Послесловие к Лолите

Он торговал на этом рынке букинистическими книжками. Новые книги продавали все, кому не лень, и где угодно. Он мужчина зрелого возраста и устоявшихся взглядов - занял свою нишу давно и надёжно. Доход был устойчивым и вполне приличным. Уже перестали печатать добротную литературу, перейдя на мыльные, бесконечные, слащавые, пустые, бестолковые, простенькие женские романчики. Их разбирали, чтобы не думать в транспорте, в очереди к стоматологу, в аэропортах, между чем-нибудь и кем-нибудь - мужем и любовником, сауной, косметичкой, рестораном или работой. Время заполнялось ими с лихвой. Глянцевые обложки сверкали повсюду угодливо бесстыжей яркостью - форма кричала об убитом содержании. Ему, мужчине сорока семи лет, это чтиво не нравилось. Он знал толк в книгах - всю сознательную жизнь провёл за этим занятием. Хотя теперь перешёл исключительно на фантастику, которая уводила от ничего не значащей для него реальности. Он выпал из яви, наблюдая её пёстренькие, как ситчик, оттенки издалека, как наблюдают за карнавальным действом по телевизору, не сопереживая и не смешиваясь с толпой. Он был в собственном прошлом, не осознавая этого. Позади в его биографии остались: жена, взрослые дети, любовницы всех мастей и оттенков, учёба на кибернетическом факультете столичного университета, работа по специальности, родители, которые уже давно умерли, безликое и нищее детство, маленькая деревня, где он родился. Всё это плыло в тумане памяти, выворачивалось, тонуло, погружалось в сон, меланхолию, стёртое безразличие и волнообразное ощущение жизни.
Он часто выискивал взглядом совсем молоденьких, глупых и бойких покупательниц. Его волновали нежные, юные создания - розовощёкие, глянцевые, как журналы, весёлые и беззаботные. Они только начинали головокружительное танго жизни. Он всё ещё помнил ту разрушающую боль, которую может причинить настоящая, взрослая, состоявшаяся женщина: до исступления, до рвоты, до потери пульса я и утраты никчемного сознания. Он всё это проходил на своей огрубевшей нынче шкуре. Рубцы были повсюду - в душе, на исковерканном временем лице, в глазах, в чувствах и сознании.
- Нет! - говорил он сам себе - хватит, наелся, испил до дна! Только без боли. Ещё раз - и не выживу. Теперь - только удовольствие. Для иного они - женщины - и не годятся. Только тело - молодое и нетронутое умом или характером. И никаких истерик или слёз! Только - радость от обладания.
Его, Василия Владимировича Стелюка, за глаза прозвали - Гумбертом Гумбертом, как главного героя романа «Лолита» В.Набокова, который он пытался всунуть с просветительской целью всем местным нимфеткам. Совращение через классика русской литературы - тонко и оригинально. Главное, что получалось. Он всецело доверял им, знатокам человеческих душ, вершителям духовных наследий современности.
А они своё дело знали - писали прилично. Сейчас так не умеют. К тому же, у женщин есть одна особенность: они, как правило, сами бродят в своём желании - явном или скрытом. Это уже зависит от возраста и воспитания. Хотя возраст дядю Васю радовал - Лолиты молодели на глазах. И уже десятилетние томно поглядывали на него тем взглядом, от которого у любого мужчины щемит нежно и прерывисто где-то в районе паха. А иногда и сердца. Но это уже ни к чему. Главное, без телячьих нежностей. Его интересовала шкурка - юная, свежая, пахнущая молоком, бархатистая, как у персика, тонкая и податливая.
 И без этих пошлых надрывов души - хватит, наелись! Только удовольствие! Ещё какое! Неземное и отточенное им до совершенства зрелого вожделения.
Когда он думал об этом - а он только об этом и думал - дядя Вася закрывал глаза, погружаясь в свои видения всецело, всем естеством чувственного, повидавшего не одно лоно мужчины, знающего толк в женщинах, в их изгибах, плавностях, лунных стонах и рассветной дрожи. Всё, что было когда-то скользящим и впускающим в пустоту вечности своей липкой и нежной влагой, хранила его цепкая память. Он забывал лица тех, кого любил, кого имел, но хорошо помнил их гинекологические подробности. Своеобразное видение мироздания. Сквозь женское лоно. Многие опытные женщины чуяли это в нём. Дядя Вася этим их волновал, увлажняя их греховные мысли и ночные иллюзии. Но Гумберта Гумберта они не интересовали. Только - прозрачные до истомы - нимфетки, что б никакой боли. Сладость и корица на холоде ванильного мороженого. На грани фола - так острее. Так первобытнее и безжалостнее по отношению к их природе. Так ближе к основному инстинкту.
Иногда дядя Вася зазывал кого-нибудь к себе в гости из женского пола на кофе. Кофе он готовил отменно. Но дальше трапезы восточным напитком с тонким ароматом совращения - дело не шло. Вечные страхи великого греха - если дама была несовершеннолетней, или попросту подружкой его подросших детей, или миловидной соседкой. К тому же он очень хорошо запоминал весь её образ, до клеточек. А ночью, когда её уже и близко не было в его тихом, маленьком, холостяцком притоне, она принадлежала ему полностью - до последнего выдоха или стона, который он сам - руки ж ещё не отсохли! - осуществлял в том темпе, какой ему был нужен. Да и мысли подбирал сам - нужные, откровенные, волнующие, со сладостным вкусом извращения. А может, нормы? Раз ему было так хорошо - лучше, чем в реальности. Его норма была где-то за гранью. И он о себе это знал слишком хорошо.
Однажды подошла к нему прямо к его торговой палатке миловидная, стройная, но уставшая от забот женщина - прямо с утра. Хорошо выглядевшая, холёная, модная, броская. Но с какой-то скрытой тайной внутри.. Такие дамы его не особенно волновали - только в межсезонье, когда нимфетки не обозначились на горизонте его совращения. Но они - зрелостью всё ещё сохранившегося тела и опытностью отношений - явно волновали остальных мужчин - к чему бы это?
Блондинка, с густым, влажным, насыщенным прошлой биографией голосом, сказала: «Я здесь недалеко живу - вон в том, высотном доме. Если не трудно, зайдите к нам - часикам к десяти утра, завтра - хорошо? После родителей осталось много хороших книг. Я бы всё оптом вам недорого и отдала бы. Мы живём только с дочерью, будем вас ждать. Я буду вам признательна за это».
И она быстро всунула ему помятую бумажку с адресом - действительно рядом. Он не видел эту женщину до этого на базаре никогда - на математическую память не жаловался - но что-то в ней его всё-таки заинтересовало.
Василий Владимирович любил такие оптовые закупки - цены бросовые, литература добротная. Выгодно! Базар приучил его считать деньги. И не только деньги. Он трезво подсчитывал, сколько, кому выделить своего участия или внутреннего тепла, чтобы потом получить сполна за это. Он торговал собой давно. Практически всегда, даже не замечая этого. Это было его привычным состоянием. Главное, не продешевить! Торгующие были изгнаны из храма. Где есть любовь, там не должно быть калькуляции. Дядя Вася забыл об этом. Он по своей сути был торгашом - профессиональным и закоренелым.
Ему открыла дверь девочка лет двенадцати, не больше. Миленькая и прозрачно-белая, длинные, соломенные волосы затянуты в хвостик, в лёгком, цветном халатике. Сзади крыльев не было, но вид был ангельским и прозрачно- пастельным, почти акварельным - без помарок.
- Лолита - подумал Гумберт Гумберт, но вслух спросил: «А где же твоя мама?»
- Мамы нет - щебетало сокровище - она будет через часик, я должна вам всё показать, угостить горячим и крепким кофе, развлечь чем-то, чтобы вы дали хорошую и выгодную для нас цену. А то мама обидится. А я свою мамочку - очень-очень люблю. И вообще я - послушная девочка, вот!
- Ну, показывай, где тут у тебя библиотека! - ему это сказать стоило огромных усилий, ибо желание содрать с неё всё до нитки и облизать её - до последнего волоска и ложбинки - не исчезало, а выворачивало его внутренности. Хоть бы мать пришла поскорее - может, справлюсь с собой? Что это за наваждение? Он никого никогда не насиловал - зачем? Женщина - и он это выучил хорошо - особенное море: то, что может в море утонуть. И они тонули. Сами. Даже те, кто умел выплывать. Только изредка их надо было подтолкнуть.
Её звали Ирой - ничего не подозревающую и пастельно-прозрачную Ло. И это завораживало ещё больше. Если женщина или женщина-ребёнок догадывались, о чём идёт речь, дядю Васю это немедленно отрезвляло - и интерес тут же к ней падал - вернее, и интерес падал тоже. Такова была его уязвимая природа.
Библиотека действительно была отменной и насыщенной нужными, редкими книгами. Зазвонил как-то неспокойно телефон. Ирина подошла неземной походкой нимфы, что-то лепетала и говорила - почти нечленораздельно, голос был недовольным, но спокойным и вкрадчивым. Глаза её то расширялись, то сужались. И это заводило Гумберта Гумберта ещё больше.
- Какая она на вкус? - теперь только эта мысль пульсировала в его голове.
- Это моя мама. Сказала, что б вы её извинили - она не сможет подойти сегодня - работа. Выбирайте, пожалуйста, что вам надо. А за деньгами она завтра к вам на рынок придёт. Или заходите завтра, она точно будет.
- Нет, нет! - завопил Гумберт Гумберт - всё сегодня. Я слишком долго ждал этого. Слишком долго, если не всю жизнь!
Девочка не придала его словам никакого значения - или сделала вид, что не сообразила, в чём - собственно - дело?
 Потом они легко и непринуждённо болтали - умный, тонкий, многое видевший мужчина, и маленькая, глупая девочка, которая не видела ничего, но которую угораздило судьбой родиться женщиной - не к месту и не ко времени. А дальше - мамы отберите рассказ у детей - Василий Владимирович сам не сообразил, что именно и как это произошло. Только помнил сквозь пелену - вырывающиеся крылья тонкой, белой птицы - и её гортанные возгласы, расслаивающие пространство ночи - или дня? - или вечности? - или безвременья?
Внезапно вошли в комнату какие-то чужие люди. Совсем другая - но со знакомыми чертами - женщина гладила его Лолиту по голове, что-то ей, плачущей, шептала, прижимая к себе. Вязко что-то спрашивал стёртый в сознании следователь, понятые смотрели немигающими глазами - с осуждением и брезгливым презрением - на притихшего дядю Васю. Над головой его сгущалась тюремная мгла в виде чёрных крыльев.
- Откуда я знаю эту женщину? - мелькнуло в голове у него - и почему Ира называет её мамой? Ведь в лавку приходила совсем другая - и где же - та?
Его увели в наручниках. Спина Гумберта Гумберта знаком вопроса уползала в ночь, чтобы навсегда стать тенью, наконец-то нашедшей своё место в камере, в которой он жил уже давно. Только никто, кроме него самого, об этом не знал.
- Он тебя  не изнасиловал? - спрашивала взрослая женщина девочку, когда все разошлись, как в театре абсурда - тётя Оля говорила, что он на неё не клюнул.
- Попробовал бы! - отвечало юное, но уже прагматичное и трезвое создание - у меня был ножик под подушкой. Я бы ему всадила его в пах! Как он мерзок!
Только целовал. Он уже от этого терял сознание. Не понимаю, как он когда-то тебя умудрился изнасиловать? И это действительно - мой отец? Он любил тебя?
- Конечно твой, у вас носы одинаковые - ты не заметила? - отвечала женщина с грустью и внутренним освобождением. Какой-то тяжёлый груз был сброшен с её памяти. Она наконец-то вернула себе - саму себя, утраченную давным-давно,  когда осталась на берегу тёплого Чёрного моря, плещущегося под Одессой. Она была влюблена и доверчива, как бывают все женщины в этом возрасте, встретившие, наконец, своего любимого, долгожданного. Она подарила ему такую боль и сладость, от которой он ещё долго просыпался в холодном поту ночью, с дрожью в конечностях и тёрпкостью слюны.
- Надо же, за живое взяла! - думал он - может, действительно жениться, как я ей обещал? Ещё чего, не гнить же в этой дыре. Будут иные - всё лучше и лучше. И он уехал, чтобы вернуться сегодняшним днём в эту ситуацию с Лолитой. Камень, брошенный в воду, всегда даёт круги. Таковы правила жизни.