Хрустальный шар

Метель, сырая и тяжелая. Серость за окном.  Исчезло все: деревья за окном, угол проспекта, видный до перекрестка, разноцветные рекламные щиты, золотящиеся вдалеке купола с неснятыми еще лесами. А могла бы быть пушкинской метелью.
На окне стоят банки с позеленелой водой в которую растут белые корешки зеленого лука, заскорузлые кактусы конкурируют с луком, коробка из-под сардин с пыльными пуговицами, полная пепельница окурков и  стеклянный шар, в котором стоит одинокий домик о трех оконцах, а если перевернуть и потрясти его, то там поднималась метель, заметая избушку.
А в домике живут старичок со старушкой – классические дед и баба с курочкой, несущей золотые яички. Баба топит печку, пламя гудит в топке, кот на лежанке открывает один зеленый и мистический глаз, словно собираясь нам что-то поведать, но передцмывает и только мурлычет, продолжая спать. Курочка на насесте несет золотые яички, которые падая, разбиваются об пол. Что-то выведется из них? По стенам лубочные картинки. Впрочем, дед и баба не особо нуждаются в них, они сами – лубок. Где-то под лавкой здесь должен быть такой же стеклянный шар…
Метель за окном становится гуще и вот уже избушка превращается в московскую новостройку на окраине, которая уже лет тридцать как не новостройка, но по привычке продолжает называться так. Стены, пол, потолок, кафель в ванной и кухне, огромное зеркало в коридоре. Белесый зимний свет проникает в коридор через распахнутую двухстворчатую дверь из комнаты, чтобы попасть на зеркало. Спиной к окну и лицом к зеркалу  стит девушка. Она слышит грохот из соседней комнаты, но не понимает, откуда он,  она не видела, как детская рука схватила хрустальный шар, стоявший на подоконнике и швырнула его о стену. Осколки каскадом сыплются вниз, обломки отлетают в сторону, на обоях остаются лишь мокрые разводы…

… А нынче – погляди в окно! Но мне нет нужды выглядывать куда-то, я и так стою посреди улицы, а вокруг меня неистовствует зимнее солнце, троекратно усилинное белизной снега. Воздух – богемский хрусталь, тронь – и он зазвенит. Синева не поддается описанию, кажется, она вывалилась из мелодии Джи-Джей Яхонсона, пропитанной  небесами калифорнийских пляжей и рекламного ролика «Баунти».
Мне весело от этого зимнего великолепия.  Над головами людей висят маленькие облачка пара, от трубы подъехавшего автобуса валит туман, над его раскрывшимися дверями висит марево теплого воздуха. Я сажусь на переднее сидение. На остановку подходят люди, может, им тоже весело, как и мне. Краснощекий малыш тянет саночки, уж он-то точно разделяет мое настроение! Из музыкального ларька рядом с остановкой доносится песня  Тото Кутуньо в которой он как бы жалуется на то, что его лошат какие-то непонятные «Кантары». На самом деле он просто просит позволения спеть песню.
Внутри меня тишина, я даже не хочу спеть «песню», не могу. Действительность сейчас до того прекрасна, что не поддается описанию. А может это просто прелесть соллепсизма, страдать которым может себе позволить каждый творец. Так или иначе, мне вовсе не хочется ломать действительность, складывая из нее причудливые авангардистсике коллажи, подобно Пинку из «Стены», после приступа буйства.
Я прикрываю глаза, наполняющиеся оранжевым и откидываюсь на спинку кресла,   и слышу ругань возле задней двери. Внутренне застываю  и слышу как летят  вокруг меня хрустальные осколки, каскадом осыпаюсь на землю.Прощай, тишина,  добро пожаловать в реальность!