сердце

  Она подошла неслышно, сзади, закрыла глаза ладонями. Он вздохнул, встал
с кресла, взял её руки и обернулся. Что случилось? – спросил он
нежно и грустно, как всегда зная ответ. Я хочу есть – тихо сказала она,
смотря ему в глаза и по-детски улыбаясь. Конечно, давай я потушу овощи,
или сделаю салат. Или ты хочешь какой-нибудь суп? – сбивчиво забормотал
он, все еще на что-то надеясь. Ты знаешь, чего я хочу, ласково
произнесла она. Её влюбленные глаза не двигались, расширенные зрачки
затягивали в себя, даже ладошки вспотели от волнения. Ну хорошо,
вздохнул он, и они пошли на кухню. Она села рядом не сводя с него настороженного любящего взгляда. Она даже не моргала – все смотрела и смотрела, как он повязывает передник (с Бэмби; она подарила его ему после самого первого раза, а то он закапал
любимые светлые джинсы), нарочито громко гремит кастрюлями и
сковородками, мокро звенит вилками и ножами в раковине. В воздухе
запахло средством для мытья посуды. Она поморщилась, и он включил
вытяжку. Как ты хочешь сегодня? – спросил он громко из-за шума вытяжки.
Её лицо осветилось улыбкой, которую он так любил - пока её не стало
вызывать только одно. Теперь он её боялся и старался не смотреть.
Наверное, с картофельным пюре и грибами, медленно сказала она. Потом,
подумав, добавила – ты только не обижайся. И затянулась сигаретой. Не
буду, сказал он. – Но, может, все-таки не сегодня? Давай хотя бы через
пару дней, а? Ведь так мало осталось…а пюре с грибами я тебе и так
сделаю. Вкусное. Она непонимающе посмотрела на него. Да нет, ничего,
вздохнул он. И стал чистить картошку. Пока жарились грибы, он готовил
соус и салат. Он мог сделать все быстрее, но старался оттянуть самое
последнее, то, что ей было от него нужно. Руки делали все сами, он ни о
чем не думал. Просто тщательно нарезал огурцы и помидоры, смешивал грибы
с луком, помешивал пюре деревянной ложкой. Он ни разу не обернулся, но
знал, что она курит и следит за каждым его движением. И болтает ногами.
Огромное фарфоровое блюдо (он всегда удивлялся, как в неё, такую
худенькую и маленькую, столько влезает) постепенно заполнялось океаном
желтого пюре, на котором чернели горы из грибов и салата. Я как бог из
каких-нибудь чукотских мифов, хмыкнул он про себя, забывшись.
Какая-нибудь Великая Утка или Морж-Отец. Ну или…И осекся, вспомнив, что
ему сейчас надо будет сделать. Наконец, он напустил на свой мирок дождь
из кинзы и петрушки. Придирчиво посмотрел, нет, вроде бы все. Что ж,
пора. Он достал из ящика стола огромный зазубренный нож. Какая прелесть,
захлопала она в ладоши, увидев его когда-то на витрине. ДЛЯ-О-МА-РО-В –
по слогам прочитала она и улыбнулась - это мой подарок тебе на все дни
рождения, которые я пропустила из-за того, что мы не были знакомы…мой
крабик. И мило хихикнула. Он впервые воспользовался им тем же вечером.
Удобно – заботливо спросила она. Ещё бы, натянул он резиновую улыбку под
мертвые глаза, совсем другое дело. Вот что значит техника. Она
поцеловала его в губы, и они занялись любовью прямо на столе. Да…тогда
они ещё трахались, с грустью вспомнил он. А теперь ей от меня нужно
только одно. Ладно, неважно. Раньше начну, быстрее кончится Он снял
майку и аккуратно сложил её на стуле. На столе уже стоял маленький
тазик; он склонился над ним и приставил кончик ножа к одному из
бесчисленных шрамов на груди. Резко выдохнул и с силой надавил. Сзади
сдавленно ойкнули – она никак не могла привыкнуть. Тело как будто
плюнуло кровью, она хлюпнула об дно тазика одним комком, за которым
сразу зажурчали тугие струйки; с таким же звуком бабушка выдавливала
молоко из коровы в ведро, когда он был маленьким и жил в деревне. Он
улыбнулся, вспомнив вкус парного молока, и тут же почувствовал солёный
едкий запах собственной крови. Его чуть не стошнило; он побледнел и
зацепил зазубринами ребра. Действуя лезвием как рычагом, он расширил
дыру в груди достаточно, чтобы залезть туда рукой и вытащить сердце. То
есть то, что от него осталось. Неуклюжий бесформенный обрубок оказался
совсем маленьким. Этот кусочек его души бился абсолютно бесшумно, и ему
показалось, что у него на руке сидит маленькая морская свинка,
испуганная, с черными глазками-бусинками,­ и дрожит, дрожит, дрожит…Он
снова вздохнул, ощущая вспотевшей спиной жадный и любящий взгляд.
Пожалуй, тут только на два раза и осталось, думал он, взвешивая на
ладони когда-то большое сердце – как обычный шмат мокрого мяса. Потом –
была не была – положил его на деревянную доску, где уверенно разрезал на
два куска, один чуть больше другого. Тот, что поменьше, он осторожно
положил обратно в дыру между ребрами. Грудь захлопнулась как устрица,
втягивая боль обратно в себя. Она беззвучно поднялась и тронула его за
плечо. Он медленно повернулся, и она нежно слизала кровь, оставшуюся на
коже и ноже. Как пенки, которые я выпрашивал, когда мама делала варенье
– против воли улыбнулся он, и она ответила ему любящей улыбкой, от
которой он не успел отвернуться.
С каким-то злым остервенением он начал нарезать оставшийся кусок на
тонкие полоски, глубоко вдавливая нож в дерево. Потом положил их на край
блюда и поставил все это на стол перед ней. Ешь, а то остынет – строго
сказал он. Хорошо, любимый, ответила она и изящно взяла вилку. Он сидел
напротив и смотрел, как она ест. Вкусно? - спросил он, когда блюдо снова
стало белым. Ещё бы, облизнулась она и посмотрела на него голодными
глазами. Только мало – и вытерла салфеткой струйку крови из уголка рта.
Солнце, но ведь почти ничего и не осталось, терпеливо проговорил он. Я
знаю, жалобно протянула она. Но, может, ещё хоть кусочек?
Пожалуйста…очень-оч­ень хочется. Он вздохнул. Там на один раз и осталось,
любимая. На последний, понимаешь? Ага, грустно вздохнула она. Так
мало…жаль, у тебя такое вкусное сердце. Самое-самое вкусное. Ты самый
лучший. Я так тебя люблю. Я тоже тебя люблю. Можно твою сигарету? Они с
ментолом. Да какая разница. Он вышел на балкон и затянулся холодным
ментоловым дымом. Ну вот почти и все, сказал он засыпающему Городу. Ты
извини, но осталось только на раз. Ну, может, на два. И все – как мне
жить без сердца? Так что я скоро уйду…ты тут не скучай без меня, ладно?
И позаботься о ней, хорошо? Она же не виновата, она хочет как лучше. И я
ведь её люблю… Он затянулся ещё раз и подумал, как хорошо, что это не
последняя сигарета. Я бы тогда стоял, пытался ей насладиться как-то
особому, думал о чем-то грустном. Пафосно так, сентиментально. А сейчас
я просто курю, потому что впереди есть ещё немного жизни, немного
времени, которое можно тратить. Хотя бы на то, чтобы просто курить. Он
бросил окурок, и тот маленькой звездочкой полетел с балкона. В этот
момент что-то острое ударило его под лопатку. Резкая боль парализовала
его тело, он не мог пошевелиться, а острые птичьи когти сжали его сердце
и выдрали наружу. Он согнулся от боли, и что-то сильно толкнуло его
через стекло, вниз, к Городу, на холодную улицу. В полете он
перевернулся на спину и увидел, что она держит в руке последний кусок
его сердца. Она улыбнулась ему самой красивой и самой любящей из улыбок.
Он упал на промерзший асфальт и битое стекло. Дыра в спине точно накрыла
недокуренный им бычок, и тот сжигал живое мясо. Все его кости были
переломаны, гниющая боль пульсировала во всем теле, он не мог
пошевелиться – но он был жив, пока живо было сердце. Я люблю тебя,
прошептал он, глядя на единственный огонек высоко вверху – окно кухни.
Доедай, и я, наконец, высплюсь, подумал он, коченея от холода. Но время
шло, свет в окне погас, а он все дышал и дышал, и его волосы покрывались
инеем.. Наверное, ты оставила немного на потом, любимая. Глупая…я бы и
так отдал тебе все до конца, неужели ты не поняла, любимая? Просто я не
хотел, чтобы у тебя заболел животик…только и всего. А ты меня опять не
поняла, думал он, и корчился от холода, и сгорал от боли в переломанных
костях, и шептал вверх – любимая, любимая, люблю тебя… Последний кусочек
сердца она съела на завтрак. Он умер с открытыми глазами, улыбаясь, и
его улыбка немного растопила холодное февральское небо.