Страшный лейтенант Хохлов

Страшный лейтенант Хохлов


Вообще-то с первым взводным мне повезло. Это, правда, я потом понял, когда в Юрге попал в роту старшего лейтенанта Морозенко. Мерзенко. Отморозенко. Как мы только его не называли... Но о нем позже. Сейчас – о Хохлове. Старший лейтенант Владимир Иванович Хохлов был, я думаю, старше нас года на три-четыре. Но пропасть была такой огромной…

Это был человек не то чтобы другого поколения – другого измерения, другого летоисчисления. Мы выполняли воинскую обязанность, он – служил. Для нас время как бы остановилось… для него – стремительно шло вперед. Хохлов служил азартно, делал карьеру.

Даже мы чувствовали, что в должности взводного ему тогда было тесно…  Звездочки, должности, звания это для него имело значение.  Для нас же карьеры, благосостояния, личная жизнь – все это было в прекрасном будущем, которое ждало через два года. Солдат, как известно, спит, служба идет. А офицеру на службе не то что спать, зевать нельзя, иначе не получится устроить всё наилучшим образом.  Мы пережидали не самый приятный и плодотворный период своей жизни, а он рвал и метал, чтобы сделать карьеру. И в отличие от многих своих сослуживцев, Хохлову это противоречие между офицерскими и солдатскими устремлениями, удавалось худо-бедно преодолевать. Может он и был всего лишь взводным, но зато он командовал взводом номер один в роте номер один… И был, без сомнения взводным номер один в танковом учебно-боевом полку поселка Светлый…
      
Хохлов был самый что ни на есть орёл. Всегда начищенный, подтянутый, стремительный…
Имея рост около 180 сантиметров, на фоне невысоких сослуживцев - танкистов, он смотрелся настоящим гренадёром. Из под офицерской шапки, заломленной не по уставу,  на «дембельский манер», вился светлый, залихватский чуб. Небольшие синие глазки смотрели в упор нагло и весело. Причем, неважно, на кого  – курсанта ли, такого же как он, старлея, майора, генерала…

Вот за этот, лишенный холуйства и подобострастия взгляд, мы его уважали, пожалуй, больше всего. А некоторые офицеры, даже старшие по званию, по-моему, побаивались. Знакомство с ним у меня состоялось с сакраментального слова «ниибёт».

Так получилось, что в первый день службы я разминулся со своим взводным, но зато  в первый и последний раз увидел танк в полной боевой готовности. Утром после завтрака нас построил зампотех капитан Чурин, и предложил добровольцам поучаствовать в консервации боевых машин. Я, конечно, сделал шаг вперед – страсть как хотелось поглядеть на настоящие танки…

Бронированные выкрашенные зеленой краской гиганты произвели на меня впечатление. Капитан Чурин объяснил нам, что снаряды танка делятся на осколочно-фугасные, бронебойно-подкалиберные, кумулятивные… В каждом танке их аж сорок с чем-то там штук. И раз в год с ними надо проделывать следующую операцию: доставать из боекомплекта, счищать парафин, наносить свежий парафин и снова вставлять в боекомплект.

Помню, очень не понравились осколочно-фугасные снаряды – каждый из них весил около 50 кило. А вот бронебойно-подкалиберные наоборот вызывали симпатию – всего то 25… Каждый снаряд надо было вынуть, поставить на попа, аккуратно счистить старый парафин с боеголовки, потом макнуть в ведро с бурлящим парафином. Оно коптилось над костром, тут же возле бокса…

Было адски тяжело и жутко – это потом выяснилось, что зампотех Чурин нас на всякий случай застращал, чтоб не расслаблялись. С танковым снарядом ни хрена не будет, даже если швырнуть его на бетон с крыши ангара, даже если в костёр положить (ненадолго, конечно). Но тогда мы были в полной уверенности, что одно неосторожное движение - и все рванёт к чертовой матери…   

Я пыхтел, боялся и очень радовался, что буду служить на таких красивых и грозных машинах,  не подозревая, о том, что придется мне кататься на раздолбанной бубтянской железяке с вкладным стволом, стрелять какими -то пульками от крупнокалиберного пулемета.  Грозные боевые снаряды, которые я держал в руках в первый день своей службы, я потом больше и не увижу. Их закроют в суровых боевых танках, которые раз  в полгода заправляют, заводят, выгоняют из боксов и снова ставят в ангар. Такими снарядами стреляют только тогда, когда воюют по-настоящему.

Правда, потом была Юрга и штатные снаряды, очень похожие на боевые, но об этом – потом. Сейчас о Хохлове.

Закончив консервацию, мы возвращались из бокса гордые и счастливые. Шестнадцать часов таскать с риском для жизни тяжеленные болванки – для нас, еще совсем гражданских, было настоящим подвигом.  Три часа ночи, в казарме полумрак и мерное похрапывание… Только дневальный лениво бродит по коридору.

Я нашел свою койку и уснул почти мгновенно, представляя, как нас завтра, после того, как мы выспимся, похвалят: вот, дескать, первый день служат, а уже такую ответственную работу выполнили…

—Рота, подъем!!! Этот утренний кошмар мне предстоит переживать ближайшие два года… Но не  сегодня. Сегодня – я заслужил выспаться. Правда, я не услышал от дневального уточнения, что мол, команда «подъем»  не касается тех, кто вчера участвовал в консервации. Но это само собой…

—Не понял? — вдруг загремел над ухом чей-то голос.
После вчерашних упражнений со снарядами тело ныло, как чужое… Я попытался укрыться с головой…  Но неумолимая сила отбросила одеяло в сторону.

—Не понял? – на меня с искренним изумлением смотрел блондинистый офицер.
Ну раз не понял… Я начал терпеливо объяснять, что это мы вчера были на консервации, до трех часов…  Я был в полной уверенности, что он сейчас скажет:

—А-а-а – понятно, молодцы, ребята, такую работу вчера провернули, ну отдыхайте, отдыхайте… Что-то в этом роде.

Но офицер раздул ноздри, как молодой рысак и произнес чётко, по слогам:

- Ни-и-бёт    

Он не смеялся – только в глазах прыгали веселые искры. Зато ржали все вокруг. Я раздавленный неумолимой логикой командира, кряхтя начал наматывать портянки, приступив к постижению непостижимого: неписаных армейских законов.

Была у Хохлова привычка – что-нибудь говоря перед строем, ходить взад-вперед. Точнее – не ходить, летать орлом – он всегда при этом наклонял голову вперед и смотрел прямо перед собой, изредка, исподлобья бросая взгляды на вытянувшихся перед ним курсантов … не дай Бог заметит, что кто-то не слишком усердно его слушает.
Первое построение, знакомство и беседа Хохлова со взводом новобранцев началась с приятных вещей. Отрекомендовавшись, наш взводный заявил, что решил остановиться на некоторых моментах армейской дисциплины, в частности на команде «Подъем» которая дается всем находящимся в казарме бойцам без исключения…

—А команда Отбой тоже дается всем? — не без сарказма поинтересовался я…
Хохлов одарил меня взглядом, полным уважения, и заметил:

—А команды пи@деть вообще никто не отдавал.
Я понял, что попал в поле начальства всерьёз и надолго...
У самого Хохлова было два любимых выражения: «Не поял» и Поял». В принципе, кроме пресловутого «ниибёт» для общения с нами этого было вполне достаточно.
К примеру, наш замполит Левша во время занятий спохватывается, что забыл какие-то свои записи в ротной канцелярии и отправляет меня за ними. Я не спеша, трусцой (курсанту, вообще, по расположению полка разрешено передвигаться было только бегом или строевым шагом) перемещаюсь от учебного корпуса к казарме. А навстречу мне Хохлов, грозно хмурит брови:

—Не поял…

Это значит: «Какого хрена вы, товарищ курсант, шляетесь во время политзанятий по расположению полка, позоря меня, лучшего взводного части…» 

— Меня за конспектами замполит Левша, товарищ старший лейтенант, отправил… 

— Поял…  с почти приятельским похлопыванием по плечу это слово значило очень много:  «Да уж… этот Левша вечно что нибудь забывает, раззява, подведет меня когда нибудь под монастырь…Но ты, дружище, давай, не облажайся, одна нога здесь – другая там, и не дай бог кому-нибудь из полкового начальства на глаза попадешься…»