Праздник к нам приходит

Ранним морозным утром к старому сосновому столу на цыпочках подбиралась девочка. В крапчатой ночнушке, босая, она то и дело замирала на месте, не дыша, прислушиваясь к малейшему шороху.
Только бы мама не услышала, рассуждала она про себя. Если мама услышит и проснется, я провинюсь, что опять не спала. Мама посмотрит на часы, подумает: «Ещё так рано, а дочка не спит» – и сразу заплачет. Она всегда так делает.
Этой ночью, например, когда я не спала, продолжала рассуждать девочка, на кухне горел свет, и мама там плакала. Я точно знаю, я же слышала! Она всегда плачет, если я не сплю…
Стало совсем тихо, так, что ни звука, и девочка, поймав тишину, шмыгнула на кухню. Забравшись на шаткую табуретку, она уселась на корточки (иначе не дотянуться) и настроилась писать. Бумага и карандаш были приготовлены с вечера. Листочек украшала наряженная елочка, а под нею – подарки в разноцветных коробочках. Девочка знала, что коробочки разноцветные, несмотря на серый грифель карандаша. Из самого центра рисунка ей улыбались три держащихся за руки человечка. Средненький, совсем маленький и большой.
«МАМА», «вероника», «ПАПА». Вероника только-только научилась писать своё имя без ошибок. На это уходило не больше получаса.
На злосчастную объяснительную мама Вероники потратила всю ночь. Было невыносимо подбирать слова, способные убедить специалиста по мониторингу, что задолженность по кредиту она погасит с процентами,  как только выдадут зарплату за три месяца.
«Начальнику кредитного отдела банка …» – снова и снова, слово за словом Наталья Владимировна изливала душу, превращая объяснительную в исповедь, а исповедь – в разорванные клочки. Ей хотелось написать обо всем. О том, что такое «кризис», когда ты проработала на фабрике столько лет, и вдруг читаешь это слово в первом абзаце «о причинах сокращений». А на второй странице находишь свою фамилию.

«ЗДРАСТВУЙ ДЕДУШКА»
Вероника старательно выводила свои первые закорючки Дедушке Морозу.
Не успели нарисоваться два этих очень длинных слова, как рука девочки страшно устала и совершенно прекратила писать. Девочка поняла: рука не хочет больше работать без песенки. Она вытянула её вверх, разминая, разгоняя пальчиками теплый воздух от батареи, напевая: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали».

«Уважаемый Серик Имашевич! Я, Ефремова Наталья Владимировна, взявшая кредит в отделении вашего банка на сумму…»
В той же время, в той же квартире, только в зале, мама Вероники в который раз переписывала письмо финансовому волшебнику. Это письмо не было ни трогательным, ни коротким, ни волнительным, но давалось тоже непросто. Больше всего маме Вероники мешали чернила, которые периодически расплывались от слез.

Анатолий Сергеевич, или просто «дядь Толь», просыпался гораздо позже своих родных, и уж куда реже их писал. Но по утрам у него дрожали руки. Громоздкие, костлявые и некрасивые, с набухшими венами – они дрожали по утрам так, что дядя Толя, не прекращал расточать им комплименты и упрашивать, «чтобы только не подвели».
Он жил в том же доме, в том же подъезде, а когда-то и в той же квартире, что Вероника с мамой. Но в последние несколько месяцев ему приходилось просыпаться в подвале. Нельзя сказать, что подвал был ему ненавистен. Как может быть ненавистно это затхлое, смердящее ржавым металлом и гнилым деревом место? Нет, он относился к нему как к чему-то должному. И даже подходящему его нынешнему состоянию. Как к чему-то театральному, например, декорациям для второй поллитры.
Сегодня, в отличие от серых будней, был праздник – канун Нового Года. И Толя отлично помнил, что это за праздник, и что он обещал сегодня сделать. Он ещё не забыл, как на протяжении пяти последних месяцев вместе со своими «коллегами» каждый день отмечал как праздник. У его лучшего «друга» («друзьями» он звал собратьев по «оружию») был какой-то занимательный календарик советских времен, где все дни в угоду несмоченному горлу становились красными. Но вот наступал настоящий праздник – день, когда к его дочери должен прийти Дедушка Мороз.
Как у любого другого сантехника, бывшего инженера, занимающегося канализацией за неимением других вариантов, у Анатолия получка приходилась на момент выполнения поставленной задачи – смены прокладки в бачке, труб санузла и так далее. Ему приходилось делать работу сантехника, но больше нравилось (если не было противно), когда его принимали за слесаря. За слесаря, а не за неудавшегося инженера, занимающегося толчками. Ему казалось, что «мастер толчка» – это то, во что его бывшей меньше всего хочется верить, и о чем, как следствие, чаще всего думается.
После череды скандалов, непоправимых ошибок и бракоразводного процесса сильной половине семейства Ефремовых пришлось перелиться в подвал, оставив дочку с женой в двухкомнатной квартире на четвертом этаже первого подъезда.
Только в этот час, сидя на грязно-красном диване с оранжевыми подтеками, разбуженный трезвоном, он меньше всего думал о своей судьбе. Он думал о наступающем празднике и дрожащих руках, которые никак не могли отключить будильник.

Над подвалом, четырьмя этажами выше, дочка сантехника Толи совсем замечталась, глядя во двор, на пушистые хлопья снега, кружащие за окном. Она никак не могла придумать, что попросить у Дедушки Мороза. Ей хотелось ту самую розовую куколку в пышном платьице, а ещё – большой набор разноцветных фломастеров.
Карандаши, оставшиеся от бабушки, она подарила своему другу – пятнистому белому псу. Потому что он любит рисовать, объясняла девочка. И роет лапками землю оттого, что, наверное, очень хочет, чтобы на земле были такие же настоящие облака, как на небе. Или хотя бы наподобие.

Наталья Владимировна поставила точку, посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: морщинистое осунувшееся лицо, красные глаза и черные круги под ними. А ведь когда-то я выглядела моложе – она тяжело вздохнула. Да что там, я выглядела роскошно! Когда мы познакомились с Толей (и это было зимою), мне кавалеры проходу не давали. Господи, я была такой роскошной! – вспоминала она  – А может, и нет? Может, это он был роскошным. А я  – так, медной цепочкой, бесполезным грузом, висящим у него на шее?
Господи, о чем это я? – Наталья опомнилась. Что за вздор? Я намного лучше! Я лучше, чем эти усталые глаза несчастной женщины в зеркале. «Всё это чепуха, полный вздор» – повторяли губы из отражения, пока руки рвали вымученное письмо.

- Анатолий Сергеич, всё готово!
- Второй день пошел, как «всё готово».
- Так ведь всё готово!
- Так уж ли всё готово?
Пышная бабулька из ателье добродушно рассмеялась:
- Вам бы этим стать… филологом, во!
- Лингвистом?
- Ага, лингвистом.
- Так филологом или лингвистом, все-таки?
Тут её окончательно растрясло, так, что она стала хохотать без умолку.
- Чо вы мне голову морочите? Филолог-милолог. Ха-ха-хе! Говорю вам – всё будет, подождите минутку.
- Тёть Маш, я уже второй день жду.
- Хе-ха-ха! Не, ну вы на него поглядите – второй день ждет! Люди неделями ждут. Праздник ведь, крызис, дефяцит!
- Дефицит?
- Ага, дефяцит!
- Кризис?
- Ага, крызис!
Диалог мог продолжаться бесконечно, как бесконечно могла хохотать над «крызисом» баба Маша, если бы со склада не вернулась хорошенькая молчаливая помощница с вместительным красным мешком.
- Ставь сюды! – приказала ей баба Маша – тут усё?
- Усё.
- Ты мне подразнись ещё! А ну пошла! – баба Маша пригрозила девушка кулаком. Девушка улыбнулась, показала язык Анатолию, развернулась и ушла.
- Как же от них житья нет! Где сейчас найти нормальную помощницу? Все сейчас шибко образованные. Интернатов всяких развелось…
- Интернетов? -  уточнил Анатолий.
- Ага, их самых. Сколько мы договаривались? Две тыщи, кажись?
- Полторы.
Баба Маша вмиг посерьезнела, стала почти что суровой, лицо её обратилось в камень с высеченной на лбу высоченной надписью: «НЕ ПРОВЕДЕШЬ».
- ДВЕ.
- Полторы, тёть Маш.
- КАКАЯ Я ТЕБЕ «ТЁТЬ МАШЬ»?! ДВЕ ДАВАЙ!
- Ну, ну, не кричите так. Договаривались на полторы. Я принес полторы.
Она, кажется, вспомнила об уговоре и даже рассердилась тому, что такой уговор был.
- Какой такой уговор?! Не было уговора. А если и был, то когда тогда был? Тогда давно был? – она продолжала говорить скороговоркой – а теперь крызис! Дефяцит, крызис, понимашь? Жить не на что, платить вон той (она указала на сидящую за машинкой девушку в дальнем углу ателье) нечем! Понимашь?
- Понимашь, понимашь, тёть Маш. Вот вам полторы. Когда всё пройдет хорошо, занесу ещё пятьсот. В общем, потом занесу.
- Када потом?.. – с упреком бросила подуставшая бабка.
- Ну, потом. Потом. Когда «крызис» пройдет.
Анатолий достал из заднего кармана вареных синих джинсов три смятые бумажки и положил на заваленный лоскутами, катушками и образцами тканей стол.
Баба Маша поглядела на своего клиента недоверчиво (это уже вошло в привычку), взяла со стола три банкноты и, внимательно изучив каждую под лампой (как проверять она не знала), положила в большой карман засаленного фартука.
- Ну, ты смотри это… – говорила она, отчетливо причмокивая, но и не без недовольства в голосе – все штрафы там, санкции, помнишь, да? Если что с костюмом случится, платить за всё тебе. Адрес твой я записала.
- Записали... – задумчиво проговорил Анатолий.
- Записала – баба Маша кивнула с видом прожженного дельца («меня не проведешь»).
Как бы то ни было, она не могла знать, что сантехник Толя уже не первый месяц живет в подвале. А если б знала, никогда не стала бы смеяться при нём простодушно и без брезгливости, и уж точно никогда не отдала бы в его трясущиеся лапы этот хоть и затертый, хоть и просаленный, но все же новогодний наряд.

Вероника закончила писать. Её рука теперь не просто устала, а очень болела. Девочка решила, что рука болит потому, что хочет спать. Самой Веронике спать ни чуть не хотелось. Она решила: я лягу в кроватку, полежу. Если засну, то засну. Если нет, то нет. Даже если я не засну, ручка не так сильно обидится за то, что я не дала ей отдохнуть.
Она спрыгнула с табуретки, и поняла, что ножки тоже устали. Ох, – вздохнула она – я ведь ещё маленькая, а уже совсем старенькая. Что будет, если мама узнает, что я такая старенькая? Она, наверное, жутко расстроится. А может даже – девочка испугалась своих догадок – уйдет от меня, как папа. Но папа же ушел не поэтому. Мама говорила, что папа ушел, потому что устал. Значит, если мои ножки и ручки не отдохнут, они тоже уйдут? Ужас какой! – вздрогнула девочка – и бросилась бегом к своей кроватке.
Все эти страшные мысли так её поглотили, что она не заметила, как долго мама стояла в проходе и как внимательно её разглядывала. Стоило девочке посмотреть вверх, как она увидела, что у мамы какие-то не такие глаза. Значит, она слышала, как я не спала… - догадалась Вероника и от страшной догадки крепко прижалась к подолу маминого халата. Глазки тут же заслезились. Девочка едва сдержалась, чтоб не разреветься:
- Мамочка, прости меня, прости!
- Что такое, что случилось, Вероничка?! – Наталья Владимировна пришла в себя, все мысли о прошлом и заботы о будущем мигом вылетели из головы – Деточка моя, хорошая, что случилось? Ну что, что такое?
- Ма-ма, мамо…чка – Вероника не сумела удержать в себе всё нахлынувшие чувства и, всхлипнув, залилась слезами так, как могу только дети.
- Ну, ну, доча, ну… – сердце мамы вздрагивало от каждого всхлипа.
Наталья взяла её на руки и, укачивая, медленно понесла в спальню.
- Всё хорошо, всё хорошо – повторяла мама – Мама здесь. Мама рядом.
Не прошло и пяти минут, как девочка успокоилась.
Маленький ангелочек – улыбалась уже спящей дочурке мама. Маленький, святой ангелочек, чтобы бы я без тебя делала?
Она укрыла её пуховым одеялом (в спальне было прохладно), устроилась на краюшке кроватки и, сама того не замечая, стала тихонько, едва слышно тянуть: «Спи-и-и, моя радость, усни-и-и…»
И вот, после бессонной ночи, после десятка порванных листков исписанной бумаги, после стольких пролитых слез, Наталья Владимировна не думала ни о чем. Она напевала: «Пусть бы так было все дни…» и не думала ни о чем.

- Бог ты мой, Толян, что это? – от бородатого дворника несло тяжелым перегаром.
- Это… - Анатолий взглянул на мешок – А… это… да так. Подарок.
- Да ну, кому же? Дочке, что ли?
- Да, дочке. А что?
- Да ниче. Просто ты это, давно ей уже ниче не дарил, вроде.
- Что?!
- Ну я хотел… я хотел сказать… –  дворник с фингалом под глазом явно боялся схлопотать второй – да не… просто что за подарок хотел узнать? Большой такой.
- Не твоё дело – Анатолий копался с замком, пытаясь открыть подвальную дверь.
 Ему пришлось поставить мешок на землю, и теперь он часто на него косился, опасаясь, что этот старый пёр дворник опять что-нибудь сопрёт.
- Не моё дело? Ишь ты какой! – дворник просёк, что внимание собеседника сосредоточено на замке, и тот не сумеет ответить ему должным образом. – Ишь ты какой! Чай, разбогател? Гляжу, товаров-то тут на целый мешок.
Толя ничего не ответил, замок никак не хотел поддаваться.
- Целый мешок подарков – продолжал дворник – слушай, это, а не спёр ли ты их? Небось, спер, а? Ну ты скажи прямо, спёр ведь?
Анатолий его не слышал, он был полностью занят мыслями о том замке, что так виртуозно материл про себя.
- Да ты ладно… того… не дрейфь! Я не сдам ведь. Тока вот у самого совсем ни гроша. Если б ты хоть немножко дал по получки. Я всё верну, чесслово!
Что-то резко скрипнуло так, что Толе показалось, будто замок поддался. На самом деле это с лязгом отворилась железная дверь напротив, откуда выползла жирная баба с постной миной на лице. Она достала из кармана фартука зажигалку, и прикурила тонкую дамскую сигаретинку, зажатую в конских зубах.
- Смо-три-те, кто у нас тут! – процедила она, не выпуская изо рта сигареты. – шайка-лейка! Собутыльнички. Что, на опохмел не дают? О чем воркуем?
- Ступай, ступай. Не про тебя. – попытался отвертеться дворник.
- Ещё бы вам про меня. Кто вы – голодранцы, тунеядцы, а кто – Я.
 «Я» она всегда декламировала с большой буквы.
- Слышь, Танюх, дай сигаретку, а? – сообразив, что Анатолий бесперспективен сегодня, сиплый дворник переключился на толстуху.
- Господи Бож ты мой! И это существо ещё находит здоровье пыхтеть? Ты хоть в зеркало заглядывал? Зубов не осталось, руки-крюки, чем держать будешь?
- Чем держать, чем держать! – дворник придвинулся к продавщице из «Second Hand» и легонько хлопнул её по ляжке.
- Во-ой! – взвизгнула она – ах ты старый пер… развратник! А ну пади сюда, дон Хуан!
- Дон Жуан. Ж-У-А-Н. – проговаривая каждую букву, поправил продавщицу Анатолий. Он наконец-то открыл замок.
- ЧТО?! Самый умный, что ли?! Умник нашелся, а? Вы на него поглядите – умник!
Анатолий молча подобрал мешок и стукнул по переключателю за дверью. Где-то в глубине подвала загорелся свет.
- Эй, ты – стой! Куда собрался, умник?! И что это ещё такое? А?!
Стоящий рядом нервозный дворник вставил свои пять копеек, ехидно улыбнувшись:
- Да спер он это, зуб даю! Уже давно пора на него в милицию заявлять. То-то, думаю, деньги у меня частенько пропадать стали.
- А ну стой, кому говорят! – осклабила лошадиную пасть толстуха. Ничего удивительного, что сигарета оттуда выпала. Подловив момент, проворный дворник ловко подобрал её со снега, наметенного в сугроб, и раскурил.
Когда ошалевшая парочка повернулась к Анатолию, чтобы закончить допрос, его уже не было. Захлопнув дверь, он спускался вниз со своим «украденным» мешком.

Оставшееся до вечера время бывший инженер и бывший слесарь, нынешний Дед Мороз Толя потратил на заучивание новогодних стишков и песенок. Он был поражен тому, как много хорошего и безумно чистого было пропущено им в детстве. Он помнил пьяные выходки отца, избивающегося мать, помнил, как тот отправлял его на улицу, чтобы «поговорить с ней наедине». Помнил всё, что должно было уже забыться, выветриться, как пьяный угар, но оставалось – нескончаемой чередой кошмаров.
Но когда вырос и сам перетерпел все семейные ссоры, наступил на все возможные грабли, совершил все мыслимые и немыслимые ошибки, он начал понимать своих родителей. И научился не винить отца за то, что тот его бросил. И мать, за то, что она так рано ушла из жизни.
А сейчас он сидел в этом полумраке, в этом мерцающем свете подсевшей лампочки и читал:

Выбрал папа елочку
Самую пушистую,
Самую пушистую,
Самую душистую...
Елочка так пахнет -
Мама сразу ахнет!
Ёлочка – это же так очевидно! – осенило его – Какой Новый Год без ёлки? Куда Дед Мороз будет складывать подарки? А откуда он возьмет подарки?.. – вопросы не кончались – Какой праздник без хорошей погоды? О каком празднике вообще может идти речь в этом гадюшнике?! Нет, только не этот город. Вонючий, пропитанный дымом, черный от смога, пыльный, построенный на угле. И дом в этом городе, и четвертый этаж в доме, и пятая квартира на четвертом этаже. Праздник без ёлки! Новый Год без ёлки!
Ёлки-палки – на этом самый сумрачный Дед Мороз в мире провалился в сон.

В квартире отставного офицера Филатова было шумно. Но шум тот был праздничным, предновогодним. В том шуме было главное – заливистый детский смех.
Жена Филатова – Анна Андреевна Филатова готовила оливье. На столе уже стояла ваза с мандаринами, и число мандаринов в ней не переставало сокращаться. Андрей Алексеевич Филатов решил, что будет достаточно накрыть кухонный стол, потому что в гостиной дети играют и смотрят новогодние программы. В центре гостиной ёлка, которая никому, разумеется, не мешает. Вокруг этой елки дети водят хоровод вместе с Дедушкой Морозом, который уже уходит. Во всяком случае, так хотелось главе семейства.
Стрелка часов продвинулась к десяти, и до Нового Года оставалось совсем нечего. По телевизору показывали Галкина и Задорнова, показывали Харламова и Мартиросяна, Галустяна и Петросяна, словом, всех, под чьи шутки так прекрасно смеяться и жевать апельсинные дольки, когда лежишь на диване, а твоя жена на кухне готовит праздничный ужин.
Для настоящего праздника не доставало двух вещей – отправить шумных детей спать, и напиться. А ещё лучше, напиться, а потом отправить. Но непременно напиться. Чем быстрее, тем лучше. Во всяком случае, так хотелось глава семейства.
Когда «звезды на льду» вовсю расточали любезности, комплименты и поздравления, дверной звонок задребезжал, и хозяин звонка, а также всей квартиры, глава семейства и всё такое рявкнул:
- Эй там! Слышишь?! Пойди, открой.
Женщина молча отложила нож (хотя ей совсем не хотелось его откладывать, а даже наоборот, хотелось использовать по прямому назначению – резать) и пошла открывать.
За порогом, как ожидалось, стоял Дедушка Мороз. Чуть более потрепанный, чем ожидалось, но все же в шубе, с шапкой и бородой – то есть, со всеми атрибутами.
- О, проходите – женщина пропустила его в дом. – минуточку, это мой муж… это, в общем, вы с ним переговорите... Андре-е-ей!
- Кто там ещё? – нехотя откликнулся глава семейства.
- Ну… к нам… пришел.
- Кто пришел?!
- Ну… кого ты хотел.
Андрей почесал затылок. Достали, подумал он. Тьфу ты блин, Дед Мороз. Он поднялся с дивана и, пыхтя, поглядывая на впадину на месте лежбища, прошел в коридор.
- Это… как вас зовут, извините? – обратилась к Деду Морозу жена.
- Толя.
- Это Толя. А это мой муж – Андрей.
- Алексеевич – зыркнул он на жену.
- Алексеевич – отвела она взгляд.
- Ну так что, Толя, дела такие – начал инструктаж пузатый офицер – ты сейчас, короче, развлекаешь детей, ну, там, хороводы, всё такое, а потом рассчитываемся, идет?
И не ожидая ответа, сразу же обратился к жене:
- Так на сколько вы договорились?
- На пять – она смотрела в пол, как провинившаяся девчонка.
- Пять? – с угрозой в голосе Андрей Алексеевич обратился к Деду Морозу.
- Да, вроде так. – пробубнил Анатолий.
- Так «вроде» или «так»?
- Да, так.
- Ну и хорошо. Ну и по рукам. Выпьешь? – он жестко хлопнул дедушку по плечу, отчего у того съехала набок шапка с бородой. – Пойдем, выпьем. У тебя там борода сползла, поправь.
- Андре-е-ей – тихим, чуть ли не умоляющим голосом протянула жена – как же он будит пить, когда дети?
- Точно. – выпалил офицер (звучало совсем как «так точно») – ладно. Тогда потом, тогда после. Ну, давай, иди. Они там, в зале – он указал рукой на комнату за широкими закрытыми дверьми. Из причудливой формы стекол разноцветными лучами струились пляшущие огоньки гирлянд.
- А как же подарки?.. – спросила жена неуверенно.
- А, ну, да. Принеси.
И Анна молча принесла. Анатолий раскрыл мешок, в него едва умещались внушительные упаковки. Что внутри – он мог только догадываться.

Мальчику было девять, девочке – пять. Стишков, песенок и новогодних игр они не знали.
Девочка стояла, ковыряясь в носу. А мальчик… мальчику было все равно. Он шевелил губами, читая про себя: «Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты!»
Один за другим Анатолий доставал подарки из мешка: портативную игровую приставку, огромную машину на пульте управления, куклу, величиной с Веронику…
Вдруг, он остановился, подумав о Веронике. Который сейчас час? Сколько времени прошло? – пытался он вспомнить. – Нужно успеть… где же я теперь куплю елку?.. сейчас её уже нигде и не купишь… а может, купить прямо здесь?.. зачем им ёлка?.. не нужна им ёлка… скоро дети пойдут в детскую, будут играть в крутые игрушки, зачем им елка?..
- Ей, братан. То есть, дедушка. Давай, доставай подарки дальше – оборвал ход мыслей Анатолия отставной вояка.
- Да, да… – отозвался дед Мороз.
Когда это закончится? – спрашивал он себя. Когда закончится ЭТОТ праздник, и начнется наш, семейный, настоящий. С елкой, Наташей и единственной Вероникой.

- Моя фамилия Филатов. Слыхал, небось?
- Нет, не слыхал. – Анатолий устал. Он ждал, когда ему заплатят, чтобы убраться из этого дома навсегда. Хозяева таких домов – это хозяева всего, что в доме – говорил он себе – и если ты приходишь к ним, ты тоже становишься их собственностью. Ты становишься их собственностью на час или два, а то и больше. Они тебя покупают, как подарки в твоём мешке. И ты уже их собственность, если конечно не докажешь обратное.
- Послушайте, давайте уже рассчитаемся, ладно?
Хозяин, арендовавший деда Мороза на час, недовольно отмахнулся:
- Ладно, ладно. Давай рассчитаемся. Только давай сначала выпьем. Идёт?
- Нет, не идет. Я не пью.
Но хозяин уже налил.
- Я не спрашиваю, пьешь ли ты. Я говорю: давай выпьем. Выпьешь со мной, и я тебе заплачу. На сколько мы договаривались? На пять, кажется?
- На пять – пробормотал Анатолий в растерянности.
- На сколько?! – почти что с угрозой переспросил офицер.
- На… пять… – ещё более сконфузившись, повторил Анатолий.
- Ну пять – так пять! Давай, хлопнем! – Андрей Алексеевич поднес рюмку.
Было уже поздно отказываться. Анатолию хотелось сбежать оттуда как можно скорее.
- Хлопнем…  –  вздохнул Дед Мороз и опрокинул первую.

На восьмой Дед Мороз красный нос сбился со счету.
- Филатов, да?
- Ну.
- Это как поэт, что ли?
- Как хто-о-о?! – гортанным голосом переспросил военный.
- Ну, поэт. Поэт такой есть – Леонид Филатов. И актер ещё.
- И актер Филатов?
- Да не-е-е. Это один и тот же человек.
- Так ты же говоришь, что есть поэт и есть актер?
- Проехали…
- Не проехали, а поехали – давай ещё по одной – но не успел глава семейства, хозяин дома и всего, что в нем, разлить, как получил тапком по роже.
- ТЫ УРОД! Гнусный! Безмозглый! Бесчеловечный! – полетел второй тапок.
- Что, что такое? – ещё не пришел в себя офицер.
- ЧТО ТАКОЕ?! А ВОТ ЧТО! – в ход пошли тарелки.
У отставного офицера, несмотря на возраст и тучную комплекцию, была просто фантастическая реакция. Он увернулся, тарелка угодила в стену и разбилась вдребезги.
Красная, как раскаленный уголь, казавшаяся прежде кроткой и смиренной жена, вдруг разбушевалась не на шутку.
- Читай по губам, скотина: Я, ТЕБЯ, НЕНАВИЖУ. Ты мне всю душу высосал, кровопиец. Сделал из меня истеричку. И я тебе всё прощала. Боже мой, какая дура! Я тебе всё прощала. – салат оливье плюхнулся на пол, теперь кухонный линолеум напоминал поле битвы.
- Я, я, подожди… – не успел Филатов вставить и слова, как в него полетела ещё одна тарелка. Столовый сервиз убывал, как апельсины часом раньше. 
- ЗАТКНИСЬ! Говорить буду я, а ты уже всё сказал, понял?! Говорить здесь буду я!
Тут она вспомнила, что на кухне помимо непутевого муженька есть ещё свидетель – Дед Мороз. Она решила заручиться его поддержкой.
- Вот вы, кажется, нормальный мужчина. Скажите мне, что это за ТВАРЬ такая – которая ничего не делает, днями лежит на диване и смотрит свой долбанный телек?!
Анатолий, ошарашенный таким поворотом событий, промычал что-то невнятное.
- Скажите, что это за мужик с обрюзглым лицом, брюхом, свисающим как… как… – споткнулась она о неудачное сравнение – как чёрт знает что!
Офицер, позабыв про напускную уверенность, сидел с отвисшей челюстью в особой задумчивости лица, как у отсталого в развитии ребенка.
- Офицер, Офи-цер! – продолжала жена, обращаясь к Анатолию – конечно! Только и разговоров, что о боевых заслугах! Перед родней да друзьями-выпивохами. Посмотрите-ка, каков герой! Каков герой, жопа с экватор! Заслужил жирок перед отчизной в комиссариате. Заработал, наел на деньги с материнского горя. Каков герой, настоящий офицер, поглядите!
Анатолию не осталось ничего, кроме как таращиться на бледного размякшего мужчину напротив. У Андрея Алексеевича Филатова, отставного офицера, главы семейства, хозяина дома и всего, что в нём, дрожали губы.
Он тяжело поднялся с места, сделал пару неуверенных шажков к жене, и ударил её ладонью наотмашь.

Анна ахнула и, после несколько секунд оцепенения, дернулась к кухонной тумбе, схватила лежащий на разделочной доске нож и махнула и в сторону, не глядя.
Филатов встал как вкопанный. На животе медленно расходилась майка, обнажая кровавый порез. Порез был неглубоким – считай, царапиной, но Анна Андреевна уже ничего не соображала. Рука её дрогнула и уронила нож.
Муж упал перед женой на колени, прямо на салат, испачкав трико. Жена прикрыла раскрасневшееся лицо руками и заревела, сотрясаясь спиною. Муж обхватил её ноги, прижался к ним как ребенок и едва слышно захныкал.
Анатолий встал, почувствовав тошноту, – мутным взглядом проводя светло-желтый линолеум с коричневыми квадратами, осколками белого фарфора, зелеными горошинками и кусочками молочной колбасы, заправленной майонезом. Мысленно прощаясь с людьми ему не знакомыми, их домом, их кухней, и столом. С пустой бутылкой водки и мандаринами, со всем, от чего голова шла кругом.
На негнущихся ногах он покинул кухню. В коридоре стояли дети. Мальчик и девочка. Два таких похожих до слез лица. Потрясенный, он только заметил, как они были похожи. Ротики, носики, брови и глаза, исполненные тревоги. Как будто не он (сантехник из подвала), а кто-то другой, добрый и мудрый – Дедушка Мороз – успокаивал их:
- Всё хорошо, детишки. Мама с папой уже помирились. Всё хорошо…
Этому дедушке никогда раньше, ни в новогоднюю ночь, ни в другие дни не приходилось видеть таких тревожных ребячьих лиц. Он пулей вылетел из квартиры, спотыкаясь, прыгая через ступеньки – вниз – с одной лишь мыслью: обратно не возвращаться.

Мама Вероники проснулась от взрывов петард и фейерверков, когда стрелки часов указывали на двенадцать. Часы – это единственный точный механизм в этом доме, взгрустнулось Наталье. Часы всегда делают то, что нужно. Жаль, только стрелки бегут слишком быстро. Вот если б чуточку помедленнее… – думала она – если бы отложить этот праздник до лучших времен. С другой стороны, никогда не знаешь, когда эти времена наступят. А Новой Год приходит точно по часам.
Мама провела по светлым, гладким волосам дочурки, наслаждаясь тем, как она упоительно спит ангельским сном. И не решилась её будить.
Она сходила в зал, проверила все ли на месте, лежат ли подарки под ёлкой (с ёлкой помог сослуживец), работают ли огоньки. Всё. Праздник готов, подумала она. И только Дедушки Мороза нам не хватает. Она села за письменный стол, чтобы попробовать ещё раз с письмом, но тут кто-то постучал в дверь.
Наташа подошла к глазку и увидела в нём мужчину в красной шубе, вываленной в снегу.
- Кто там?
- Наташ. Эт я. Дед Мороз.
- Кто там? – повторила Наталья вопрос.
- Это я, Толя.
Она открыла дверь. На пороге стоял Анатолий Ефремов – её бывший муж. Мужчина крепкого телосложения, высокого роста с густыми черными волосами, густыми бровями, зелеными глазами и чувственными губами. Он был одет в костюм Деда Мороза, как стало теперь ясно. В правой руке у него была накладная борода, прицепленная к шапке.
- Наташ. С Новым Годом.
- С Новым Годом, Толя – в последнее время Наташе часто приходилось видеть бывшего мужа таким. Она знала, что он страдает не меньше её. И что, по всей видимости, нет дороги обратно. Он снова пьет, а значит, снова врет. Значит, всё, в чем он божился неделю назад – это пустая брехня.
- Наташ, я Дед Мороз.
- Толя, ты клятву давал, что не будешь пить. Давал?
- Наташ, я… хотел…
- Давал?
- Давал…
- И что, сдержал?
Анатолию нечего было ответить. Наталья смотрела на него с жалостью. Как на то, что осталось от человека.
- А давай я тебе стишок расскажу: Выбрал папа елочку…
- Толя, я знаю этот стишок.
- Знаешь?..
- Да, знаю.
- Мама, а кто это пришел? – Вероника проснулась.
- Никто, доченька.
- ЭТО ДЕ-ДУШ-КА МО-РОЗ – выделяя каждую «о», громогласно проговаривал Анатолий, спешно натягивая шапку с бородой.
- Дедушка Мороз! – обрадовалась девочка – Мам, скажи, что я сейчас.
- Эх, Толя, Толя… – Наталья смотрела на мужчину как на великовозрастное дитя – не буду вам мешать. Она ушла на кухню.
Прибежала Вероника, одетая в воздушное розовое платьице.
- ЗдрАствуй, дЕвочкА!
- Здрасьте, дедушка.
- КакОе красивОе плАтьице! КтО тебе его пОдарИл?
- Папа. – Вероника вздохнула.
- А чтО ты девОчка так вздыхАешь? Сейчас ведь НОвый ГОд!
- Не знаю, дедушка. То есть знаю… Дедушка-а-а, а ты всегда так говоришь?
- Как гОвОрю, девочка?
- Ну, о-О-о! Так вОт.
Анатолий громко рассмеялся. Давно он так не смеялся. По-настоящему, не как Дед Мороз, а как счастливый отец.
- Нет, не всегда. Я могу и нормально.
- Дедушка-а-а, а ты знаешь, я тебе сегодня писала…
- Знаю.
- Дедушка-а-а, а ты знаешь, что я просила?
- Нет, я не успел прочитать.
- И не читай, дедушка.
- Почему же?
- Я уже не хочу, чего хотела.
- А чего ты хочешь?
- Можно на ушко – девочка перешла на полушепот.
- Можно – Толя наклонил голову пониже.
Вероника потянулась на носочках и тихонько, едва слышно прошептала:
- Хочу… чтобы… папа пришел.
У Толи к горлу подкатил комок. Он едва нашел в себе силы вытянуться и ответить:
- ХОрОшО!
- Ну, во-О-от… опять! – девочка рассмеялась.

В коморке было так же сыро и так же мрачно, как предпраздничным утром. На сейчас Толю это нисколько не беспокоило. Его беспокоило то, какой подарок он принесет своей дочери. Так получилось, что денег он не заработал, елку не купил и теперь, без гроша в кармане, он должен был что-то придумать. Это что-то непременно поможет девочке почувствовать праздник.
Переоблачаясь в слесаря, укладывая вещи Деда Мороза, Толя посмеялся про себя: «Бабусь, а ты осталась без мешка...»
Выбравшись на воздух, он расправил плечи, почувствовал, как слабый ветерок румянит щеки. Там и здесь, повсюду в городе горели огоньки. Люди ходили с бенгальскими свечами, читали хором какие-то мантры, заклиная этот год на успешность.
В Новом Году родной город словно заново родился, стал крошечным, сказочным. Снежинки сыпались не переставая. Толя устремил взгляд в небо, раскрыв рот от изумления. Господи, если ты там, наверху, спасибо. – благодарил он – Спасибо, что я могу видеть, слышать, дышать. И что, несмотря на всё, я счастлив.
Хлопки, смешки, взрывы, выстрелы, свист – город обрёл дар речи. Его первыми словами были слова поздравления, слова пожелания, слова благодарения. Нет ничего лучше, чем здесь, подумал Толя. Нет ничего лучше родного города, родной улицы, родного дома, первого подъезда, четвертого этажа и пятой квартиры.
Праздничный оркестр на секунду затих, и в эту секунду Толя уловил тонкое жалобное скуление, которое доносилось из-под трубы с обратной стороны входа в подвал. 
Он стал идти на звук и увидел маленького белого песика с черными пятнами. Песик был слишком ухоженным для дворняжки и, очевидно, не умел жить по правилам улиц. Он трясся от холода, повизгивая и скуля.
- Ну, ну, собачка, ты чего? – спросил Толя у пса.
Пёсик заскулил в ответ.
- Ладно, ладно. Понял тебя. Пойдем. – Толя поднял его на руки и потрепал за ухом. – Каков красавец, каков красавец!

Когда Наташа отворила дверь, на площадке стоял её муж. Розовощекий, статный, веселый и улыбчивый. Почти тот же, каким она его запомнила на первом свидании.
В руках у него тявкал мохнатый подарок.
- Папа! Папа! – радовалась дочка, стоявшая рядом.
- Привет, моя хорошая. Это тебе от меня. – он переступил через порог и дал дочке подержать собачку.
Вероника обхватила её руками, та лизнула ей носик в ответ, и девочка рассмеялась. 
- Спасибо, папа! Знаешь это тот самый песик, которому я подарила карандаши.
- Правда? Тот самый?
- Да!
Толя поглядел на дочку, на маму – обе улыбались. Он обратился к Наталье:
- Не волнуйся, я буду его выгуливать. Если хочешь, он будет жить у меня.
Он умилялся тому, как дочурка играет со старым другом:
- Знаешь, она вся в маму. Такая же красивая.
- И такая же добрая, как ты. – глаза Наташи слезились. – Извини, я на секунду.
- Папа, а куда это мама?
- На кухню.
- А зачем?
- Накрывать на стол.
- А она там не плачет?
- Нет, ты что. Почему она должна плакать?
- Понимаешь, мама плачет, когда я не сплю по ночам.
- Теперь не будет.
- Правда?
- Правда. Это же праздник, зачем ей плакать?
- Не знаю. У неё в глазах так, как будто она хочет плакать.
- Нет, сейчас мама хочет смеяться.
- Правда?
- Правда.

Из прихожей не было видно всего, что творилось на кухне. Тусклая светильник отбрасывал неровный  свет, отчего на выцветших обоях подрагивала расплывчатая тень. Было сложно сказать, плачет она или смеется.