепенно нам стало ясно, что разрушение ядра урана на две почти равные части […] должно происходить совершенно определенным образом. Картина такова […] постепенная деформация исходного уранового ядра, его удлинение, образование сужения и, наконец, деление на две половины. Поразительное сходство этой картины с процессом деления, которым размножаются бактерии, послужило поводом к тому, что мы назвали это явление в своей первой публикации “ядерным делением” (Юнг Р. Ярче тысячи солнц… С.66). Повторим: это происходило в начале 1939 года. Но мы не можем сказать, что в 1925 году Булгаков находился в таком же ослеплении относительно будущего открытия, как все работавшие над этим открытием физики! Напротив: в своей повести он зримо, буквально описал именно те процессы, которые предстанут перед их внутренним взором лишь в конце 1938 – начале 1939 года.
Вновь вернемся к картине, которая предстала под микроскопом оку профессора Персикова: “…Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полоску и в ней (словно волшебным образом) оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух жизни. Они лезли стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нем шло бешеное, другого слова не подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая все законы, известные Персикову как свои пять пальцев, они почковались на его глазах с молниеносной быстротой. Они разваливались на части в луче, и каждая из частей в течение 2 секунд становилась новым и свежим организмом. Эти организмы в несколько мгновений достигали роста и зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас дать новое поколение…” В этом описании происходит противоположное тому, что было в приведенном воспоминании физика-атомщика: тот сравнивал расщепление атома с делением простейших организмов, у Булгакова, наоборот, – “почкование” амеб становится прообразом цепной ядерной реакции. И кроме него о том, как она будет выглядеть, осуществляться, – в это время не знал ни один физик!
________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Образное представление об этой картине в самых общих чертах дает известный нам автор: “становится мыслимым, что при известных условиях природа будет сама автоматически продолжать процесс распада атома, планомерно и сознательно вызванный человеком; подобно тому, как распространяется пожар, умышленная подготовка которого выразилась лишь в том, что кто-нибудь подбросил маленькую искру” (Мошковский А. Альберт Эйнштейн... С.44).
________________________________
Более того, писатель вносит в свою картину штрихи, не оставляющие сомнения в том, что здесь действительно аллегорически описывается картина распадения атома при бомбардировке частицами – нейтронами, а не просто биологический процесс деления под действием внутренних сил живых организмов: “…В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Среди рожденных лежали трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны”. Описываемое в целом напоминает картину цепной реакции, когда при распаде атомов выбрасывается все большее и большее количество нейтронов (те самые “электронные струи”, которые Белый видел бьющими из “лопнувшей бомбы”, только он не знал, что эти струи будут состоять не из электронов, а из других, тогда еще не открытых элементов – нейтронов). Они, в свою очередь, “набрасываются и рвут в клочья” все большее и большее количество исходного вещества! Впечатление от этого кумулятивного процесса Булгаков и передает фразой: “…шло бешеное, другого слова не подобрать, размножение”.
Булгаков повторяет этот эпизод в той же главе, укрупняя его до целого здания Зоологического института, а в роли “бешено размножающихся” нейтронов и атомов представляет головастиков и лягушек. Получается еще более реалистичная “модель” ядерного взрыва, способного уничтожать здания, города: “В кабинете ученого началось черт знает что: головастики расползались из кабинета по всему институту, в террариях и просто на полу, во всех закоулках завывали зычные хоры, как на болоте […] Разросшееся болотное поколение наконец удалось перебить ядами, кабинеты проветрить…”
Напомним, что для получения цепной реакции ученым пришлось решить проблему “критической массы” урана, необходимой, чтобы такая реакция состоялась. Булгаков “смоделировал” в своем произведении и эту проблему, о которой в этот момент также еще и не думал ни один физик-специалист. Именно этой задачей объясняется абсурдный, казалось бы, разговор, который происходит у профессора со знаменитым неучем, репортером Альфредом Бронским: “Молодой человек исписал целую страницу, перелистнул ее и застрочил дальше […]
– Правда ли, что в течение двух суток из икры можно получить 2 миллиона головастиков?
– Из какого количества икры? – вновь взбеленясь, закричал Персиков, – вы видели когда-нибудь икринку… ну, скажем, – квакши?
– Из полуфунта? – не смущаясь, спросил молодой человек.
Персиков побагровел.
– Кто же так меряет? Тьфу! Что вы такое говорите? Ну, конечно, если взять полфунта лягушачьей икры… тогда, пожалуй… черт, ну, около этого количества, а может быть, и гораздо больше!”
Подставим вместо слов “лягушачьей икры” слово “уран-235” – и мы получим представление о диалогах, которые велись в научных лабораториях 1939 года (срв. употребленный по отношению Персикова глагол “побагровел” – и название повести “Багровый остров”, которое было нами мимоходом поставлено в связь с высказыванием физика об “острове из пироксилина”)…
Еще раз обратимся к знаменитой “книге Дюшена”. Большую часть заключительной главы автор посвящает вопросу об использовании изложенных им новейших научных идей в беллетристике. Пересматривая ряд опытов, сделанных его предшественниками, он приходит к выводу, что в таких опытах идеи теории относительности – лишь “предлог для увлекательного изображения”, но “нельзя сказать, чтобы они хорошо служили цели облегчить […] для неподготовленного читателя понимание четырехмерного мира”, созданного Эйнштейном и его последователями (Дюшен Б. Теория относительности Эйнштейна… С.59, 56).
Нам постепенно становится ясно, что Булгаковым глубоко продумывалась задача литературного использования этого же научного материала. И лишь теперь, когда начинает проясняться степень его заинтересованности и владения этим материалом, обнаруживается, насколько широко и оригинально он переработан в его художественном повествовании. Можно сказать, что проза Булгакова буквально пронизана идеями и образами теории относительности – и настолько органично, что они до сих пор неузнаваемы для нас без специального анализа – или счастливой случайности, позволяющей натолкнуться на их конкретный источник. Нужно надеяться, что эта работа примет более систематический характер.
“ПЕСНЯ ПРО ЗАЙЦЕВ”
В повести “Роковые яйца” есть еще одна сцена, которая косвенным образом свидетельствует о связи с проблемами “теории относительности”. Это посещение профессора Персикова иностранным шпионом. При его появлении в пятой главе о нем было сказано: “Тот весь светился лаком и драгоценными камнями”. Где у него были камни – не сказано, однако предположить это, как ни странно, позволяет второе, уже при дневном свете, описание храма Христа, не менее значимое, чем первое, содержащее в себе известный нам мотив “дамоклова меча”, нависшего над городом: “Ни одного человека ученый не встретил до самого храма. Там профессор, задрав голову, приковался к золотому шлему. Солнце сладостно лизало его с одной стороны”; далее: “шлем Христа начал пылать”.
Образ храма Христа в “московской” булгаковской прозе дробится на множество ракурсов, уподоблений. И в частности, в очерке “Триллионер” из цикла “Столица в блокноте” (январь 1923 года) такой же “пылающий” облик купола храма Христа становится основой для причудливого сравнения: “На пальце у вошедшего сидело что-то, напоминающее крест на Храме Христа Спасителя на закате”. Здесь все – прямо противоположно описаниям в повести! Вместо рассвета – закат; неупомянутым остается не место, где находились “драгоценные камни”, – а то, что находилось на обозначенном месте (“на пальце”)… Можно догадываться: это тот же “драгоценный камень”, бриллиант огромных размеров, ослепительно сверкающий, как освещенный заходящим солнцем крест на куполе храма.
_______________________________________________
П р и м е ч а н и е. Экстравагантное уподобление церковного креста… бриллианту имеет, однако, классическое происхождение – восходит к очерку М.Ю.Лермонтова “Панорама Москвы” (1834), где центральный купол московского же храма Василия Блаженного уподобляется… “хрустальной пробке старинного графина”!
______________________________
В повести “Роковые яйца” то же сравнение присутствует подспудно: о солнце говорится – “лизало”; оно, стало быть, уподобляется верной собаке, лижущей руку хозяина. Купол – рука; крест на куполе – кольцо с бриллиантом на пальце… В одном из ближайших эпизодов главы этот метонимический образ реализуется: сторож Зоологического института Панкрат, прислуживающий Персикову, сравнивается с “цепным псом”. Солнце, лижущее купол, как бы становится “псом” Христа – напомним, что ведь храм здесь называется самим “Христом” (о куполе: “шлем Христа…”). Новая метаморфоза – в романе Булгакова “Мастер и Маргарита”: здесь уже собеседник Христа, “всадник Понтий Пилат” (как Георгий Победоносец на московском гербе!) наделяется верной собакой…
Таким образом, если судить о фрагменте повести в контексте всего булгаковского творчества, мотив “драгоценных камней” подспудно присутствует в описании “шапки Храма Христа” (срв. также усеянную драгоценными камнями “шапку Мономаха”…), и наоборот – появившийся шпион, видимо, свои “драгоценные камни” тоже носит как перстни, на пальцах.
О том же говорят пронизывающие этот эпизод предвосхищающие реминисценции. Шпион первым делом произносит фразу: “Время – деньги, как говорится”. Это фраза, которую произносит в кульминационный момент встречи с главным героем “шеф” в фильме Леонида Гайдая “Брильянтовая рука”, отвечая на просьбу персонажа Юрия Никулина увезти его от бандитов. Как мы помним, на протяжении всего фильма единственной опознавательной приметой этого “шефа” был именно перстень с огромным брильянтом. Как и герой современного нам кинофильма, шпион у Булгакова – тоже… “шеф”! “Полномочный шеф торговых отделов иностранных представительств…” – написано у него на визитке (“шеф” в фильме тоже вел контрабандную торговлю с гражданами иностранного государства); и потом о нем так прямо и говорится в повествовании: “шефа несколько передернуло”.
И наконец: Персиков, выпроводив “шефа”, вызывает агентов с Лубянки, а между тем… бормочет про себя междометие, совпадающее с названием московской организации того самого ведомства, милиции, которая почему-то, вместо Лубянки, охотится за шефом контрабандистов в фильме Гайдая: “Мур-мур-мур”. Название этой организации (и именно в такой же орфографической форме – “Мур”, а не МУР, – как и междометие в повести) упоминается в очерке Булгакова 1925 года “Угрызаемый хвост” (“У здания Мура стоял хвост”). Он опубликован в журнале “Бузотер”, где в последующие годы появятся два фельетона за подписью “Ол-Райт”, о которых еще будет идти речь. Игра слов присутствует и в фельетоне: угрозыск, Угро – и “Угрызаемый хвост”.
В повести Булгакова, таким образом, мотивы будущего кинофильма становятся основой целого эпизода. И в то же время, связывают этот эпизод с уже известным нам стихотворным фельетоном из журнала “Дрезина” под названием “Теория относительности”, с его водевильным куплетом о “старике Эйнштейне”. В фельетоне, наряду с этим куплетом, – присутствует отголосок другой песенки, знаменитой “Песни про зайцев” (образ, лейтмотивный для этого журнала!), которую так хотелось исполнить герою Юрия Никулина:
“Ну-с, а нэпман жил в Москве
(Здесь сошлись дороги все ведь!)
Говоря о трын-траве,
Толстый нэпман жил в Москве
На Арбате, 39”.
Мимолетная реминисценция 1923 года (“…Мы волшебную / Косим трын-траву!”) – в повести через год разрастается до размеров целой сцены, и это художественно оправдано тем, что повесть в целом разрабатывает те же мотивы, которые заявлены в заглавии шуточного стихотворения: “Теория относительности”.
А мотив “драгоценных камней” – повторяется в сцене интервью Персикова Альфреду Бронскому, как раз там, где мы нашли прообраз обсуждения учеными “критической массы” урана. Когда было названо заветное количество: “Бриллианты загорелись в глазах молодого человека…”
На иллюстрации: Здание Электрозавода. Фотография Александра Родченко (1929)
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2009/01/14/724 .
Глава 2. Булгаков и Эйнштейн
© Copyright: Алексей Юрьевич Панфилов, 2009
Свидетельство о публикации №209011000271
Свидетельство о публикации №209011000271
Рецензии