Запахи жизни и смерти

Марта вернулась домой лишь утром какой-то озадаченной и даже напуганной. Боялась она, как и любая женщина, больше себя самой, своих же - новых ощущений, неразборчивых чувств, нежели его - милого и уже отстраняющегося от неё незримо и безвольно - Алексея. Всё, что она хотела получить от их двухлетней связи, она получила. Ребёнка - сына Вовку. Это - лучшее, что можно оставить себе на память от бурного романа с любимым мужчиной. И новый, ещё не созданный до конца, но уже витающий в воздухе реально - аромат мужских духов.
 Марта работала ведущим парфюмером в одной солидной, как это принято сейчас называть, дорогой и раскрученной фирме. Ей давно заказали композицию мужского одеколона и туалетной воды с самобытным, тёрпко-кофейным запахом. Чтобы пахло настоящим мужчиной - горячим и желанным, сильным и надёжным, волевым и мягко-душевным, обаятельным и отстранённым, непонятым и доступным. Короче, все качества искомого аромата должны были исключать друг друга и дополнять одновременно. Как в жизни. Как в отношениях между мужчиной и женщиной. Как в музыке или стихах. Как в любви. Или попросту - в женских грёзах.
У Марты долго дело не клеилось - запах невольно и нагло повторялся. Что-то подобное было у Пако Рабана и Кинзо. И « Парфюмерный Дом Шанель» - как-то отдалённо, но настойчиво вклинивался в её изобретение этих самых - озадачивающих всех, новых и неприступных, как девственница или вражеская крепость, флюидов. Они все - известные и не очень, богатые на выдумки и не очень, профессионалы своего дела и дилетанты, творцы и имитаторы, таланты и подражатели талантам, как и Марта, ходили теми же кругами и уже знакомыми ей, признанной и богатой на идеи, загадочными тропками.
С ребёнком получилось проще - он родился ровно через девять месяцев после их связи с Алексеем. Брак они регистрировать не стали - не было времени и желания. Люди любят друг друга. Что ещё надо? Зачем впутывать сюда ещё и государство?
Они - Марта и Алексей - были зрелыми, состоявшимися людьми свободных профессий, искали себя - и часто, к удивлению и радости, находили. Материальная сторона их отношений не давила, как у большинства влюблённых - денег, слава Богу, хватало. В прошлом у каждого из них были уже свои неудавшиеся браки. И не один из них не прошёл даром - рубцы внутри души зияли у обоих. Правда, детей после всего этого прожитого Везувия или Хиросимы - не было.
Вовка жил с молодящейся и бойкой бабушкой Ирой - мамой Алексея. В прошлом она была талантливо непризнанным педагогом. И теперь, будучи на пенсии, она упивалась нереализованной до конца страстью всей своей жизни - воспитанием внука, которому было абсолютно всё равно, кто ему вытирает сопли и даёт кашку на ночь. Лишь бы выводили гулять и читали сказки перед сном!
Если бы бабушке Ире дали на воспитание дворовую кошку, которая, как известно, гуляет сама по себе, то она тоже смогла бы внушить четвероногой тварюке, что быть воспитанной и прилежной - её основная в жизни задача.
Прежде, чем создать композицию реального запаха, её нужно хорошо представить в голове. Надо чётко знать и уметь описать те ощущения, которые ты хочешь получить от искомого аромата. Это вполне точная задача. И Марта творила:
«Запахи вчерашнего дня. Запахи отчуждённости, воткнутые гвоздикой в петлицу памяти. Уже - нежно зыбкие, еле доступные восприятию, ушедшие за иными, новыми предвестниками запахов. Какими они будут, если те, старые, прожитые в тёрпкости полынных размышлений о нас, ещё живут своей –уже отдельной от реальности – жизнью и манят более достоверно, чем ещё непонятые обонянием, неуловимые флюиды? Какие они в неосознанности, и какими станут потом, когда завершатся определённостью в тебе, выражая свою суть – явную или скрытую, иногда - осадочную или ущербную? Твои собственные запахи всегда говорят о тебе всё. Больше тебя самого. Да и знаешь ли ты сам себя так хорошо, как они знают тебя, мой уставший и привычный - до такой степени, что кажешься - родным?
Я предвижу их воплощение. Предвкушаю их рождение во мне. Составят ли они конкуренцию тем, старым и полузабытым, уже не учтённым размеренностью жизнью, нафталиновым собратьям – заблудившихся в подсознании прошлого, отжитого, прошедшего, прошелестевшими затхлыми прелостями осенней листвы?..
Твой запах  - в горечи чёрного кофе с тёрпкостью лёгких - для самообмана - сигарет. Сладко и обжигающе, чуть спазмирующе, на выдохе - резче, чем на вдохе. Ты отвык от собственных флюидов, слишком часто раздаривая их налево и направо, кому придется. Кто не испугался быть опьянённым чем-то неизведанным, желанным, пустынно-горячим и самобытным. Твой запах – целая повесть. Об одиночестве вдвоём. Об одиночестве в самом себе. Ты обескураживающе раскрыт, как мишень, кодированная судьбой на выстрелы. На твой запах слетаются быстро. Он взывает к соитию с влагой ночи. Он завораживает, обескураживает, линчует неопытных и отрезвляет всезнающих. Ты подспудно учишься быть достойным своего же запаха. Иногда это у тебя выходит. Но чаще - нет. Ибо очень стараешься соответствовать. Синдром отличника - всем нравиться, даже собственному запаху. Это когда замысел перерастает автора. Довольно частое явление.
И вообще - твой ли это запах? Флюиды так изменчивы и непостоянны. У них женская суть. И ты её неплохо знаешь. Но чаще - просто подражаешь, обезьянничая с чувственностью до непристойности. Это - приобретённая дорогой ценой маска, чтобы скоротать безвременье, заглушив свою боль в собственном запахе, который не накладывается ни на один другой. Он не научился подстраиваться. Или - смело и дерзко уничтожает чужеродные запахи, или бесследно растворяется сам – без остатка, без попыток уцелеть, без повода для памяти об ушедшем. Запах утраченного времени, падающей звезды в августовском небе и необъявленной войны – всё это есть в твоей полынной, обволакивающей мистерии мужского аромата. Слишком ярко и выпукло, чтобы быть реальностью. Невызревший плод, сожжённый жарой летнего зноя. Неразродившееся влагой дождя небо, так и застывшее в предгрозовых потугах навсегда. Рассеянная по миру боль, так и не ставшая любовью. Непринятый мною дар твоих умопомрачительных для кого-то флюидов – обесточивающих иных, обнажающих их первобытную природу, оплавляющих их неуёмной жаждой завоевателя.
Я не приняла твою религию. Этот ладан - не для меня. Я струсила, прости.
Твой опиум  оказался неподъёмным.  И я растворила его во Вселенной, умножая соблазны мглы. Тень теперь выдыхает тебя, отгораживаясь от света прочной невидимой поволокой потустороннего. И бойтесь её даров, неокрепшие нюхом…»
Всё это словоблудие, выжженное её же чувствами, Марта написала на их старенькой, деревянно-народной, бревенчато неуклюжей даче, где она наслаждалась одиночеством, вспоминая Алексея - или те запахи, которые их когда-то связывали. Любое творчество требует отрешённости и полного, почти подводного, погружения. Она чувствовала, что они расстанутся. Ей странным образом подсказала об этом новая умопомрачительная композиция мужских духов. Она уже слышала симфонию этого чуда. Новые - ещё не рождённые, но - вот-вот! - флюиды опережали события. В них чётко звучала катастрофа всей её, Марты, да и его, Алексея, жизни!
- Господи, если это будет чем-то действительно новым и неподражаемым, то судьба с меня потребует жертвоприношения - всполошилась молодая женщина, которая неплохо знала жестокие законы творчества - придётся чем-то заплатить. Чем же?
Раздался телефонный звонок. Её мобильный зуммер радостно играл свадебный марш Мендельсона с какими-то похоронными и агрессивными нотками.
- Немедленно возвращайся в город, я к тебе с трудом дозвонился! - голос Алексея был резким и болезненным - что за мерзкая привычка - отключать телефон? У тебя все привычки направлены на то, чтобы эгоистично себя воспринимать в этом мире.
- Что-то случилось, скажи! - Марта настаивала с внутренним страхом - хочет ли она реально услышать что-то пугающее? - не терзай меня, ты не похож на самого себя.
Столько выпадов в мой адрес! И всё - из-за телефона? Или что-то ещё?
- Случилось! Мама играла с Вовкой в нашем парке. Он вырвался из её рук, выкатился колобком на дорогу. Она даже не успела среагировать - его сбила машина. Он погиб сразу. У нас с тобой больше нет сына. Приезжай. Мама в больнице. У неё что-то с сердцем. Врачи говорят, что - инфаркт, затяжная депрессия. Такой стресс перенести, я бы не выдержал! Ведь это произошло у неё на глазах, бедная она. Приезжай, ты сейчас нужна, как никогда - и ей, и мне, слышишь? Ты всегда была самой сильной, девочка моя. Я люблю тебя, крепись, родная.
Вместе горе переносить легче, понимаешь? А мы сейчас нужны тебе - не меньше.
Марта почувствовала что-то солёное, отравленное, жгучее, вязкое и влажное, без всякого ощутимого запаха, у себя - на вздрагивающих от нервной дрожи щеках, искажающихся в гримасе боли губах и клокочущей внутри - тоненькой, уже стареющей шее. У неё спазмом перехватило дыхание на вдохе. Она не могла вспомнить лица Вовки. Она помнила только его детские запахи. Другие дети так не пахли. От него всегда несло всей Мартой и её грудным молоком - прямо с роддома. У него была аллергия на её молоко - из-за её редкой и токсичной профессии. Марта была пропитана чужеродными запахами - вредными для детей и живых людей, ведущих здоровый образ жизни. Хотя грудью она кормила Вовку всего-то три месяца - молоко закончилось быстро.
 Она как-то внезапно остро поняла, что больше никогда не будет вдыхать ничего подобного - её сына больше нет. Марта сделала вдох - уже без проволочки и спазмирующей боли. А в обонятельные клетки её пульсирующего мозга проникал совсем другой запах - агрессивный и стойкий - аромат нового вожделенного безумия парфюмера Марты.