Игра в дождливые слова

Шёл летний, многострадальный, тело, дух и душу - очищающий дождь. Такие дожди бывают всё реже и реже. Мы прогневали небо - грехами и неверием в него. Поэтому нас лишили дождя. Нет, что-то иногда всё-таки по старой памяти сверху льётся - влажное и холодное. Не принося облегчённого разрешения. Судьбоносность дождя исчезла. И это - более, чем трагедия. Это - финал. Точка. За которой, естественно, что-нибудь произойдёт. Но уже - без нас. Или мы станем другими. Настолько другими, что уже неузнаваемыми. Даже для себя самих. Тогда ещё не известно - будем ли мы теми, кто ещё может отличить дождь истинный - от того потопа, что нисходит от нас подменой дождя?
Она - Эвита Сергеевна - давно ощущала себя девушкой непрекращающегося дождя. Проживая в Туманном Альбионе не один год, она срослась с дождливой явью до такой степени, что в период отсутствия луж-океанов и знакомой, созидательной влажности, высыхала на нет - как-то изнутри, где ей всё время не хватало булькающей и пульсирующей воды. В центре её комнаты  бил какой-то полоумный фонтанчик - дизайнерская ересь модного лондонского интерьера, фишка сезона. Но это - не то. До такой степени - не то, как резиновая женщина - вместо живой и страстной подруги томных ночей.   
- Наверное, в прошлой жизни я была скользкой и вертлявой рыбой - часто думала она - или китом. Хотя кит - совсем и не рыба, но это - почти одно и тоже. Рыба-кит. Вокруг - сплошная вода. И внутри - полно воды. Кит так устроен.
Жизнь - в представлении Эвита - была чистой, родниковой или талой водой.
Её избранником - на данном этапе её девического и разнообразного в половом смысле существования - был Джон Смит. Джон - имя, которое ничего не говорит о самом человеке, его сути, привычках, патологических наклонностях и дурном характере. Смит - говорит ещё меньше. Такое вот - не говорящее ни о чём - сочетание безупречно английского стиля. Зато он сам говорил много и обволакивающе журчаще. Она и полюбили его за эту бегущую ручьём английскую речь. Речь текущей воды, если бы вода умела говорить на человеческом языке. Она упивалась его речью, не задумываясь особенно, что он говорит. Джон самозабвенно вещал, наивно думая, что его слушают. И его действительно слушали. Его голосовые оттенки, безупречные модуляции, вызывающие в Эвите - сладостно и мгновенно - почти вожделение эротического толка. Его голос наивная девушка воспринимала как эротический объект.
 Знал бы об этом Джон! Он был хорошо воспитан, поэтому знать подобное - ему, как и любому нормальному мужчине, не хотелось. Тем более, что мужчины подобным образом сами давно общаются с женщинами - выслушивают их длинные и монотонно-нудные монологи только в одном случае:
- Ты говори, говори, милая! Думай, что я тебя слушаю, если тебе этого хочется! Как у тебя блестят фиолетовые, с прищуром глазки. И как ты запрокидываешь в мелких кудряшках, овальную, милую головку! И как быстро, с мелкой дрожью, подёргиваешь костлявыми плечиками. И как соблазнительно и непредсказуемо ёжишься. А оттенки твоего птичьего голоса! А твои вдохи воздуха - полной грудью, аж соски оттопыриваются! Класс! Я помню, всё помню, какой ты бываешь хорошенькой. Именно тогда… Ты говори, говори. Я буду слушать!
Их чопорный, старомодный, английский роман напоминал дождливое лето.
Жара - ничего делать не хочется. Даже разговаривать. Да и секс - какой-то сухой, без драматизма и должного сопереживания. Мало Шекспировских сюжетных линий. Потом - откуда ни возьмись - всё понимающий и поглощающий дождь! Долгожданный и благородно отдающий свой небесный эрос. Порочно узнаваемый, со всеми оттенками! Наконец-то! Мир создан для дождей - это самое стоящее на данном этапе развития цивилизации!
Всё внутри Эвиты наполнялось этим прекрасным и живым дождём. Жизнь давала ростки. Ещё какие. Полноценные и крепкие. Он - лондонский, самый знаменитый во всём мире - дождь длился косыми стрелами упругого и мужского в ней. Наверное, вечно, ещё до её рождения, если такое бывает. Влажное соитие совершалось столько, сколько длился и сам поток из поднебесья. Она увлажнялась этим дождём, отдаваясь ему благодарно, всей своей женской сутью.
- И как люди могут жить где-то, где нет дождей? - часто думала Эвита, любившая свой туманный Лондон любовью иностранки, которой она и была с рождения.
Мы все являемся для кого-то и где-то - иностранцами. Просто далеко не все дают себе в этом отчёт. Чаще всего - в собственной семье, так и не усваивая её законов за целую жизнь. Да, и стоит ли - развенчивать иллюзии родовых отношений?
В другой семье, которую ты создаёшь сам, ты со временем станешь таким же - пугливым и не понятым - иностранцем. Иногда - кого оно сильно трогает - ты пошлый отщепенец или эмигрант, который никуда не выехал, в родном, горячо любимом, государстве. На работе -  ты тоже часто являешься полноценным иностранцем. При этом - нужно делать вид, что ты - весь, до кончиков волос, свой. Такой же, как все. Даже лучше - ровнее и без двойного дна. Чтобы не выплюнули, не оттолкнули от общей кормушки. Как иноверца. Как биологически чуждый вид. Значит, годный только для утилизации - на корм старшему по служебной лестнице. Сильные съедают слабых. Или чужих. Что, в принципе, одно и тоже. Ты можешь быть, каким угодно. Но так, чтобы об этом никто не догадывался. Иначе… Непредсказуемо.
- Джон, милый, повтори эту фразу ещё. И медленнее. Я плохо что-то её разобрала.
На самом деле Эвита прекрасно всё поняла. Но она - последняя фраза - звучала так эротично, что дрожь мелкой сыпью прошлась по её нагим и бледным плечам и упругим, прекрасным - для тех, кто понимает - бёдрам.
- Я же тебе говорил это сотни раз. Повторяю ещё раз - я женюсь. Это старая традиция. Её рода и моего. Свои правила игры. Эллис - её так зовут, я вас знакомил. У меня к ней мало чувств. И даже влечения. Представляешь? Но брак был предопределён ещё до нашего с ней знакомства. Слияние капиталов. Родовое имя. И прочая ересь. Тем ни менее, все это - безотказно сработало. Именно сейчас, когда я весь переполнен тобою, родная. Ты ведь меня не бросишь?
А ты молчишь. Ты всё время отмалчиваешься. Или прячешься за плохое знание английского, который ты знаешь не хуже меня, Эвита. Девочка моя, я тебя люблю! Что мне делать? Я так несчастен, если бы ты знала.
- Ну, что ты, Джон! Не надо. Твой брак с Эллис - ничего не меняет. Я тебя тоже люблю. Мы ведь будем видеться, дорогой? Я должна тебя слышать.
- Конечно, родная, будем. Но ведь это уже будет не то, понимаешь? Не то. Я буду - хочу я этого или нет - делить тебя с кем-то. А я этого не хочу. И смогу ли я?
- Сможешь, Джон, сможешь. Ты ведь не умираешь. И я - живая. Не отчаивайся. Главное, я буду тебя слышать. Часто, чтобы казалось, что ты - рядом. Как и раньше. Ты обещаешь? Слышать!.. Мы что-нибудь придумаем, родной. Не живи в несуществующей трагедии - всё перемелется. И будет мука, как обычно и бывает, слышишь? Ты ведь у меня - такой сильный, такой целостный, как старая, добрая Англия, со всеми своими традициями!
- Обещаю. Но ведь близости той, что была, уже может не быть, родная моя! Я не могу без тебя. Я это понял только сейчас, прости за мелодраму. Сам от себя подобного не ожидал, докатился. Что ты со мной сделала!
Глупый мой, маленький и милый Джон. Как он не понимает, что пока он звучит, вся близость и происходит. До самого конца, до опорожнения в слуховоё пространство его речи. Что его голос - значимее для меня - его тела, его физической близости, брака с ним и с его бесценной роднёй. Его голос перерос его самого - для меня. Что, если бы всё так было просто, то я давно выскочила бы за него замуж. И никакая бесцветная и плоская, как промокашка в школьной тетрадке, Эллис ничего поделать со всей своей спрутоподобной родословной - не смогла бы. Что меня брак с Джоном не интересовал - изначально. Мне хватало его голоса - этого журчащего, спадающего тембра, этой мужской, обволакивающей звуковой влажности ночи Лондона, целого мира. Я засыпала под его монотонный и глубинно проникающий в меня голос. И просыпалась от него. Ничего, есть телефон. Он и раньше так делал, не замечая, что Джон по телефону - для меня более значим, чем молчащий и строгий Джон - рядом.
Я предана его голосу. А не ему самому. Джон - отдельно, его голос - отдельно. И ничего тут не попишешь. Так уж получилось. Глупость, конечно. Но нам столько и отпущено в любви - слушать и слышать. Думаю, что и это - немало. Это - больше, чем обладают многие, затянутые вдвоём на необитаемый остров одиночества. Страшнее, чем одиночество вдвоём, человечество ещё ничего не придумало. Хоть и старается не останавливаться на достигнутом - в прозе холодного разобщения и стойкой неприязни друг к другу.
Так думала Эвита, слушая лондонский - почти симфонический - дождь с таким наслаждением, как многие слушают органные, глухие и глубинные ноты Баха. Или джазовые композиции, опорожняющие и беспризорные, с гортанно-хриплым саксом. Или блюзовый трёп, с переругиванием и матом. Или печальный реквием - многих одинаково одиноких авторов, лишённых звука танцующего дождя. Иначе - они никогда реквием не написали бы. Смерти нет. Есть - полное или частичное отсутствие дождя. Тогда жизнь - непоправимо останавливается. Временно. Чтобы потом излиться с новой, бушующей и своевольной силой. Музыка дождя - вечна. Как сама жизнь. Или сама любовь!