Осада

В  драме «Осада»  отражены реальные события из истории города  Брянска. С октября по 15 декабря 1607 года город  осаждали войска   Лжедмитрия  П.    Оборону   Брянска   возглавили  протопоп местного  Покровского собора  Алексий, воеводы  М.Кашин и А. Ржевский.   Жажда, голод, болезни не сломили  защитников города, они выстояли.
Царь Василий Шуйский жаловал за брянскую осаду воевод М.Кашина и А.Ржевского каждого шубой и кубком. Примечательно, что Андрей Ржевский остался недоволен царским жалованьем, о чем и «бил челом царю  Василью»,  утверждая, что  «его де (Михаила Кашина), государь,  во   Брянске лишь имя было, а служба де была и промысел мой, холопа твоего, вели, государь,  про  то сыскать всей ратью…»
            Царь отказал  Ржевскому в челобитной: «Потому князю Михаилу дана  шуба и кубок лутче   твоего, что он боярин да перед тобою в отечестве  чесной  человек».
            Этот эпизод свидетельствовал не только о наличии непростых отношений между воеводами Кашиным и Ржевским, но и о том, что Ржевскому не забыли его службу самозванцу Григорию Отрепьеву.
           Позднее,  уже государь Михаил Федорович  пожаловал «Покровского собора Протопопу Алексию» за то, что «в осадное время…от него, протопопа Алексия, из двора взято и роздано всяким ратным и осадным людям безденежно сто семьдесят пять четвертей ржи; и за его, протопопа, рачение и  протчия  деяния»,  несколько дворцовых   деревень и сел.
Протопоп Алексий в числе других  депутатов от  Брянска подписал знаменитую Грамоту об утверждении династии Романовых на Всероссийский престол.


                ______________



         1607 год. Конец ноября. Брянск. Город осаждают войска    Лжедмитрия II. В городе голод, почти не осталось запасов пороха. Над колокольней  ветхой  деревянной церкви Покрова свинцовые тучи. Слышны выстрелы. У земляного крепостного вала пушки,  ядра. К костру  жмутся   пушкари   Девятка,  пожилой Кузьма и  юный Никита.


Девятка (встает). Погодьте  балаболить  (подходит к крепостному валу, прислушивается).  Заваруха,  кажись,  поблизости?  Бранятся…
Кузьма. Тихо будто.

          Девятка возвращается к костру.

Кузьма. …За грехи  свои  несем тяжкий крест.
Никита.  За что еще? Сказывают, земля наша стоит на бесконечной воде,  из воды до неба  столп торчит,   к столпу привязан сам дьявол. Мы, людишки, грешим: впали в пьянство великое, в лихвы и неправды, и во всякие злые дела,  а дьявол тому не нарадуется, раскачивает столп, вздыбливает море-окиян.  И обрушиваются на нас, неразумных,  беды   да напасти несусветные.
Девятка. Тебя с твоим дьяволом в два уха не уберешь.
Кузьма. Припомни старика блаженного, что в  прошлом  лете в наших местах  милостыней под окны  пробивался  и что он  поведал. Самолично  зрел, как на небе под Москвой сражались друг с другом огненные полчища,  являлись по два месяца, по три солнца, вещал  - к великой  беде. 
Дявятка. Горбун  что ль,  бродяжка тот?
Кузьма. Он  самый.   Ты и тогда   лыбился,   а  блаженный,  как в воду глядел.
Никита. Пытал  у отца  Алексия. Он  сказывал: Бог не дал знать, что кому от того будет, что небесные знамения -  твари  Божие,   Ему,  Творцу,    и  робят,   а  рассуждать про то никому не след.
Девятка.  Знамения   те  к нашей  выгоде.
Кузьма. Когда бы так!  По щиколотку в крови ныне  хлюпаем  и   покуда  не покаемся,  все  в  ей захлебнемся. 
Никита (крестится). Со страху   окочуриться  недолго.
Девятка. А как не грешен кто?
Кузьма.  Не  об   себе ли, молодец, токуешь?
Девятка. Об  черте рогатом…
Кузьма. Об  себе, значит… Тебе  за  паскудство с  чужими женками  дорога  прямиком в рай вымощена. (Пауза).  Туда, где горшки обжигают. Погодь,  нарвешься  на  лося  огроменного,  что  сам,   вмиг  ухарство твое вышибет.
Девятка. Пронесет,   на  энтом  месте, как  на лужах,  следов не бывает.
Кузьма. Тьфу,   срамник!
Девятка. Но твоя правда, Кузьма,  грехов на мне, что репья  на собаке.  Об  Микитке  слово. Паробок, не сподобился  покудова  согрешить, разве, когда литовцы прут на крепость,   порты  у его от дерьма  трещат, стоять рядом гидко…
Никита (вскакивает).  Когда  такое  было?
Кузьма  (усаживает Никиту за тулуп). Мимо  пускай, ему  б зубы  сушить…
Никита. Брехать нечего!
Девятка (смеясь, обнимает Никиту). Старуха  на мир  три года дулась, а мир того не ведал.   В   порты тебе  не заглядывал.   И  было что, не велик грех.
Никита (пытается высвободиться  из -  под  руки  Девятки). Опять свое ладит!
Кузьма (толкает  плечом  Девятку).  Будет придуряться! Никак боярин твой  бывший  у кузни озирается?
Девятка  (всматривается). Он и есть.  Охота   шастать  в непогодь?
Кузьма. Покличь,   да выспроси.
Девятка.  Так он  и скажется. К чужой кривде  воз  своей вывернет.
Кузьма.  Не цепляй, пущай    восвояси топает.
Девятка (кричит).  Акинфий  Петрович, обронил чего?
Никита. Не слышит…
Девятка. Скажите,  еще слеп,  что  крот. Стрекача задал,  как ошпаренный…(Пауза). Глянул на боярина,   и   точь  выспятчами  наподдали,  – все внутренности мои расторгаются. Сразу припомнил грех свой давний. (Никите).  Поведать?
Никита. Свисти, все одно не  отлипнешь.
Девятка. Сызмальства  мне  чужого не надобно –  обхожусь краденым, а  вот  у  Акинфия  Петровича  стянуть ничего не сподобился.
Кузьма.   Холоп его, Филька, жалился: и в дородный год  боярин  лыко с камней  драл, а ноне, в  голодень,  за  крохой   какой  оброненной  потянешься  – загрызть норовит.
Девятка. Щедрость боярина  на себе спытал. Тятенька за отцовские долги гнул  на его спину и увяз,  что  в трясине, подался  в кабалу с женкой и ребятней. Девять  детишек прижили.  Мне,  последышу,   едва   одиннадцать  годков  минуло, как   Микитке …
Никита (вскакивает).  Пятнадцать   скоро сполнится!
Девятка.  Я про чего? Такой   же  был  малой  и  бестолковый.
Никита.  Зато  счас   у тебя    ума   палата,    да   пудовые  на ей засовы.
Кузьма (вновь усаживает  Никиту).    Потому прозвали  так?
Девятка. Батюшкина забава. Вбил себе: имя  судьбу человеку делает. Говаривал,  что ни  холоп, бобыль, крестьянин, - беспременно Сенька, Степка, Маланья… И   жизня   у всех  хужей  худого – корявая,  невмоготу.   Грела  батюшку надежда, что   имя  такое  принесет  мальцу   счастье – удачу. 
Кузьма.  Я и  гляжу,  счастье  к тебе в открытые  ворота ломится.
Девятка. Счастье не кобылка,  по прямой дорожке  не везет. А  и  сказать  угадал батюшка:  живуч, силенкой  не обижен…
Кузьма. Раскрякался!  Кто на похвальбе ходит, завсегда посрамленным бывает.  Про  боярина  лучше  городи.
Девятка. Что боярину?  Жилы тянул, выколачивая недоимки, сживывал  со свету всякого, кто  поперек   смел  вякнуть.  Как-то в саду словил, - яблоки  его таскал,  повелел  батогами  драть.
Никита. Батогами!?
Девятка. А ты лохань  меду  через края  от  жлоба  захотел?
Никита.  Дите никак…
Девятка. Батожье – дерево божье, терпеть можно. Несколько ден отлежался в копне и как наново  родился. После того собрался  оглоеду  красного петуха  пустить. Тятенька  прознал,  коршуном налетел: «Животов наших не щадишь, извести удумал!..». Не пошел супротив,  но в курятню хоря  боярину  отловил.  Так он  на  всю звездную блажил, что по миру нагишом пустили… А голод обрушился, погнал  нас  со двора - не жильцы  стали, от худобы в один кафтан  все втиснуться могли.  Отпускную  дал, окромя старших братьев.  Семку со Степкой  погнал без письменного вида и  всякой зацепки.
Кузьма. Чтоб опосля  клепать в бегстве и сносе, судом разорять  пригреет кто,  даст  у себя дело и пищу.  Ушлый!
Девятка. А то! Братья   ни  и у кого не осели,  в  Дикое Поле  подались за волей.
Никита. Под боком  злыдень   –  самое времечко по ребрам ему  пройтись.
Кузьма.  Ребра у нас  скрозь кожу  прут,  живем - не жуем, проглотим – давимся, а боярина   и  ноне   в три обхвата не обнимешь,  лоснится…
Никита.  Пооскрести   б  ему  жирок.
Девятка. Бока  помять можно,  да   поостыла злость – обида.  Жалкий он,  все   угодить норовит.  Встренемся  где    -  в душу вьется, в зятья  зазывает, воркует: «Знамо, что богатырем  вымахаешь,  не дал бы вольную.  Такого работничка  упустил!».

          Слышны  голоса. Стрелец Федот  выталкивает к костру связанного, с мешком на голове  мужика.  Тот  упирается,    грубо ругается. 

Федот. Не чертыхайся, зараза!
Девятка. От вас  и текла брань?
Федот.  Медведище  проклятый!  Едва  сладили… Пущай перед воеводой  ответ держит:  кто таков  и   куда  топал.
Девятка. Дай глянуть, Федот,  от самопала (вытаскивает и снова засовывает  за пояс самопал)  не сбежит.
Федот. Рыпнется  -  в дугу согну…
Голос пленника. Кто кого еще!
Федот (намахивается  кистенем).  Пошуми  у меня…

      Федот  стаскивает  с головы пленника мешок. Девятка охает, удивленно всплескивает руками.

Кузьма. Что с  им?
Никита. Дьяволом стращал,  и  примерещилось…
Девятка. Братенник то мой  старшой,  Степка (торопливо развязывает веревки).
Федот. А мы  порешили - вражина. Ужом скользил. (Всматривается в разбитое лицо Степана).  Неужто   я   так?
Степан (недовольно). Куда тебе хиляку!  Отвернулся от плетня  да  наскочил   на колоду…
Федот (примирительно). Кистенем  тебя  попотчевали,  иначе б  не свалили. Слава святым, вскользь! 
Степан. Бывает,  и  кошка собаку заедает...
Федот.  Куда его?
Никита (освобождает рядом  место). К огню давай, Степан,  намаялся по всему…
Федот. Не вражина и  ладно,  пора  в засаду…

                Уходит.

Кузьма (Никите). И нам след прикорнуть,  тут безнадежное дело, а в землянке без  ветру     не так зябко.
Никита (согласно). Впереди ночь в дозоре маяться…

              Кузьма и Никита уходят.

 Степан.  Не  чаял   обнять. А здоровый –  то! Чистый мужик! (Пауза). Остальные  как?  Матушка с  тятенькой? Детвора? Весточки  не имел об  их.
Девятка (пауза). Окромя  меня никого  не осталось. Все  в голодный год   прибрались. (Продолжительная пауза) Я помытарился  милостынею промеж дворов  да  прибился  служкою в монастырь.  И там не мед… Читать псалтырь,   поклоны  в заутреню  и   вечерню  бить не по мне. Две  зимы терпел,  боле не смог. Поблагодарил  игумена  за хлеб – соль и подался  на простор, лесом  дышать и  травами.  Русь исходил вдоль - поперек,  пока не наладился  в пушкари,  ныне государевой службой  кормлюсь.
Степан.  Мои  вести не светлее.  Семка  еще в   прошлом годе  голову сложил под  градом Москвой.  Взяли бы  и  Белокаменную,  когда  бы  не козни   боярские. Истома Пашков  с  Прокопием  Ляпуновым  в последний момент отложились  к  Шуйскому,   в спину ударили…  При осаде Москвы   на моих глазах Семку  ядром и убило.
Девятка. Вот оно как!  Я государя нашего  сторону держу, а  ты и  Семка  с татями  кружили,   с  Болотниковым  Ивашкой   заодно воровали…
Степан.   С им,  брат.  Про   его   много чего врут путаники,  в ненависти  называют волком и хищником. Без малого   год подле   Иван  Исаича  держался.  Храбрый, в военном деле искусный человек. Народ,  мужичье больше,  тянулся за им.   Набегались от нас воеводы  Шуйского…
Девятка (невесело усмехаясь). И от тульских сидельцев бегали?
Степан. Тулу  берегли   и  когда плотину перекрыли,  город затоплять взялись. Надежа грела:  царевича  Димитрия дожидались. Грамоты  ему слали: «От границы до Москвы все наше, приди и возьми!».  Не пришел, не откликнулся. Крепость воевода сдал лишь  уразумев, что в имя царевича другой   облачился.   Опять же Шуйскому  доверился. Обещался сложить  гнев на милость,  крест целовал на том, что не станет чинить расправу тем, кто супротив шел. Сам  Иван Исаич с верными  товарищами мог  тайными тропками выбраться из Тулы.  Ищи тогда  ветра в поле… Остался до конца с нами.
 Девятка.  Клятву-то  сполнил царь?
Степан. Как же! От крови Упа, речка  там  у  их такая, червонной сделалась. Сидельцев тульских  точно скот дубьем  били,  сажали в воду. Бессчетно  виселиц  с мужиками  пускали по реке, еще боле  горемык на колу преставились.
Девятка. Зазря, Степка, к нам  подался. Без  питья мы тут мыкались.  Ночами  по трижды, по четырежды пробирались  к Десне. Встречали  нас литовцы огненным боем,  многих ранили и побивали. Дожди выручили… Ноне  без  снеди перебиваемся.
Степан. Конь  и тот на свою сторону рвется.   У  тебя   душа, небось,    сербила  об мне  с Семкой?   Моя   тож  не каменная,  стосковалась…

             Появляются воеводы Кашин и Ржевский.  Рядом со свистом проносится ядро.

Ржевский (пригибает  голову).  Паля  – я  – я  - т…
Девятка.  Без   роздыху,  с  пушек   и  пищалей. Страху нагнать взялись.
Ржевский. И как?
Девятка. Устали ядрам кланяться,  попривыкли.  С опохмелья, должно,   резвятся,   больше  по воронам    лупят,   хоть руки на небо подымай.
Кашин. Мне донесли  лазутчика  здесь  взяли.
Девятка. Не лазутчик – то! Брат   мой кровный, Степка.
Кашин. Вижу,  схожи.  (Степану).  В крепость зачем?
Степан. От карачевцев  встречных   прознал:  в  великой нужде вы тут прозябаете,  потому свернул.
Ржевский. Воры  город  надежно обложили, а он  сподобился прошмыгнуть. (Степану). Засланный?   Крепкий  спрос  учиним,   –   повинишься.
Степан. Повинился,  было б в чем.
Девятка (горячась). Братенник  то  мой!
Кашин.   Князь   дело говорит:   мудрено  попасть в  крепость  скрозь  засады.
Девятка. Я  сколь раз   сподобился!
Степан (перебивая Девятку). Мудрено чужаку, а я здешний, карачижский, сызмальства   кажную  кочку тутошнюю  облазил.  Ночью, до свету, от  берега на брюхе по оврагу полз,  опосля  в мел зарылся.  А когда  они  нахлебались  медовухи,  зачали  собакам  сено косить,  с дубьем  пошли   друг на дружку,  я  ноги в руки  -  и к вам...

             Появляется  озабоченный  Гансберг.  Быстро подходит  к  Кашину и Ржевскому, отводит их в сторону.

Кашин (Гансбергу).  О чем кручина?
Гансберг (с сильным акцентом).  Мои  люди  недовольны, что  царь   слову  не хозяин. Когда  зазывал  к себе от Димитрия,  обещал  хорошие деньги  и хлеб, золото обещал  за раны и  убитых ворят. Этим к службе  приохотил,  но мы  ничего  не получили. Немецкие люди рассержены за неплатеж. Чего  ждем?
Кашин. На подходе государева  рать,   потерпеть  недолго  осталось.
Гансберг. Говорил, руками  машут: «За  Димитрием  сила, не  пустит он царских  воевод  в город».
Ржевский. Это   бабушка надвое сказала.
Гансберг. Отвечаю, как   говорили   мои  люди.
Кашин. Делать что удумали?
Гансберг. Наказали   передать: больше отсиживаться   в крепости  не хотят,  уходить надо.  Воспротивишься,  сами  подадутся  в  леса…
Кашин.  И ты  подпеваешь им?
Гансберг.  Без  жалования  не хотят  повиноваться.
Ржевский. Посмейте,  паскудники!
Гансберг (обиженно).  Руганью,   князь,  не поможешь.
Кашин (после  паузы, спокойно).  А что,  задумку след  обсудить. (Гансбергу). До времени  отложи эту мысль,   своих   людей успокой:  к вечеру   зайду  совет держать.  Еще  скажи,  что через день - другой  все   сполна  жалованье получат.
Гансберг.  Впустую обещаешь, воевода?
Кашин. Так и передай!

           Гансберг уходит.

Ржевский. Михал Федырыч,  туману много!
Кашин.  Крепость  не уступим,  немцу  из осторожности подмаслил.  Ну, как    отложатся к литовцам?  Не впервой им.
Ржевский.  Ничего, достанет  сил  всех  привести к шерсти.
Кашин. Это, князь,  не медведя из  окна дразнить. Сотня   их!
Ржевский. Денег  на жалованье  где   сыщешь?
Кашин. Одолжимся  у  служилых людей:  дворян  и  детей боярских, молодшие   люди    пособят,  на черный день   непременно    сховы   приберегли.  Да  и   мы,  Андрей Никитич,  небезденежные  с тобой.

         Приближаются шум, крики.  Впереди разъяренной  толпы,  подгоняемый  тумаками, семенит боярин Ловчиков.

 Ульяна. Упырь! Лихоимец!  Рожу - то  обнажи, дай в бельмы  бесстыжие  глянуть.
Никита. Врежь, Ульяна,  поболе   хряку!
Кашин. Чем досадил тебе  боярин?
Ульяна (всхлипывая). Как   тати  муженька  Сидорку  порешили,  горе и вовсе накрепко скрутило. Дитенку  Макарушке  точь  воробушку  перепадают крохи. Деньгу,   какую  имела, этот змеюка (кивает  на Ловчикова)  выманил. А   денежки  истаяли,  с  порога взашей  гонит…
Кашин. Прежде, чего молчала?
Ульяна. Спрашивай,  что да  почем.  Об  дитенке  забота была,   какой - никакой   кусок имела.
Ловчиков.  Воеводушка, лжа  это! Чистое слово, лжа!  В скудости живу,  честно и беспорочно. Откуда хлебушку   быть? Прошлогодний  весь летом в пожар поистратился, а  ноне, сам знаешь,  не довелось хлеб пахать.
Кузьма. И мне  с под   полы ржу сбывал.   По семьдесят рубликов за четверть клянчил,  а  я   сам  без жалованья    во всем обнищал и   одолжал.
Девятка.  Акинфий Петрович  не  из  таких,   чтоб грабить нагих.
Ловчиков (цепко и зло смотрит на Девятку, не найдясь сразу  с ответом). Чернить безвинного  - не мякину жевать, не подавишься,  к греху это поползновение.
Девятка. Петь  алиллую  тебе,  что и у  нищих суму  отымал?
Филипп (переминаясь с ноги на ногу, неуверенно). Лукавит боярин: имеется  хлебушек, по осени две подводы с зерном  схоронил  ему за ригой, молчать  истуканом  наказывал.
Ловчиков. Сговорились! (Бросается с кулаками на Филиппа).   Боярина хулить, холопье  отродье ?!.. Кровавыми  слезьми  восплачешься у меня…
 Филипп (вытирает разбитые губы). С  голодухи    лучшей  пухнуть?
 Ловчиков. Тебе ли под меня подкоп вести?  Кажный  день  ненасытного похлебкой  одариваю.
 Филипп. От  похлебки той  брюквенной   кишки  слиплись.

         Ловчиков снова замахивается на Филиппа. Тот, заслоняясь,  пятится,  оказывается рядом со Степаном и  Девяткой.

Ловчиков (останавливает взгляд  на Степане). А-а-а! Сыскался,  воренок! (Кашину и Ржевскому). Холоп - то  мой беглый, который   год в сыске. (Тянет за телогрею Степана). Расскажи, перескажи,  Степушка,  где  пропадал?
Девятка (подносит к лицу Ловчикова сильный  кулак). Поостерегись,  Акинфий Петрович, руками  рассуждать,  а то так  тебя  и сотру…
Ловчиков (загораживаясь руками). Распоясался!  Вот  она холопья благодарность и  за то, что себя,  истощая, в голодные годы кормил, и за то,  что вольную, умилосердившись, дал.  Порадеть бы,  а  не силой  кичиться,  за  братца - разбойничка заступаться.  Он, Степка, супротив помазанного государя царя  нашего воровал,  Ивашке  Болотникову  рьяно прислуживал. Сведущий  люд сказывал,   скор  бывал  на расправу,  как  косой   нещадно косил  верных  государевых слуг. 
Ржевский (Степану).   Напраслину   возводит?
Степан (уклончиво). И  было что, быльем поросло.
Ржевский (Кашину). Меня  враз  сомненья одолели, по всему - шаткий  мужик. (Приказывает Кузьме и Никите). Вяжите  крепчей!
Ловчиков.  Вчинить  допрос  на дыбе, с  пытки все скажет.

          Кузьма и Никита переминаются с ноги на ногу, явно не спешат исполнить приказ.

Девятка. Тогда и   меня  тащите   на дыбу!
Кашин (жестом руки останавливает  Кузьму и Никиту). Князь не за себя ратует… (Отводит Ржевского в сторону). Андрей Никитич,  не горячись.
Ржевский. Я  Девятку велю вязать? Вора!  А  братья,  так что? Клином свет на Девятке  не сошелся.
Кашин. Не  сошелся,  говоришь? Девятка один дюжину  молодцов  стоит.  Или запамятовал   про его  вылазки к  Десне, когда мы  в крепости от жажды  ползали без сил?  И что не единожды,  рискуя животом,  языки  имал   на вылазках?
Ржевский. Чего уж там,  не запамятовал.

         Кашин  и Ржевский возвращаются.

Кузьма. Сразу вязать! На дыбу непременно!  Живем в лихолетье,   какого  не  случалось  на русской земле от начала мира. Из нас в кого ни  плюнь,   всяк  перелет. Акинфий Петрович,  не  ты  ли   в прошлом годе  на энтом самом месте  горло драл за  расстригу,  приводил честной народ  к кресту?
Ловчиков. Понудили меня…
Никита. Задурили честной народ  князья с болярами: то к Димитрию прельщают, то  Шуйскому   хвалебен   поют,  а то  обоих  не велят  природными царями  называть.
Ловчиков. Мелешь,  чего  попало.  Как это Василий Иваныч не природный царь? По милости  Божьей   на престоле  он от корени  великих государей российских, от самого государя князя Александра Ярославича  Невского и суздальских князей  (смотрит,  как  реагируют на его слова Кашин и Ржевский). А что касаемо самозванца, не по своему желанию – хотению звал за им. Жгли огнем тати,  замышляли живота лишить, молодиц   моих позору предать. Подвернулся  случай, без раздумки к боговенчанному  государю царю  нашему переметнулся.
Кузьма (отмахиваясь от Ловчикова). Или   Гансберг  со своей  сотней?  Кому  и  не служил?  Но то чужаки!  А  мы?  Я?  Митька? Филька  вот?  Давно ли молились на воренка, что обещал тарханные грамоты, освобонить от всяких податей,  шарахались по лесам от государева воеводы  Елизарья  Безобразова,   лишь бы в отряд  к себе силком не принудил?
Ловчиков.  А получили кукиш,   на    его   много  не купишь.
Кузьма. Подстрекают отступиться от православной веры и старых обычаев, имя Божие и Пресвятые Его Матери и всех святых хулят, святые иконы попирают,   церквы со  всею лепотою  рушат,   лошадей туда ставят, наших женщин  и  недорослых  девочек у себя на  постели  насильно держат.  Не  сразу  уразумели,  а  очухались,  -  спалили  свои  дворы,   чтоб   шляхте  в  их  не гулять,   в крепость подались… Не  из злохитрости,  по неведенью в смятении люд.  И Степка  заплутал. (Пауза).  Не сделает  он  худого,   а  воин  добрый   будет, как  Девятка, даром что братья.
Кашин. Об  перелетах, Кузьма,   верно  подметил, через  них вся  смута.
Ржевский (тихо). В мой огород камень? Так не один я в услужение к Отрепьеву пошел. Сколь их   дворян и детей боярских   поклонялись посланцу от сатаны, принимали  заместо  Христа антихриста, что украл государство с дьявольской помощью.  За то  давно  прощен   милостивым  государем нашим.
Кашин (также  тихо).  Другим чего  не  простить?
Ржевский.  Князя  с холопом ровняешь?
Кашин.  Андрей Никитич,  не  до упреков…  Русь от боли корчится, отворена для недругов,  а  промеж нас, русских,  все  ладу  нету. Точно хищные звери вцепились друг в дружку, грыземся насмерть, в злобе не зрим, что земля наша чуть жива, кругом сплошь  пожарища и погосты выморенных сел. Или  не так?
Ржевский. Мог  бы  не  выспрашивать.
Кашин. Не будем в соединении, заранее о себе не помыслим, умертвят и нас всех без разбору, князей и холопов, поработят, осквернят, разведут в полон  матерей,  жен, детишек  наших.  Кто тогда государственное здоровье  хранить станет? (Пауза).  Так нужное дело не ставится,  скорее к разлитию  православной  крови ведет. (Девятке). За  братца   головой ответишь.
Девятка (звонко). Отвечу!
Ржевский. Скор ты, воевода, судить – рядить.   Где  чересчур  осторожный,  а тут  безбоязненно государева  изменника привечаешь.
Кашин. Осторожничаю, князь,  потому  как  за крепость спрос государев  с меня. (Пауза). С  Девяткой  что станется, о том  прикинул?  Молодца  за  все  доброе   и  мордой  об угол... Какой из  него  после того  ратник будет?
Ловчиков (Кашину  и  Ржевскому). Холоп - то мой  кабальный, бежал с имением, которым прокормиться было можно, потому надлежит его вернуть мне.  Или  царского Уложения не читывали?  Там приговорено:  ворам и беглым приюта не давать, сыскивать  их  накрепко.
Кузьма. Вспомнил  об  работничке…   Зачем   в  ненастную годину гнал?
Ловчиков.  Тебе  откуда  знать?
Кузьма. Наслышан…
Степан (Ловчикову). Скорее сам  на кол  вскарабкаюсь,  чем  сызнова к тебе, кровопийцу, холопить пойду.  Любой окольный из старого поместья  про  то скажет,  как томил голодом и наготою. Так, Филипп?
Филипп (отворачивается). Не пытай…
Ловчиков. Белое  черным пачкаешь, Степка.  Запамятовал,  как куском последним делился, отрывая от себя  и  малых деток?
Девятка. Стрекочи,  Акинфий  Петрович,  да знай меру,  сбрешешь - не перелезешь.
Ловчиков. За мою щедрость  меня же и стегают!
Девятка. Память странная  твоя: помнишь,  чего в помине  не  случалось.  Чтоб ты?  Кусок  с кем разделил?  Скорее древа  вверх кореньями  почнут  расти... От щедрот твоих доныне  спину ломит. 
Кашин.  Правого в  судебне   назовут, когда   доживем.  Слово мое такое: Степана -  в пушкари… (Степану).  Обучайся!
Степан. Обученный,  вдосталь  настрелялся!
Ловчиков.  И я  про то самое:  кровищи   безвинной немерено на   лиходее.
Кузьма. Не  понутру   мужик  -  сам   к  пушкам становись.
Ловчиков. Родненький,   с  голодухи  вконец силы истаяли,  до пушки   ядро  не доволоку.
Кузьма. Забижать безответного   сил    у  тебя  прорва.
Ловчиков. Хулить боярина своего не пристало. (Пауза). Сивый ты, Кузьма,  лунь лунем, а туда же: потакаешь  буянам.  Дождешься,  когда самого  ненароком  угостят вволю,  чем ворота подпирают.
Кузьма. Бьют по бокам,  дядя,  не по годам.  За дело когда -  стерплю.
Ловчиков.  Степку  за язык не тянули. У пушек ьловок,  пущай  и  хлопочет.  Мне с моими болячками  за  им,  мерином,  не поспеть.
Девятка. Тогда  не пляши языком.
Ржевский (Кашину).  Не  довелось бы, воевода,  локти  кусать.
Кашин. Даст Господь, не доведется, выстоим!  (Ловчикову).   Вот и боярин хлебом   пособить   обещался.
 Ловчиков. Не припомню такого, ослышался ты, воеводушка. Сам подзабыл вкус хлебушка,  щепоти зерна не осталось… А  твари блудливой (кивает на Ульяну)   не доверяйся - складывает  на меня  неправду.
Ульяна. Уж,  не с тобой ли, пес шелудивый,  миловалась?
Ловчиков. Едва отвадил…
Ульяна (возмущенно).  Отвадил?!..  Зубами счас чрево из тебя   повытаскиваю!

       Ульяна набрасывается на Ловчикова, хватает  за бороду,  валит на землю,  бьет ногами. Кузьма и Степан удерживают ее. Появляется протопоп Алексий.  Проворно,  на четвереньках, Ловчиков  устремляется к нему.

Ловчиков.  Святый отец, не дозволь  содеяться злу. Как последнего худого человека ни  про что  пинают,  ложные и грубые слова говорят.
Протопоп Алексий (помогает Ловчикову подняться). Вставай, боярин,  негоже  шалуном  бесшабашным валяться  в хляби, зима на дворе, застудишься.
Ловчиков. На тебя, батюшка, токмо  надежа.
Протопоп Алексий. Достойному человеку  и  беспричинное неуважение?
Ловчиков (Ульяне). Проворна Варвара на чужие карманы…  Нема  ежели,   отколь  взять?
Ульяна. А  кто  позавчора  в торге со мной алчно наддавал цену хлебушку? Сбыл  что ли весь? (Филиппу).  Поведай, где    хлебушек   ему  прикопал…
Филипп. Такого не упомню. 
Ульяна. Быстро память обронил!  Про подводы с хлебушком при всех кто ябедничал?
Филипп. Напутала ты,  девка.
Ловчиков. Поведай, Филиппушка, поведай…
Филипп. Об   чем  поведать - то?
Девятка. Не  вяжитесь к мужику, без того  дрожит, как  волк,  под рогатиной.
Филипп. Барин, а что я?   Ляпнул  не  подумавши.
Ловчиков (передразнивая). Не подумавши!  Прилюдно этой…  ( с опаской поглядывает на Ульяну) подъялдыкиваешь.
Ульяна. Еще наподдать?
Ловчиков. Угомонись, девка!   (Ко всем). Навострились!   Ждете,  сдурую простотою? И будь   хлебушек, не выдал бы.   В  белом   свете  не сыскать     простофиль,    чтоб задарма,  да еще   в  лихую годину,  свое    от себя  отрывали.
Протопоп Алексий. Поостынь, боярин,  не о себе  нам должно   печься.  Литовские люди рыщут по округам,  чуть не вся русская земля опустошена, разорена, поругана. Бесчисленное множество народа   кончают жизнь под лютыми, горькими муками.  Нет пощады от иноверцев  ни сединам стариков, ни сосущим молоко младенцам. …А ты  к чему зовешь? Своей братии отказать  в поддержке,  твердишь, что задаром  своего никто  не выдаст.
Ловчиков.  Первый и не выдашь.
Протопоп Алексий. За себя сам ответ держать стану.  Скупость – не для истинной  христианской  души, а  порок,  который  может  хуже  смирить.
Ловчиков.  Щедрый   выискался!  Доподлинно ведаю:  припрятаны  зерно,  снедь всякая в  церковной  закроме.  И молчишь,  что  язык проглотил, потому   как   промышляешь о себе самом. Осудят тебя разве глупец  да  черный  завистник.  Этих  вдосталь! Вон уставились (обводит всех взглядом),  поедом очами съедают,  а   мне – вынь  да  положь. Что  я с головой не дружу? 
Протопоп Алексий. Твои шептуны  не слукавили:  припасено  чуток  хлеба, ржа, пшеница,  того  не таю.
Ловчиков. Но и не раздариваешь.
Кашин. Уговор промеж нас был:  беречь хлеб  до крайней нужды.
Ржевский. При мне  и  был  уговор.
Протопоп Алексий (Ловчикову). Понапрасну изводишь себя  подозрениями, боярин. Сбережен хлебушек до единого зернышка, нерастранжирен.
 Ловчиков. Держать в закроме  в голодное времечко  припасы  и не полакомиться? Поищи  таких!
Протопоп Алексий. На  свой  аршин меришь?
Ловчиков. Боле  на  твой…
 Протопоп Алексей (Кашину). Воевода, присылай подводу, приспела  пора  открыть закрому, поделиться хлебушком. Какие ни есть запасы  передам  слабым и  хворым   осадным людям.  Попреки и  раздоры   меж нами  – верный путь к общей погибели. (Пауза). Господь  не избавил   нас от испытаний осады,  но благословил на подвиг страданья, наделил терпением и мужеством. Никак  невозможно нам спасовать перед  супротивные,  отдать им город,   чтобы не щерились  нехристи в злорадстве:  «Где Бог христианский?»
Никита. Батюшка!  Да  я! Да  мы!
Девятка (весело). Берегись,  незваные пришельцы! Микитка - парень непромах, шутковать не будет.  Хоть  у его    слово слову  клюку  подает,  он одним махом семь  душ  побивахом.
Никита (также весело). Доведется  и   побиваху!
Девятка.  Худой славы не примем!
Кузьма. Укоризны на себе не положим!
Ржевский. Сведем срам с земли русской!
Ловчиков. Одноконечно о царе  государе нашем порадеем,  во всем   служить и  прямить ему   готовы!  Тем и живем, чтобы веру нашу  от недругов очистить,  за  то  и  помереть  согласные.
Никита. Помирать, боярин, не поторапливай.  Супрежь  припомни,   где  хлеб хоронишь, не  скряжничай,  поделись с народом.
Ловчиков. Ты что ль народ?  Намедни  едва от  титьки  оторвали, а туда же: раскудахтался кочетом, указы   раздаешь.  Годков поначалу скопи,  тогда других и  поучай. ( Протопопу Алексию). Само собой, отче, для святого дела чего-нибудь наскребу, домочадцам  на прокорм горстки не оставлю.
Протопоп Алексей. Перебьемся  и  водицей…
Ржевский.  Сладкие речи плодишь,  боярин,  а к делу ничего не приговоришь.
Никита. Ага! Мелева много, а помолу нет.
Ловчиков (Никите).  Смолкни,  зануда!
Кашин. За хлебом пришлю след,  отдашь весь.
Ловчиков.  Без ножа режешь,  воеводушка!
Кашин.  Хитрить вздумаешь  - силой возьму. (Кузьме). С жалованьем погоди,  за  добрую службу почестями и казною награду  от государя получишь.
Кузьма. Михал  Федырыч,  нешто я   об  жалованьи  пекусь?
Кашин (обнимает Кузьму). Прости,  Кузьма.

            Все уходят.   Девятка останавливается  у   обескураженного   Ловчикова.
 
Девятка. Сподобило  тебя, боярин,  угодить  промеж   косяка  и дверью, недолго белугой взвыть.   В  Десну  осталось,  с  головой… Латынцев сдолеем,  на  подмогу    кличь,   поширше  прорубь разворочу,  чтоб  не застрял ненароком.
Ловчиков (вслед).   Потешаешься?   Соскребут   и  с тебя чешую!


                ***

          Притвор церкви Покрова. Над Священным Писанием склонился Федот. Стоя в  стороне,   его внимательно   слушает  протопоп Алексий.


Федот. «…Жертва  Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Ублажи, Господи, благоволением  Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегаемая;  тогда  возложат на олтарь   Твой тельцы».
Протопоп Алексий. Сегодня, Федотушка, псалом прочел,  что по памяти… Быстрить  не след, поспешным чтением только воздух церковный сотрясать.  Каждое слово произноси трепетно,  умиротворенно,  с чувством блаженства.  Чтение Священного Писания, как и молитва,  -    предстояние    пред  Богом.
Федот. По памяти  и есть!   Пришел  с  дозору, забился в солому,  а  не дремется. Открыл  Священное  Писание  и   ночь напролет  читал  и плакал    сладкими  радостными слезами  над  дивными словами.
Протопоп Алексий.   « Помянух   Бога и   возвеселихся»!   Береги,  не расплещи  эту радость.
Федот. Как не расплескать, когда  одолевает  грусть  - тоска от жизни невыносимо тугой?  Невмоготу, хоть криком кричи. Боязно мне. Столько  на нас  всякого разного горя навалилось, что  и  подъять  невмоготу.  Господь  не потому ль попускает  тяжкие беды, что не в милости у  Его  земля наша?
Протопоп Алексий.  Блуждаешь, Федотушка.  Через Христа на все его творения истекает Божия благодать, Он  все, как надо управит, управит.  Земле же нашей Спаситель благоволит особо:  даровал нам  неохватные просторы, раздольные луга, неисчислимые леса, реки, зверья всякого видимо-невидимо. В других землях в помине нет таких богатств…  Что до  бед  великих,  и  случившихся, и  которые будут,  то они  не от гнева Божия,  ибо  Он всеблаг и  всемилосерден,  а от вины самого человека,  купившегося   на  уловки   дьявола.
Федот. И  моей  тоже?
Протопоп Алексий. Каждого!  (Пряча  улыбку в бороде). Разве  один  ты   ни  причем…
Федот. Господу  неугодного не делаю.
Протопоп Алексий.  Так уж и не делаешь?  С  бранью  как у тебя?
Федот.  Загну,  мало не покажется.
Протопоп Алексий. Слышал,   уши  сквернятся. Непотребно,  что мужики русские бранят позорною бранью не только друг друга, на отца и мать  всякой  нечистотою языки свои  оскверняют.
Федот. Девятка что репей,  потому посылаю куда  подале.
Протопоп Алексий (открывает Священное Писание, указывает место). Читай!
Федот. «…И призвав народ, сказал им: слушайте и разумейте! Не то, что входит в уста….
Протопоп Алексий. Под носом  не бубни.
Федот... Не то, что входит в уста оскверняет человека, но то, что выходит  из уст, оскверняет человека». ( Горячась). Так,  допек подковырками,  зла  на  его не хватает!
Протопоп  Алексий (переворачивает листы). Теперь здесь…
Федот. «…Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! Сколько раз прощать брату моему согрешающему против меня? До семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе  «до семи», но  до   семижды    семидесяти  раз…».
Федот (в смятении). Как же  это я?  Супротив самого Господа?
Протопоп Алексий. Прегрешения мелкие и большие - у кого их нет, кто свободен от человеческой немощи и от набегов врага?  Испрашивай милосердие Божие  и  он  согреет теплом своей  любви.
Федот. Спаситель  не отринет меня?
Протопоп Алексий.  Припомни псалом: «…сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит…». Остерегайся  отчаяния и уныния – это заведомо  вражье.  Молитва с тобой,  вот и молись неустанно,  прихорашивай  в горе    душу.
Федот.  Буду, батюшка, буду!
Протопоп Алексий.  И  ладно.
Федот. Отныне  Девятка   подначивать   зачнет   -  слова  не пророню,  все одно как безъязыкий.
Протопоп Алексий. Не молчи,  спасибоньки  ему скажи.
Федот.  Еще чего!  Он   склабится,  а ему  за  то спасибо?
Протопоп Алексий. Не зазирай!  Ценно, Федотушка,  не покаяние словом и осознание  прегрешений, но  покаяние делом.  На  Девятку,  светлую душу,   зря  обиды  копишь.  Из чистых помылов подтрунивает он, растормошить нас квелых   старается, чтобы не скисли, не озлобились  мы в крепости в лихое времечко.  За то  низкий поклон ему.   За   отчаянность его  и удаль поклонись,  что  не  щадит себя  других  ради.
Федот. А и  взаправду!  Осенью, когда  литовцев   высматривали,  Микитка с березы свалился.  Так он его  на горбу от  Белого Колодезя  до городу тащил.  Еще подглядел, как  неприметно сухарь  в  котомку Ульяне сунул,  прицыкнул   на меня,  чтоб  не  гу-гу…
Протопоп Алексий.   Я  про то самое - светлая душа…(Пауза). Доведется,  и  ты последний  сухарь  отдашь.
Федот (прячет глаза). Когда   вдосталь всего было,  може,  и  так,   а   счас (пауза)…  У  самого   кишки  поссохлись.
Протопоп Алексий.  Воевода нахваливал тебя, сказывал,   крепость на  таких   держится.
Федот.  То  и  сказывал?
Протопоп Алексий. Не  мне одному, при Девятке…
Федот. А Девятка?
Протопоп Алексий. Как и воевода…
Федот (довольный). Не хужей других! (Пауза). Побудешь у  тебя, батюшка,  - и  как свежести  хвойной хлебнешь.  Всякого человека отпускаешь,   будто  причесанным  и  принаряженным, с просветленными очами.
Протопоп Алексий. Когда бы так,  приветил    всех  страждущих и заблудших,  чтобы  умирить, отогреть  их,  помочь извергнуть из душ  грехи,  да  не  в моей  это  власти, не  вправе  я  наставлять  кого-то.
Федот. Это ты  не вправе? С  тобой рядом  бодро и легко  ступается по земле Божьей!
Протопоп Алексий. Не мне, Федотушка, не  мне с высоты своей неправды   изрекать суд  на то,  кто  как  живет,  поучать других.
Федот (в раздумье).  Може оно и так…  Господь  тож  говорит, что  для всех   Он  и есть   учитель.
Протопоп Алексий.  Похвально,  что  запомнил,  пусть   не совсем.
Федот. Цельну  ночь  сидел  над  Священным Писанием…
Протопоп Алексий. «Не будьте  учителями,  у вас один учитель - Господь», - вот как говорит Спаситель.
Федот. Ты  на память знаешь  Священное Писание?
Протопоп Алексий. Над тем не думал. (Пауза). Всегда  читаю  с упоением,  как в первый  раз.
Федот. И  мне б    до конца  одолеть…
Протопоп Алексий. Одолеешь! И  на память  у тебя  получится,  коль   не   с   под   кнутовища  слово  Божие   впитываешь. На него и опирайся.  (Пауза). Все мы, Федотушка,  нуждаемся  в сочувствии. У каждого человека много ранок, которые кровоточат,  и праздное,  неосторожное слово -  соль на них.  Потому   никого  и никогда не связывай  своим словом, больше  слушай, что говорят.
Федот.  И других слушать буду, батюшка!
Протопоп Алексий. Вот и хорошо, Федотушка! (Пауза).  Иного,  нуждающегося в помощи,  достаточно приласкать взглядом, тепло коснуться кудрей и распрямляется человек, цветут любовью очи.  Лицо окаменелое  оживает,   умягчается  сердце, затопляется  сладостью любви к  Господу.  Со  злыми   –   маятней.  Злой человек, с  истаянной,  исполненный всякой  нечистоты душой,   и  из доброго сокровища умудряется   вынести   злое.  Такие  люди  дозволили взять над собой  верх гордыни - матери греха. Господь же  зовет: «Если кто хочет идти за  мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за мною».  А гордецы сбежали с православного  креста,  отвернулись от Спасителя,  оттого, плененные скверными,  хульными помыслами,   превратили    свою жизнь в ад.
Федот.  Отпасть   от   Самого   Бога!
Протопоп Алексий. От  Господа  не отпадешь. Верно,  злые и нечестивые часто благоденствуют,  все  имеют, что может возжелать изощренная в наслаждениях плоть,  но сытость  и умиротворение  лишь  на   лицах.  Внутри  у них  смрадно,  и хоть  кичатся  богохульники безверием,  при первой опасности призывают на помощь Господа.   И так   от   веку!  Ладью  каждого из нас  Спаситель проводит по жизни  в общем  Потоке   Своего  Промысла  и  без Его воли ничего не бывает. Господь иногда попускает человеку быть  как бы оставленным, но  хранит и ведет его душу  к  спасению. От нас же, чад Его, требуется… Что требуется, Федотушка?
Федот (с готовностью). Цепляться за ризу Христову!
Протопоп Алексий. И  только?  Скажи тогда, как гордецу, а все мы и есть те самые гордецы с душой, обремененной пороками и грехами,  подклонить  свою выю,  выдержать унижение?
Федот (растерянно). Того не ведаю…
Протопоп Алексий. Что ж, пойдем с тобой по новому кругу.  Припомни, что обещал, когда   про Девятку речь вели?
Федот. Не  зазирать…
Протопоп Алексий. Еще?
Федот. Ну, трудиться…
Протопоп Алексий.  Духовно трудиться.
Федот. Ну, так!
Протопоп Алексий. Не нукай, а крепко зарони в память: зло маячит соблазном, прельщает, подбивает нас  любить  одних  себя.  Воспротивиться  злу, спасти от приражающего  к преступлению заповедей  Божьих  недремлющего врага   в силах  лишь  истинная вера,  но  она   требует от каждого  немереных трудов,  потов,  самоукорения,  смирения… (Пауза). Предназначение христианина, Федотушка, - не лепиться к земле, а подготовить свою душу к спасению, думать о небе, о тамошней жизни,  не  имеющей конца, потому как  в  Царствие небесное  не  попадают, его  обретают…
            
       С улицы слышны голоса.  В церковном притворе  появляются  Кузьма  и Никита.

 Кузьма (крестясь). Святый отче, извиняй, что потревожили в позднее времечко.  По надобности…  Никто   не заглядывал?
Протопоп Алексий. Одни мы с Федотом.
Кузьма. Как упорхнули!
Протопоп Алексий. Ищите кого?
Никита. Озирались    трое   у церкви,  окликнули -   врассыпную бросились.
Федот (Никите). Рожу-то,   кто   тебе  расквасил?
Никита. Чего на ей?
Протопоп Алексий (протягивает Никите  полотенце). Чумаз,  как грязью  умывался. Утрись!
Никита.  Мне так  ловчее (вытирает лицо   рукавом).
Кузьма. Лбом в ворота ломился.
Никита. Не баран… (Федоту).  Поцапался   трохи: двое сгребли, а  я в тулупе,  что  спеленатый.
Кузьма. Семеро их было, из щелей  повылазили.  Не  приметил? (Пауза). Один тебя валтузил, других  след простыл.
Никита. Одного б я  сдолел.
Кузьма. Ты  и  куцему   хвост оторвал!  Втолковываю тебе,  что  почем, втолковываю, а  без  пользы -  через край прыть бьет,  горяч  не в меру, все  напролом   норовишь.   Потому  всеми бит, и о печку бит, разве  печкой не бит.
Никита (шмыгая носом). Что ж  мне   перед    ими   ползком да ничком?
Кузьма. Поостеречься бы,  переждать,  а  ты - в крик!  Ну,  и  где они?  Мало -   вдогонку понесся… Едва  отбил!
Никита. Сам бы отбился.
Протопоп Алексий. Не кори  молодца,  Кузьма,  без того ему   не мед. (Никите).  Бездумно   подставлять голову  – оторвут с шеей.
Кузьма. Не   всяк   умен,  кто с головой.
Никита (Кузьме). Будет  лягаться!   Шукать  их  надо, недалече таятся.
   
       Федот провожает Кузьму и Никиту, у  порога сует  Никите сухарь.

Никита (возмущенно). Чего удумал!  Малец  я  какой?  Немощный?
Федот (добродушно). Есть еще, запасливый… (Достает сухарь  из-за пазухи).  Приберег  и для себя.
Кузьма (Никите). Кобызиться  нечего,  с утра  не емши, погрызи.
Федот (смотрит на  протопопа Алексия, но тот непроницаем). Бери,   не  жалко!
Никита (поколебавшись, берет сухарь). Прилип, как запечный клоп.  Ладно,  уговорил.  (Кузьме). Токмо наполам с тобой… (Федоту).  Разживусь,  сполна возверну.  Мы   рядышком кружить станем, кличьте,  еже ли чего…
Кузьма.  С  тобой   надежно  ершей громить.
Никита. За ершами – ты   вперед забежишь.
Кузьма. Старшим не дерзи.  Отец Алексий  и  без нашей   подмоги  сдюжит.
Федот.  Кротостью  и любовью…
Кузьма.  Кротких   да  покладистых  в  ярме    погоняют.
Протопоп Алексий (с укоризной). Кузьма!..
Кузьма. Отче,  много у нас   с тобой бывало  об  том разговоров, а на своем  упрусь:  кротость кротостью,  а когда с  дубиной в руках,  за версту обходят и смирные,  и   нахрапистые. 
Протопоп Алексий.  Дубьем, Кузьма,  всю жизнь  не  намашешь.
Кузьма. Зачем  всю жизнь?  Когда допекут! (Федоту).  Ведомо тебе,  откуда у духовника  твоего  шрамы?
Федот. Не выспрашивал.
Кузьма. Так  выспроси, много  чего почерпнешь.

      Кузьма и Никита уходят. Федот вопросительно смотрит на протопопа Алексия.

Протопоп Алексий. Надо что?
Федот. Жду.
Протопоп Алексий. Чего ждешь?
Федот.  Про что   дядька Кузьма  подсказал выспросить.
Протопоп Алексий. Рассказывать особо нечего, но так и быть…  И  то  потому, что убедил:  черпаешь из нашего общения нужное.  ( Пауза).  Родом я  из  Мглина.  Слыхивал про такой?
Федот. Навроде как…
Протопоп Алексий. Есть такой тихий городишко,  сотни  полторы  верст до него. Тятенька  в  округе знатным кузнецом слыл. В доме  пребывали  достаток и любовь. Вертелся  около отца, помощником  ему был,  понемногу  сам стал разбираться в кузнечном деле.   А  сердце пуще дома родного  влекло  в храм Божий. Не было  дня,  чтобы не побывал в храме, где  и  юношей не скучал на длинных службах, пел на клиросе,  с упоением отдавался молитвенной красоте.  Матушка радовалась за меня, поощряла  мою нужду в церковном окормлении… Со смертью матушки все обрушилось. Забросил кузню,  надломился,   ожесточился отец. Теперь он больше бражничал, подчинился темной, убивающей его силе:  поста не хранил, во всю четыредесятницу  рыбу ел. Потом и вовсе ударился в блуд, захмелев,  безудержно буянил, бранился  неподобною бранью...
Федот (виновато). Боле матюга от меня  не услышишь.
Протопоп Алексей (ворошит волосы Федоту). Не в укор тебе…  Просил,  я  и  рассказываю. (Пауза). Пьяный, известно,  - тот же безумец. Так и отец,   все чаще кидался ко мне  биться, называл  иконы,  зауряд  с идолами, делами рук человечьих,  а как-то  и вовсе  намахнулся  иконой  Богородицы.   Выхватил я  икону  и убежал  с нею  в лес. Вернулся под вечер, на  месте  отчей хаты  нашел  пепелище: сгорела  вместе с отцом. Тогда впервые  открылось мне сколь непрочно и суетно  земное.  Скорбь сжимала сердце за  обреченного на вечные муки  отца, умершего без покаяния  и Причастия. Корил себя, что случилось это  и не без моей вины, что  не помог  ему  вернуться на  ведущую в Церковь дорогу… Податься  было некуда,  в неутешном горе  одинешенек  сидел  у пепелища,  пока не  задремал. И тут почувствовал  теплое  прикосновение. Среди глухой ночи  с высоты  излился благодатный свет, предо мной  предстал   низенький,   седовласый  древний Старец.  «Душе твоего отца,   устремившейся в ад,  кроме тебя  некому   помочь, -  произнес  он.  -  Долгой  молитвенной памятью умоли Создателя о помиловании  родителя, за гробом которого нет покаяния. Твои  спасительные, от сердца молитвы не останутся без ответа. Когда они  будут услышаны,  вновь явлюсь к тебе…».   После чего Старец  исчез,  погрузив меня  в прежнюю  тьму…
Федот (с  широко раскрытыми глазами). Кто   таков  был?
Протопоп Алексий. Уже потом от  святых старцев  прознал, что в ту ночь мне явился  Преподобный   Паисий   Великий – святой, что имеет власть молиться за освобождение от вечных мук умерших без покаяния.

      Федот в  смятении.

Протопоп Алексий (после продолжительной паузы).  Не притомил?  Пора укладываться…
Федот (с мольбой в голосе). Батюшка, еще чуток!
Протопоп Алексий. Полно,  Федот,   не  канючь.
Федот. Ну, ба-а-а-тюшка!  Дале чего было?
Протопоп Алексий. Экий  неугомонный! (Пауза).  А то и было: сделал, как повелел Преподобный. Ушел в лесную глушь, на берегу озерка поставил  пустыньку,  и  потекла  отшельническая  жизнь.  Тишина и  покой  располагали к богомыслию, молитвенному подвигу, чтению духовных книг. С молитвою соединял воздержание и пост,  неделями  обходился  без пищи.  Зимой кружили близ пустыньки волки, донимали холод и голод. Спасала молитва.  Однажды, когда   в метель  вышел  за  хворостом,   на меня   навалился  медведь-шатун. Одному  Богу  ведомо,  как сумел увернуться. Воткнул  кол  косолапому  в брюхо,  прижал     к  дубу  и    держал,  покуда  он  дух   не испустил.   Досталось  и мне:  крепко подрал зверь.  Недалече, по милости  Божией,  походил  Кузьма…С  рук  кормили,   выхаживали с дочкой  Настасьицей,  будущей моей женушкой, матушкой,  значит…
Федот (восхищенно). Это какую  надобно иметь силищу, чтоб медведя свалить?
Протопоп Алексий. Жилистый был, молодой, едва за двадцать годков перевалило.
Федот.  Моих  лет  был?
Протопоп Алексей. Ты  чуток  постарее…  А  шрамы не только от зверя. Случалось, наведывались и лихие люди, с ними приходилось тяжелее. Набрасывались с ножами,  вымучивали  денег и  снеди,   да  окромя  икон, книг,   кожаной подстилки поживиться  у меня  нечем  было. (Прислушивается). Шаги на дворе?   Как  крадется  кто?
Федот.  Микитка с Кузьмой топочутся…
Протопоп Алексий. Шли бы спать …(Пауза). В отшельничестве, вымаливая прощение отцу,  провел   три года.  И вот  во сне мне  вновь  явился  Преподобный  Паисий. Он  шел рядом с отцом по  исполненной света,  неизреченной  красоты  долине.  Светлым  и  ликующим  было  лицо  отца... В этот миг я пробудился. Радость  наполнила  мое  сердце за  помилованного Создателем родителя…
Федот (крестясь). Услышал, значит, Господь  милосердный!  Сколь  в  Ем   доброты!
Протопоп Алексий. Неисчерпаемо!
Федот. Ну,  а потом что?
Протопоп Алексий. Семь лет послушничал  в Свенском   монастыре,  где моим духовником стал  игумен  Корнелий. 
Федот. Что  с нами  в крепости?
Протопоп Алексий. Он самый. Игумен  и теперь, хоть стар и  немощен,  мой  верный  молитвенник.  С игуменом  посетил ближние и дальние монастыри,  подолгу беседовал  с достопочтенными старцами, внутренне подкреплялся их мудростью.  Господь даровал мне свою милость, рукоположил   в  сан  иерея. В этом сане  подвизался в монастыре, пока не был назначен приходским священником церкви Покрова…

        В  двери   настойчиво   стучат.

Федот.  Микитка с Кузьмой погреться  возвернулись, пойду отчиню.

        Федот открывает засов. В притвор врываются трое с закрытыми лицами мужиков, тяжелыми ударами сбивают с ног Федота, молча набрасываются на протопопа Алексия, вяжут его.

Протопоп Алексий (пытается вырваться).  В храме   Божием! Непотребное творите!  Опомнитесь!  Побойтесь греха!

       Протопопу Алексию набрасывают  мешок на голову   и насильно  уводят.

Федот (очнувшись,  стонет, с трудом встает, держится за голову). Больно  как! Батюшка! (Озирается).  Где ты? Крест  на полу…Священное Писание…  (поднимает крест  и книгу).  Беда!  Страшная   беда! Скорей   до воеводы…

      Пошатываясь, выбегает из притвора.


                ***
               
              Горница.  За слюдяным, забранным решеткой оконцем, ночь. У  стола  сидит Ловчиков.

 Ловчиков. Разбойники! До  зернышка  подчистую  выгребли. Вот и   отсиделся в крепости,   переждал,  называется,  заваруху…

            Входит Гансберг.

Гансберг. Акинфи Пэтрович, твоя  просьба готова:  священника привели.
Ловчиков. Волокли  когда,  по дороге  никто  не случился?
Гансберг. Ночь   темная,  глухая…
Ловчиков. Хлебушка, говорю,  вовсе не осталось.  Делать  что?

            Гансберг  молчит.

Ловчиков. Оглох? Толмача треба?
Гансберг.  Nicht   толмач. Майн   verstanden…
Ловчиков. Лопочешь  там,  по - людски  нельзя?
Гансберг. Толмача  не надо, понимаю.
Ловчиков. Тогда растолкуй: без пользы,  выходит,  тебя с твоими   дармоедами   подкармливал?   И бровью не повели,  пока   хлебушек отымал воевода.
Гансберг. Вступись  тогда мы,  всех  немецких  людей в куски изрубили б  голодные  стрельцы.
Ловчиков. Вас же целая  стая!  Одно горазды - нахлебничать?
Гансберг (обиженно). Акинфий Пэтрович! Не должно про меж нас  счетам быть…  Верный  друг я  твой,  пришел  держать совет,  как  спастись.
Ловчиков  (в сторону). Когда таки  друзья,  врагов не надобно. (Гансбергу). Об том и спрашиваю.
 Гансберг. (переходит на шепот). Впустить бы Димитрия  в  крепость, нам с ним   не   совладать.
Ловчиков (хмурясь).  К измене склоняешь?
Гансберг. Тише, Акинфи Пэтрович, услышат.  Нам с  Дмитрием  не совладать, но если он  и войдет  в  крепость, то   когда некому ее будет защищать.
Ловчиков.  Юлишь,  паскудник!  Самозванца – в крепость, а самим  живьем   в землю! Так что ль? (Пауза). Не боись,  шуткую...
Гансберг.  Зачем  в землю?  Благодарность иметь будем.
Ловчиков. Давно приспела пора отдаться  Димитрию.  Когда б выгорело,  раскошелился,  ничегошеньки не пожалел бы  для такого дела, ни   злата,  ни  серебра…
Гансберг (заерзав). Gold!
Ловчиков. Золото! Золото! Ишь,  зенки полыхнули! Не сумлевайся, с полной мошной хлопочу,  имеется и   золотишко,  и денежка,   товару всякого,  надежно  приберег.   Не  без царя в голове кручусь,  в трудах  и   заботах  о передыхе  забыл,  потому и сподобился  скопить. 
Гасберг. Золото! Sehr  gut!  Перед  золотом  не  устоять.
Ловчиков. А не  выйдет,  так  снова  в кусты?
Гансберг. Акинфи Пэтрович!   Одной  тряпицей  перевязаны…
Ловчиков (передразнивает). Тряпицей …Перевязаны…  Веревочкой  одной  связаны!
Гансберг. Ja, Ja,  одной веревочкой…
Ловчиков. Это в  салазках с горы съехать легче  простого, а сдать крепость… Почитай два месяца держат в осаде,  да   все  она боком  к  им.
Гансберг. У Димитрия  тоже  немцы служат. Дам знать, что  готовы его впустить.
Ловчиков. Ты готов…А Кашин? Он тоже готов?  Протопоп?  Намаялись, должно, с попом,  пока волокли?  Тот похлеще воеводы!  На службах  одно и талдычит:  грех отдаться   нехристям.
Гансберг.  Подставляться  ядрам и  саблям - такого  желания не имеем. Пусть  получили жалованье, да в крепости ничего не купишь.  Димитрий  войдет,  заберет  до последней деньги, а воевода   вновь  уговаривал  потерпеть.
Ловчиков. Лица  на  самом  не осталось, одежа висит,  а  свое  гнет  неугомонный.
Гансберг. Натерпелись… Некуда…  С нас довольно…
Ловчиков.  Посоветуемся  об  себе иными мерами.
Гансберг. Подстеречь  бы  воеводу…
Ловчиков. На то человек  у меня припасен…  Попа  уломать  бы  в помощь.  Паства в рот ему смотрит, особливо после того,  как  задарма  выдал хлебушек, благословил  осадный люд конину  жрать.
Гансберг. Священнику дать золота,  забудет и про святых,  и про  своего  государя.
Ловчиков. Твердолобый он…
Гансберг.  Тогда  украдем  его kinder.
Ловчиков. Кого еще  выкрадем?
Гансберг. Детей священника,  вмиг  ручным  сделается.
Ловчиков (в сторону). Выдать бы  тебя с головой, иноземец проклятый,  да обидели  шибко.  И сила за самозванцем,   никакой возможности нет тягаться с им. (Гансбергу)  Давай  за попом,   а я  покалякаю  здеся  кое с кем…

           Гансберг  уходит.  Еремей  вталкивает  в горницу Степана.   Тот в одной рубахе,  со связанными руками,   с тяжелой  короткой   цепью на  шее.

Ловчиков. Не  сбирался   встренуться,  Степушка! Не сбирался!  Худое вижу твое житье…
Степан. Не нарадуюсь…(Пауза). Бьют, а  плакать не дают.
Ловчиков. Кори себя, молодца!  Не   след    прилюдно  горлопанить, что  не имеешь охоты  ко мне ворочаться,   не   угодил  бы кабелем  на цепь.
Степан. Не холоп я тебе боле, Акинфий Петрович.  Без отпускной,   самолично погнал меня с вотчины, велел кормиться собою. По  указу вольный я  теперича.
Ловчиков. По какому такому указу?
Степан. По государеву…
Ловчиков.  Бориски  аль его  недоноска   Федьки? Васьки Шубника? Того,  что вместе  с вором  Болотниковым  свалить норовили? (Пауза). Молчишь, язык за порогом оставил?  Царей - государей  пруд пруди,  и  все    указы  раздавать норовят,  да   царям  из – за   тына  не  видать.   Ихние    указы   в боярское   решето  сеются.
Степан. Вам, боярам,  и  государь не указ.  Ты  давеча попрекал, что   скор   бывал на расправу, нещадно косил  ваше  боярское племя. Порезвился вдосталь, отнекиваться не  буду.  Жалко,   не  пересеклись  наши  стежки-дорожки…
Ловчиков. А  пересекись?
Степан.  Не изгалялся бы   здеся  со мной.   За твое радение поквитался б  полной мерой.
Ловчиков. Кто, Степушка,  старое помянет …Не по желанью, по нужде морил без  прокорму, погнал  тебя  в  голодное лихое  времечко, но  в Приказе  холопьева  суда послухают меня. Прикинь: с порожними руками к судье соваться  - лапоть дороже сапога  станет. Правый  тот, за кого праведные денежки молятся,  а ты, окромя лохмотьев, других  богатств  не нажил.  Ха- ха-ха!  Денежки, голова твоя садовая,  сполна водятся не у тебя,  в моей  кубышке…  Смекаешь?
Степан. Все  одно  сбегу.
Ловчиков.  Изловим,  полюбовный  разговор вести  не  будем…
Степан. В темнице  лучше  побои сносить?
Ловчиков. Еремка  лютует?  Ох,  и  доберусь  до  ослушника! (Продолжительная пауза). Сбегать ненадобно, вольную  надумал  дать тебе. Мучаюсь денно и  ношно,  что  прежде  ненароком  обидел, вдосталь  заставил помыкаться. Сердце доброе  твое не окаменело после того,  непамятозлобен  оказался:  оберег меня  от пинков  проклятой бабы.  За  свою благородную премудрость вполне заслужил вольную.
Степан. Лесть твоя  без зубов,   а  с  костями  сгложет.   Для  того и выкрал, чтоб  вольную дать?  Я б  погодил…
Ловчиков (с ухмылкой).  Невтерпеж   исделалось,  стосковался.
Степан. То-то  ерзаешь,  как  шилья в  заднице…
Ловчиков (громко). Евдокия,  подай    родителю  поснедать  что,   да  квасу.
 
        Входит  Евдокия – дочь Ловчикова.   Ставит на стол  миску   и  глиняный кувшин, собирается уходить. Ловчиков за руку   удерживает ее,     принимается  аппетитно  жевать.

Ловчиков  (Степану). Извиняй,  что  к столу   не кличу?   Одному тут  на зуб…
Степан.  Не  до  дележки, коль  толокно  шилом   хлебаешь. (Степана  от слабости пошатывает, он  облокачивается на стену). Сесть бы…
Ловчиков. Это  можно. (Кричит).  Еремка!   Запропастился  там?  Лавку неси.

               Еремей  приносит  скамью, Степан тяжело садится.

Ловчиков  (Еремею). Ступай!

               Еремей уходит.

 Ловчиков. Вольный говорю отныне, Степушка, иди,  куда   пожелается…
Степан. В  железах?
Ловчиков (будто не слышит). А то оставайся при мне, зятем изделаю. Евдокиюшке  довольно   невеститься, под венец пора,  на загляденье  девка   выдурилась.
Степан.  Белолица, с серебра , должно,   пьет?
Ловчиков.  Как же! Голублю!
Евдокия. Не время ныне   женихаться.
Ловчиков. Поучи меня недотепу! 
Степан. Девятка сказывал, что  его  в зятья зазывал.
Ловчиков. Слухай   поболе   вертухая.  Пустозвон братец твой, балаболка. Под носом  у  его  взошло,  а в голове не засеяно, проспал дурень   счастье, что под боком тулилось. Ты другое дело…
Евдокия (презрительно).  Жених  выискался! Распахни очи,  батюшка,  не спознал:  холоп - то наш беглый, Степка. Повелеваешь с им  до могилки  маяться?   За что мне таку горьку судьбинушку  уготовил? ( Всхлипывает). Аль  провинилась в чем?
Ловчиков (довольный). Немало годков утекло, а признала! Памятливая  (гладит  руку Евдокии).  Голосишь  понапрасну, худого не желаю. Вольную Степки даю.  Подлого званья? Что из того! Выскоблим, откормим, принарядим  другим на  зависть. Зато  свой,  крещеный,   и  к  старшим почтенье имеет.
Евдокия  (пускается в рев). Не люб он мне…
Ловчиков. Смолкни, родимец тебя возьми!  За  литовца горазда? Шпыня?  Татя косматого? Ждать недолго,  за ими не задержится:  нагрянут, возьмут в  полон,  без любви – согласия  всласть  тобой  красавицей напотешатся.

             Евдокия выбегает из горницы.

Ловчиков (кричит вслед). Бову – королевича ей подавай! Где сыскать? Купчишку худородного не  прельстишь ноне,  хоть и дочь боярская. В сварах  женихи увязли, по дебрям  таятся,  над добром своим чахнут… (Степану). Слюбится - стерпится,  никуда   не денется  вертлявая…
Степан. Знаешь ведь, Девятке  и мне твоя  Евдокия не надобна.
Ловчиков (приподнимает брови). Что так? Не по нраву  барынька?
Степан. Тесть больно хорош…
Ловчиков  (с ухмылкой). Нешто така   рожа,   что сама на оплеуху нарывается?
Степан. Не затем   заграбастал?
Ловчиков. Догадливый!  Не затем… (Пауза). Изрядно здесь  пролили кровушки литовцы,  не отступятся они,  ворвутся в город – быть их саблям на наших шеях.
Степан. Кружишь вокруг да около. Надобно чего?
Ловчиков. Ежели  в крепость  их по доброй воле запустим?
Степан. Запускай, когда получится.
 Ловчиков. Получится, у нас получится…(Пауза).  Помехой тому ведаешь кто? (Продолжительная пауза).  Кашин!  Воевода  сам норовит  сгинуть и других за собой непременно в могилу  утянет.  Согласный?
Степан. Мне воевода не помеха.
Ловчиков. Еще какая помеха!  И тебе, и мне… Всем за  его пропадать?  Легче   одного твердолобого  живота лишить.  Ищет погибели,  пособим  найти. (Пауза). Тебе, соколик, хочу поручить подстеречь воеводу, и (сдавливает  себе горло руками)… Можно  из  самопала, завсегда  одинешенек  без охранителей   по крепости лындает.
Степан (угрожающе приподнимается) Повязан, тебя бы  первого придушил…
Ловчиков (испуганно). Еремей!
Еремей (выглядывает из-за двери). Слухаю!
Ловчиков (успокоившись, так как Степан сел). Не отлучайся,  будь  у горницы.
Еремей. Под дверями и сижу!
Ловчиков. Зазря, Степушка,  кошкой в глазы мечешь. Выходу тебе нету, особливо,  когда  прознал думки мои заветные. Откажешься - в муках изойдешь,  голодною смертию. Не  хочешь  в зятья? Дело твое… Неволить  не стану.  Сполни  порученьице и гуляй себе. Вдобавок к  вольной,  деньгой   награжу. (Пауза).  Не   простят они тебе, что  против Шуйского воровал. А Димитрию ты вроде   свой.  Покамест не  напакостил,   вины твоей, что отложился к  Шуйскому,  памятовать не станет, к моим милостям щедро своими одарит.
Степан. Димитрий с  Шуйским  не иконы,  чтоб  на  их  молиться. Такие ж  они,  как  я…
Ловчиков (строго). Эка,   хватил!  Непристойное    молвишь   про  Димитрия. Мужик ты,  а  применил  государя,  помазанника Божьего, к себе.  По доброте своей я  отмолчусь, а с другими поостерегись…
Степан. Не так, что ль? Он человек, и  я человек…И погибелью  стращать  меня -  зряшное  дело. В  крепость не  на гульбище  пробирался, сказывали,  как тут лихо. Не  простят,  что Иван  Исаича  держался?  Не надо! Виниться не в чем, прощенья не жду. Объявись воевода Болотников сызнова,   служил бы ему,   как  наперед, верно. Подле него полной грудью  вздохнул…  Холопить,  годить боле  никому  не  принудят.  Ты, боярин,  обнажился, всяк  милости мне  сулишь,  а   как  про твою гнусь от воеводы не утаю?
Ловчиков. Тебе что за выгода? Забыл, как вязать велели,  на дыбу волочь собрались? И сволокут,  возьми  они верх.
Степан. Чтоб вместях  с  тобой на дыбу…И  вся моя выгода!
Ловчиков (пристально смотрит на Степана). Взаправду,  бодливого,  отпускать тебя  нельзя, выдашь с головой… (Кричит). Еремка!

        Входит Еремей.

Ловчиков (кивает на Степана). В погреб  его сызнова, к Фильке.  Бей, но  не до смерти, еще  сгодится.  Питья,  жратвы  не давай,  и соломы, чтоб   ни клочка… На  змершей   земле  бока  не больно  согреешь.
Еремей.  Изделаю, как  велено.

       Еремей  грубо тащит  Степана к двери, тот упирается, останавливается  у порога.

Степан. Смерти,  боярин, страшишься,  а   лезешь в ад.
Ловчиков.  Еремка,  заткни его. (Сам себе) С  кем удумал вязаться?  С чернью…
 
     Входит  Гансберг.

Гансберг. Болен,  Акинфи Пэтрович?  Белый,   что   простыня.
Ловчиков. Занеможется,   когда   холопы   кочевряжатся.
Гансберг. Деньги бы дал.
Ловчиков. Денег?  Породниться  с боярином   брезгуют!
Гансберг.  Сыщутся   охотники,  стоит поманить.  Хоть  из моих   людей…
Ловчиков. Ежели  из  твоих!  Вот и шевелись,  мне все одно кому платить (Пауза).  Поп где?
Гансберг.  В  чулане.   И  детей   его  выкрали.
Ловчиков. Ретивые не в  меру…
Гансберг.  Хватятся священника, поздно будет.
Ловчиков. Кумекаешь!  Завяжи попу бельмы  тужей,  сам  -  рот на замок.  И  я голос сменю, чтоб  не признал.

         Гансберг   заводит в горницу протопопа Алексия.

Протопоп Алексий. Где я?
Ловчиков. У добрых людей.
Протопоп Алексий.  Добрые,   а  ведете к себе по принуждению. Развяжи  очи!
Ловчиков. Потолкуем прежде, позвал не из корысти.
Протопоп Алексий. Таиться зачем?
Ловчиков. Поостерегусь  до поры.
Протопоп Алексий. До какой такой поры?
Ловчиков. Со дня  на день царь государь Димитрий  нагрянет в город,  сполна отыграется за долгое стояние, что не подчинились ему,  не приняли   его великой  милости.
Протопоп Алексий. Такого государя не знаю.
Ловчиков. Как же, Димитрий  Иванович!  Тот самый, в котором инокиня Марфа признала единокровного сына своего.
Протопоп Алексий. Царем ловко назвался вор Гришка Отрепьев. На государстве богоотступник  учинился бесовскою помощью: иных  устрашил смертным убийством, иных – прельстил ведомством и чернокнижеством. Патриарх со священным собором проклял его, повелевал предавать анафеме и с ним  всех  соучастников, кто станет называть его Димитрием.  Удаляющийся  от Господа нашего  погибает,  и тот еретик Гришка за свое злодейство принял праведное  возмездие, скончал свой живот лютою  смертию. На  земле не осталось  и  скаредного   тела его,  а злодеи дерзают уверять,  что он жив, что он  и есть истинный Димитрий.
Ловчиков.  Москвитяне  ошибочно сгубили другого человека. А что  проклят,  так  пущай  клянут Гришку,  от того истинному  царевичу  худо  не станется.
Протопоп Алексий. Не слушал бы  людей, влагающих в уши твои слухи непотребные. Сам  видел  истерзанным,   выброшенным на посмешище с дудкою во рту того ростригу, что прежде дьяконом в Чудове монастыре был и у тамошнего  архимандрита в келейниках.
Ловчиков.  Опознался ты!
Протопоп Алексий. Доводилось   встречаться с ним,  когда он  еще   платье   иноческое не скинул.
Ловчиков.  Шуйскому кадишь?  А  он в царскую порфиру облекся  праведно?  Тайком от земли, без  советных  людей  был выкрикнут царем толпой заговорщиков.
Протопоп Алексий. Не мил тебе, по всему, наш  царь государь?
Ловчиков.  Кабы мне одному!  На  царстве сидит два года, а  нет при нем замирения  земле, кругом разор, нужда, смертоубийства, как  вновь скуластый  Мамай  с  дикой, свирепой ордой  накатил  на  Русь.
Протопоп Алексий. Мира  не было и прежде.  Государь Василий Иваныч первым поднялся  на самозванца за веру православную, чтобы не дать Российского государства в расхищение, чтобы  положить конец порухи нашей братской любви.   И  такому не кадить?
Ловчиков. Что-то не видать конца - края  порухи,  наперекосяк все  с  им,  не по - людски.   И  ратники его,  как выступят на войну,  так   несут поражение…
Протопоп Алексий. А Белокаменная?  А Троице – Сергиев монастырь?   Брянск  наш?
Ловчиков. На последнем издыхании держится.  От  долгого стояния люди изнурились,  порох на исходе, лошадей  доедаем…
Протопоп Алексий. Стенает вся русская земля. Воспрянуть духом надобно, потерпеть.
Ловчиков. Заладили: потерпеть. Так и будем  отсиживаться в осаде в ожидании конечной погибели?  Лучше   о животе своем поразмысли, как от смертоносных напастей уйти. В толк не возьму,   что за  нужда биться крепко?  Не сдюжить нам,  лишь  большую беду на себя накличем.  Чем пропадать,   покажем покорность, сдадим город,  и государь Димитрий  снимет с нас опалу, ласку и жалованье свое щедрое вчинит…(Пауза). Счас, дай подлажу свечу, познаешь,  что государь сулит, таким, как ты (подвигает к себе  свечу, разворачивает   грамоту, с трудом читает):  « А которые прежде воровали, и теперь захотят нам прямить, таким  велите говорить наше жалованное слово, что когда будем на прародительском  престоле на Москве, то  мы их не накажем и во всем облегчим, не будет им в еде, питье и платье никакой нужды…».
Протопоп Алексий.  Читаешь, что   по вырубке с бороной плетешься. От посулов  не деревенеют скулы? 
Гансберг (шепотом). Пообещай  золото, посуду серебряную,   заморские   парчу,  шелк…
Протопоп Алексий. С тобой еще добрый человек?
Ловчиков (толкает локтем  Гансберга).  Цыц,   мне!
Протопоп Алексий. Этот и голоса не подает.  Или заговорит,  так всех  переморит?  Шептаться с чего?
Ловчиков. Не  для  того  чужие   губы греют  ухо,   чтоб  другой   прознал.   Заговорим   в голос,   когда   Димитрий  в городе   объявится.
Протопоп Алексий.  Кто ж  его   пустит?!
Ловчиков. Явится непременно.  Их  скопище,   обложили крепость, как в петлю  затянули, не  может  наше   плюгавство устоять против такой силищи.  Явится   и за  долгое стояние  положит  свой праведный гнев. Тебе не сдобровать первому. Выведут на правеж и жестоко умертвят за то, что не склонил колено перед  боговенчаным  государем,  чинишь  ему лихо, паству поджигаешь супротив.
Протопоп Алексий. Поставь меня   с очей  на очи,  не знаю, кто ты есть,  и  узришь, что нет у меня  страха  перед самозванцем и  литовскими людьми, теми ворами, что от православной веры отпали. Спасенья, которое предлагаешь,  не приму, малодушью не послаблю, а  помереть суждено, одним мною у государя не будет не людно, не безлюдно. Против сабель и пистолей, грубой силы еретиков вооружусь силою креста святого и самую  лютую  смерть приму от них с радостью, потому как через нее надеюсь получить венец.
Ловчиков.  Не так заверещишь, когда  костлявая  вцепится в горло.  В  ногах заелозишь,  вымаливая  жизнь.
Протопоп Алексий. За меня не  болезнуй. Осужденный на временную смерть, тем самым избавлюсь от вечного осуждения. А ты страдание возбуждаешь  во мне:  живешь заговором,  суетишься в страхе, добровольно обрекаешь себя на муку вечную, продаешь Царствие Небесное за мнимые земные  наслаждения, что доставляет дьявол, ругающийся над твоим безумием.
Ловчиков. Про Царство Небесное талдычишь? Ничего, может, того и нет. Кто умер, тот умер, дотоле и был, пока жил на свете, а дале  погост,  глухая тьма, гниль …
Протопоп Алексий. От того и трудна жизнь, что запутываем ее своим мудрствованием,  Вместо того, чтоб во всем полагаться на  Господа нашего Иисуса,  отдаляемся от истинной  веры. 
Ловчиков. Верую - не  верую! Для себя рассуждаю,  не басурманин, чай. В крепости наложил на себя пост,  и  скоромной пищи не вкушаю, неустанно молюсь, причащаюсь Святых Тайн,  но  поднатужусь  умишком,  и оторопь берет. Что,  так и держать себя в узде ради Царствия Небесного, да еще неизвестно,  за кого сложить  голову? (Пауза).  Согласный: подбиваю на  недоброе.  Иначе не выкарабкаться. А наперед заглядывать – пустое. Когда еще что случится  и   случится ли? Плоть счас свое требует, ей подавай земные выгоды.
Протопоп Алексий. Плоти  годишь, а разумом дойти не можешь,  что через плоть и помыслы твои враг сражается за тебя и уже одерживает верх. Холишь свою гордыню, вскармливаешь в себе зло, причину всех твоих негоразд. Покуда  отнекиваешься,  но  слова отречения от  Христа уже  висят на кончике твоего языка. Ты во власти темных сил, то, что происходит с тобой, – бесовское обдержание. Не  оставляй  Спасителя! Он   зовет к радости и свету,  да  зов Его ко всем различный.  Один Господь  зрит сердце каждого,  знает, кто слышит  Его,  кто готов отозваться  на Его неизреченное милосердие.
Ловчиков.   Будет тебе, зрит!   Наизнанку не выворачивался,  чтобы по нутру шаркали.  Кто может  знать, что у  меня  внутрях  деется,   когда   сам того не ведаю?
Протопоп Алексий. Ты не ведаешь,  а  Господь еще до нашего зачатия   знал о нас все:  и  когда  на свет явимся, и что в себе носим, и когда души  наши вырвутся из телесных пут… Он везде, на всяком месте, перед  Его всевидящим оком ничего не укроется.  Господь знает, как  мы  живем, чьи молитвы  держат нас в этом мире. Нелицемерный Судия,  Он в свое время   и  суд праведный изречет,  каждому воздаст  по делам его.
Ловчиков. Страшней, чем счас,  не будет.  Выберусь из крепости  целехоньким,  тогда за все грехи  и отмолюсь.
Протопоп Алексий. Господь простит, потому  как  Иисус распялся не за верующих и безгрешных,  а  за неверных и грешников.
Ловчиков. Тогда  нечего  подстегивать,   коль   все одно простит.
 Протопоп Алексий. А если внезапная смерть? О временах и сроках  не   ведают ни люди, ни ангелы – это положил в своей власти Отец наш Небесный.  И  не  останется   времени  для вымаливания души, попавшей в ад?  Добро,  когда  найдется  в  миру,    кому будет  вымаливать прощение  за не успевшего покаяться грешника. А не найдется?  Отойдет от такого  Божья милость  на вечные времена…  Понимаешь это,  потому  некрепок, издергался весь. 
Ловчиков. Запертыми очами  зришь? 
Протопоп Алексий.  По голосу чую.
Ловчиков. Не до  покою,   когда   сам   с  собой не в ладу.
Протопоп Алексий.  Откуда ладу быть,  коль   отказался   от замысла,  что вложил  в тебя Спаситель.  Вытеснил Бога,   в центр бытия поставил себя, служишь себе единственному,  а  душу отринул,  запамятовал про душу. Она, забытая, корчится  от боли,  мечется…
Ловчиков.  О себе и пекусь, не до кого мне!
Протопоп Алексий. Живешь  без любви  к  ближним  и  не горюешь о том. А  в любви   наше  спасение,  в ней лишь  обрящем  мир и покой  душевный,  удержимся на   истинном пути. Усердно  молишься?  Причащаешься?  Может и так,  но  христианин  ты только по имени,   а  делом  не ревнуешь  о православии.
Ловчиков. Святой  сыскался!   Сам,   отчего  заповедей Христовых бегаешь: врагов хулишь яростно,  не молишься  за  досаждающих тебе?
Протопоп Алексий. За кого молюсь одному Господу да мне известно. (Пауза). Путаник ты,  а боле  лукавец, норовишь с ног на голову все поставить,  от  истины увернуться,  но истина оттого не пострадает, проторит дорожку к сердцу  и скрозь бурелом  лукавства.
Ловчиков. Как же, путаник!  Самолично   высмотрел в Евангелии:  «любите враги  ваши…».
Протопоп Алексий. Люблю и врагов, благословляю, боготворю проклинающих меня, ненавидящих, обижающих. Они мои истинные благодетели. Досаждая мне, негодуя, обрушивая на меня зло,  мои враги упреждают другое, большее зло, которое маячит впереди. И   Димитрию,  доведись,  порадел бы последней краюхой,  телогреей с плеча, подъял бы от него утешение и муки…
Ловчиков. Так порадей,  пособи   впустить   в крепость!
Протопоп. Не поборник  я тебе в  том!  Христопродавцы  удумали разрушить нашу веру, топчут святую землю русскую, вознамерились  извести  женщин и безвинных младенцев,  жаждут  умертвить светлых  витязей, что грудью   встали  за  город…А ты подбиваешь пойти к  ним в услужение? Слушать непереносно! Обходил и наперед обходить  их стану, как язычников и мытарей.
Ловчиков.  Народят  наши   бабы   и  мужиков,  и  девок!
Протопоп Алексий. Куда денутся! О другом я:  любовь к врагам не означает небрежение  к ближним. Ты муторишь меня здесь,  пыжишься    принудить внять  прелестным  письмам еретика,  попрекаешь,  что  бегаю заповедей Христовых, а такое ведомо тебе: «…Первая из всех заповедей: « Слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; возлюби Господа твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею  крепостию  твоею,  - вот первая заповедь! Вторая подобная ей: « возлюби ближнего твоего, как самого себя».  Иной,  большей сих заповедей нет». Кто изрек  сие  ведаешь? (Пауза).  Сам  Христос Сладчайший наш!  Не высмотрел в Священном Писании? Понимаешь, ты, что нет  истинней  сих заповедей,  что  любовь к  Богу и  ближнему  - одно и то же!
Ловчиков. Пропади  они пропадом   други   с   недругами…
Протопоп Алексий. С таким  неподъемным  грехом жить дале собираешься?  Да  вразумит Господь тебя, милости не просящего.
Ловчиков. Еще как прошу  не дать   мне   до поры  угаснуть…
Протопоп Алексий (резко). Чтоб и дале творить гнусь?!
Ловчиков. Взъярился  жеребцом   необъезжим!
Протопоп Алексий. Ждешь,  рухну  пред тобой ниц?  Благословения ждешь?
Ловчиков.  Мог бы  и благословить. Не  об себе  одном, и об тебе забота,  помочь  норовлю.  Ноги  еле  от голоду волочишь, подрясник  латан  перелатан,  из  обувки  онучи торчат  наружу,  а  все  хорохоришься…
Протопоп Алексий. Твоя забота  горше полыни. 
Ловчиков. Детишек,  должно,  прижил?
Протопоп Алексий. Как же! Имеются и  детки:  сынок с  дочуркой.
Ловчиков. Держишь где?
Протопоп Алексий. Со мной  они,  в крепости.  Где им  быть?
Ловчиков. Об  детишках поразмысли, коль самому  помереть неймется.  Пропадут ведь  безвинно,  а Димитрий   приласкает, обогреет,   накормит досыта, тебе приход  оставит…
Протопоп Алексий. Уповаю  на  милосердного  Господа нашего. Только Он,   Милостивый Владыка и Человеколюбец,  отвратив праведный гнев свой, и может избавить  нас от лютой смерти и латинского порабощения… ( Пауза).  Что  до   святости?  Да уж святой, хоть с  исповеди не уходи!
Ловчиков. Не  лукавишь и то ладно, паства тебя  за  праведника  почитает.
Протопоп Алексий. В аду тот будет, кто молится: «Помилуй, Господи,   мя  безгрешного!». Одолевают и меня  земные соблазны, жажду  жить  не менее  твоего, плачу  одинок  над своими  грехами, вымаливаю у Спасителя  сил  превозмочь их, возвыситься духовно. (Пауза).  Вот  ты не в ладах с собою,  изнываешь в беспокойстве.  Не  догадываешься почему?    Это  твоя совесть  терзает,  корит тебя.
Ловчиков.  Об  чем,  ты?
 Протопоп Алексий. О совести…
Ловчиков. Не ведаю про такую!  Городи,  послухаю.
 Протопоп Алексий. Услышать надобно. Мы, человеки,  в  отличие от других  земных тварей, наделены  драгоценнейшим даром: всегда можем  обратиться  к  Богу, который живет внутри каждого из нас, - своей совести.  Поройся в ней и поступай, как она велит, несомненную  пользу для себя обретешь.  Совесть  высветлит  душу, данную на все земные и вечные  времена,  оградит  от дурных  дел  и помыслов, поможет пройти крестный земной путь  спасительно для души и для тела…

         Входит Еремей.

Еремей. Детишки тута...
Ловчиков (испугано приставляет палец к губам). Чурбан!  Самый  и есть чурбан!
Еремей (втягивает голову, почти шепчет).Что с  ими?
Ловчиков. В  цацки  играться!  Туда,   куда и тех…

        Еремей уходит.

 Ловчиков. Несешь несусветное, отче.  Прежде  послушаюсь  своего  пуза, что урчит в ожидании,  как бы полней  насытиться.
 Протопоп Алексий. Принудить  тебя  никто не сможет, но  на дно утянут свои грехи. Воровство твое  будет найдено… Сокруши гордыню,  чем плутать, - воротись. Опомнись,  отринь  блудные помыслы, бесовские мечты, сознайся, настрой сердце на покаяние,  – нет греха непрощаемого, кроме греха нераскаянного. Для покаяния всего и нужна глубина сердечного воздыхания о  содеянном.
Ловчиков. Зовешь, чтоб сам на себя принес поношение и укоризну. Тебе? Воеводе? Так вы уже мертвяки, хоть и суетитесь в надежде выкарабкаться. Тщетно!  Скоро быть  всем   вам   изрубленными и обезглавленными.
Протопоп Алексий. Ты никак  Господом себя возомнил? Только в его  власти,  кому какой срок  отмерить.
Ловчиков. Выспроси людей Димитрия, когда будут в крепости, - станут они советоваться с  Господом, как  поступить с вами?  Пощады  не ждите, по своей прихоти   расправятся жестоко… По мне  хоть с чертом  в обнимку, лишь бы не испить такой доли.  С Димитрием подавно, будь он истинный царь  или  самозванец.
Протопоп Алексий. Смерть не отпустит никого,  и  прежде ее  немилостивого пришествия   принеси плоды добродетели  и собери сокровище себе на небесах, потому что собранное тобой в этом мире,  за что  с жадностью цепляешься, здесь и останется.
Ловчиков.  Притомил, отче…  К   двору сейчас  тебя поведут.  О нашем разговоре молчок, чтоб горько не  пожалеть. Матушке  расскажи непременно, она вразумит тебя,  строптивца.  (Гансбергу)  Уводи с глаз долой!

         Гансберг  уводит   протопопа Алексия, но сразу  возвращается.

Гансберг. С факелами  там!.. Ищут!
Ловчиков.  Затаитесь!   Уйдут,   заведите подале,   сам доберется…
Гансберг. Возимся с ним,  прикончить  священника,  и  нет  забот.
Ловчиков. Ты это оставь,  еще сгодится…  Спознает, что с детями,  образумится,  выкажет покорность.
Гансберг (рассуждает вслух). Что вы  за люди  русские? Дикари! Прозябаете в грязи  и пьянстве, бород не бреете, волос  не  стрижете,  друг друга калечите нещадно, бред   слушаете, всяких  негодяев  сажаете  в государи… Золото вам не в радость, брать не хотите!  Какая  разница  кому служить за щедрое  жалованье?  Не понимаю!  Отдались бы в защиту просвещенным государствам,   жили бы  в спокойствии  и   достатке, как другие…
   
         Гансберг  уходит.

Ловчиков (вслед). Варвары, чего там! Без потычки  пяти пальцев не сосчитаем!  Потому и получаете  из   веку  в  век по загривку, что не понимаете.  И на  сей раз  тож  будет. Вышвырнут и литовцев, и шведов, что  норовят  захапать северные земли.  И вас, немчуру, случись,   вновь полезете.  Не зарились бы на Русь, на богатства  ее  и просторы, не поучали бы дурацкими советами. Тошно от вас…  Оно, так! При покойничке  государе  Иване Василиче, чтоб его там икота взяла, надрожались: злодействовал, несправедлив,  свиреп,   бывал  в гневе. Но при сынке его, Федорке,  при шурьяке Бориске Годунове привольная текла жизнь: сладко плыли над Русью колокольные звоны, свадьбы шумели на всю округу с песнями, медом и  пивом,  лабазы ломились от щедрых урожаев, стояли полные одонья  немолоченого  хлеба,  охота была соколиная…Светлое  времечко!  А голод обрушился?  Я  и в  голодные годы  не  знал убытку.  Добра заимел немерено, приторговывая хлебушком… И тут вы, пресельники,  со своим  расстригой нагрянули.  Кто звал вас?  Нету с той  поры   про  меж нас  умиренья,  вотчин лишили и  покоя,  в страхе неизбывном пребываем. Сбечь бы, да  некуда, земля войною живет,  смута повсюду. Меня  ж  дернуло   связаться   с  проклятыми… (Пауза).   Как он сказал?   Одной  тряпицей  с  перевязаны…Не  в  бровь,   в самое  око  угодил   чертов  немчура.


                ***

        Полдень. По-прежнему  тяжелые свинцовые  тучи  медленно, словно сонные, плывут над церковью Покрова. С обеих сторон не стреляют. Тревожная  тишина.. С крепостного  вала воевода Кашин  из-под руки напряженно всматривается вдаль.  Появляется Ловчиков. 

Ловчиков. Воеводушка! Михал  Федырыч,  будь здрав!
Кашин (оборачивается). Боярин! И тебе здоровья…
Ловчиков.  Никак  высмотрел чего?
Кашин. Проясняется навроде, опостылела непогодь…
Ловчиков. До селезенки  достала…Я про  подмогу.  Не видать государевых  дружин?
Кашин.  Попробуй,  разгляди - сплошь  леса.
Ловчиков. Заждались! Силушки   истаяли, не припоздали  бы….
Кашин. Становись  рядом,   ты    позорче моего.
Ловчиков. Мне здеся покойней.  Поостерегся бы  и ты, воеводушка,  стрел и пулек вражьих.  Как  на ладони  перед  ими  красуешься,  ненароком  зашибут.  Случись что с тобой, не приведи Господь, осиротеем,  под  супостатами  быть нам  тогда. 
Кашин. Сдюжите!
Ловчиков. И сдюжим,  а  все страх точит. Каверзники не дремлют,  худое  в  крепости деется:  Филька мой  запропал,  Степку,   как черти утащили,   к  самозванцу подался…
Кашин. Откуда взял?
Ловчиков. Тать он и есть тать,  не схотел  мыкаться с нами.
Кашин. По себе  судишь?
Ловчиков. Наравне со всеми  лямку непосильную тащу.
Кашин. То-то  истаял  весь.  Сам  лежал,   аль над болью сидел?
Ловчиков. Шуткуешь, князюшка!  В  нужде  великой и боязни живем,  терпеть   невмочь.   Не всякий  и станет… У  их  полно  харчей,  медовухи, молодиц -  недолго сманить. В грамотах, что со стрелами  пущают, на ересь нас изводят, зовут  отложиться от государя  нашего  Василия Иваныча.
Кашин. Не читывал.
Ловчиков. Как же! Самозванец   за покорность обещается  пожаловать  своим великим жалованьем, чего  нам  и  на разум не  всхаживало.
Кашин. Не было  б   насылочного  дурна   в   тех  грамотах.
Ловчиков.  С чего  дурну  взяться?
Кашин. Досаду на  нас держит.
Ловчиков (машинально вытирает руки о шубу).  Об том не думал. Спасибо, воеводушка,  образумил.
Кашин. Оботрись, оботрись,   боярин,  да  наперед  не подбирай,    что ни попадя.   
Ловчиков. Крепость забросал  ими.
Кашин. Напрасно хлопочет воренок.
Ловчиков. Нестойкие  сыщутся.
Кашин. Покуда  таких не заводилось.
Ловчиков.  Не скажи, князюшка! Прошлой ночью кто по тебе  из-за угла стрельнул?
Кашин. И про то ведаешь?
Ловчиков. Крепость об том  гудит.   Когда б изловили  вражину…
Кашин. Изловим, никуда не денется.
Ловчиков. Дай - то,  Бог!  Отец Алексий, особливо матушка его, на тень походят. Народ  судачит,  будто батюшку, как татя, связанного таскали по крепости. (Пауза). Обещались  деток   выдать,  ежели  пособит,   в чем самозванцу.  Должно,  ртачится,   коли  детишек  до  сей  поры  неволят.  (Пристально смотрит Кашину в глаза).  Тебе хоть  сказался?
Кашин. Не сказывал,  а  я  не  вяжусь, без того  ему  худо.
Ловчиков. И со мной молчит, запугали   изуверы.  Пособить,  жаль,  нечем.  Что имел,  от щедрости своей отдал на богоугодное дело.
Кашин. Как же, помню,  всех облаял  до седьмого колена.
Ловчиков. Для боярыни старался, чтоб не шибко голосила. Разойдется – не угомонишь ротатую. Со свету  сжила бы, прознай, что самолично назвался припасы выдать.   Осталось истово молиться  за горемык, словом  участливым отогревать.
Кашин. Чуткая твоя душа…  Мне  за заботами недосуг чаще  в  церкву  наведываться.
Ловчиков. Старайся, князюшка, для общей пользы, а я за  тебя Господа милосердного попрошу.  И за  Девятку  молить  стану,   хоть забижает  беспричинно. (Пауза). Случаем не знаешь,  где он?
Кашин. Виделись на  повечерье.  У  молодицы   какой  нежится.  Где   ему  оклачиваться?
Ловчиков.  Не было  его на  повечерье,  запамятовал ты,   воеводушка.
Кашин. Ретиво поклоны отбивал, Акинфий  Петрович,    и   проглядел.
Ловчиков (уходя, в сторону).  Крутит воевода, не доверяет.  Проглядел!   Я и в жгучую ночь   буркалистый…

       С  вязанками  хвороста  подходят  Кузьма и Никит.

Никита (вслед Ловчикову).  Вынюхивает боров,  липнет  с разговорами.
Кузьма.  Отворотись  и  сопи себе, поплетется восвояси.
Никита. Сам чего не  сопишь?  Утром не ткни  в бок,  готов  был  с  им   до зари лясы точить.
Кузьма. По мне еще потопчись!
Никита. Первый не цепляй…
Кашин.  Пытал боярин  и  про Девятку…  Добрался ли? 
Никита. Назывался  пойти с  им,  мог,  воевода,  и отпустить, не маялся  бы ноне.
Кашин. Голова от думок пухнет.  К отцу Алексию  темные люди ночью ворвались, повязали, к измене подбивали. Ребятишек его выкрали…Степан   запропал…Не  объявился?
Кузьма. Как  позапрошлой ночью вышел до ветру,  так  об  ем не слуху.
Никита. Увязался за  братенником,   вместях  раздольней.
Кашин. Не спросясь?
Кузьма. Девятка днем ране ушел…Не к  литовцам  же  Степка переметнулся?
Никита. Ага! К им,  без обувки и телогреи, с малыми поповичами под мышками!   Не мог Степка  супротив брата повернуть.
Кузьма.  Но  ведь  запропал?
Кашин. Всяко может быть. (Пауза). Ждать боле нельзя. (Никите). Сбирайся,  пойдешь до государевой рати.
Никита.  Давеча бы так!
Кузьма (Кашину). Микитку  посылать никак неможно, доверься мне. Тут   надобны смекалка, изворотливость лисья, понимание надобно, а у Микитки -  ветер в голове, надежи  на  его никакой, беспременно чего  учудит,  расхлебывай опосля.
Никита (возмущенно). Пню трухлявому  поверишь, воевода?!  Он  со своей  смекалкой   еле  колдыбает.
Кузьма.  Смок бы, огрызок!.. Насмотрелись, как бегаешь.
Кашин. Поджеливаешь не один  мальчонку.  И я держал  в бережении…
Кузьма.  Дитенок  совсем!
Никита. Ладно тебе, дитенок!
Кузьма. Не ладняй  горбатого к  стенке!
Кашин (Никите). Не дитя, потому  доверяю. (Кузьме).  Возьмутся  пытать,  прикинется  побирушкой.  Сколько  их  убогих и сирых  мыкается по Руси! (Кузьме).  Сам  бы  пошел, да город на мне.  А  без скорой  подмоги  нам  не протянуть. Тебе ли  об том  толковать?   Путь  не чистый, водой студеной  идти  надобно. Осилишь?
Кузьма.  Ты   еще сумлеваешься, Михал Федырыч?
Кашин.  Не те  годки  твои, Кузьма…Ты в крепости незаменим.  А  Никита? Он  не подведет.
Кузьма (поникши). Знаю об том не понаслышке. (Прижимает Никиту). На рожон  не лезь, ловкостью не хварси… (Пауза). Обрету успокоение, когда живым  здоровым  дождуся.
Никита. Будет ластиться,  к  завтраму  обернусь.  Тебя вот  нельзя  оставлять без  догляду, да  я  туда   и обратно…
Кузьма (крестит Никиту). Себя,  доглядчик,  береги.

           Кашин и Никита  уходят.  Кузьма ветками с поваленного дерева принимается  заметать   следы.  Появляется   Ржевский.

Ржевский. Воевода не проходил?
Кузьма.  Ушел (показывает рукой направление).
Ржевский. Играешься что ли  с  метлой?
Кузьма. Следы заметаю…Девятка  запропастился, потому  послал воевода навстречь государевой рати Микитку. Неровен час,  злыдень  какой след парня выймет,  худое  по ветру на его напустит.
Ржевский. А я  для  себя  рассудил, что на метле отседова упорхнуть навострился.
Кузьма. Упорхнул бы, когда мог, опостылело чахнуть взаперти, да не ведьмак, чтоб на метелке носиться. Наперед   так  не шуткой со мной…
Ржевский. От  Микитки  с Девяткой не то терпишь, а тут сразу в обиженку ударился.
Кузьма. Им дозволено.
Ржевский. Это почему так?
Кузьма. Все одно не  уразумеешь…
Ржевский. Разворчался! Согласный, темных людей промеж  нас немало таится. Не поддавайтесь гнуси, так и власти ее над вами не будет.
Кузьма.  Подсказал  добрый человек  на  колодезе  избу  рубить.
Ржевский.  Не мудрствуй! Крепость перевернули, все закоулки и расщелины излазили, ни детишек, ни того…Степки.  Предупреждал,   перелет он,  с  недобрым  явился. Так и обернулось.  С  им  все  пошло  навыворот.  Доверились вору, он  сполна  отблагодарил: выведал,   за чем явился,   и был таков. Аукнется  нам  его измена.   Молчишь,   заступничек?
Кузьма.  У кого желчь во рту, тому все горько.
Ржевский. Экий вредный старик!   Объявился  тот  тать   и на  крепость  обрушились напасти, а он все  сумлевается.  (Уходя, примирительно)  Кузьма,  ты это…  замети что ль  и мой след.  Кто  знает, на кого  чародеи  и  ведуны свой  нечистый глаз положили.
Кузьма.  Замету.  Не в тягость…

          Вбегает   Ульяна,  сталкивается с  Ржевским.

Ульяна. Люди добры,  рятуйте!  Там  такое! Такое!..
Ржевский. Раскудахталась! Толком  сказывай.
Ульяна. Детишки отца Алексия  сыскались… И Степан… И  Филька… Акинфий Петрович в подземелье их томил…  Женка Филькина  дубиной  по горбу Ерему,  погреб отворила…  Еремка  очухался,  за топор и всех подряд месить. Фильку и  его женку в куски   изрубил,  стрельцы  соседские едва  сладили с извергом -  порешили  бердышами.
Кузьма. Понапрасну, выходит,  Степана чернили…
Ржевский. Тут на себя   косишься,  а ты   схотел, чтоб  перед им,  пришлым,  рассыпались.
Кузьма. Микитке  б доверились,  годами  недолог,   а  пониманье в людях  у мальца…(Пауза, с укором  смотрит на Ржевского)  поболе,  чем  у  других.

 
        Ржевский не дослушав,  убегает,  Ульяна и Кузьма  – следом.


                ***

       15 декабря 1607 года. Смеркается.  Кузьма  один у костра, вздыхая, ворошит уголья,  рассуждает вслух.


Кузьма. Обещал к  утру обернуться,  а  уже  две  ночи минуло. Стряслось чего? Господи, спаси и сохрани! Эх, воевода, Михал Федырыч, не след   мальца  было трогать.   Дневать и ночевать у пушек мои  годки самые те,  а как  на сурьезное дело…Добрался б проворней куницы. Маяться   ожидамши  легчей?

        Появляются  Девятка и Федот.  Девятка  поеживается,  надрывно кашляет.

Кузьма (протягивает руки навстречу Девятке). Заждались,  разудалая твоя головушка.  К огню садись ближей,  а я -  за воеводой, порадую…
Федот. Послали  за  им.   (Кузьме).  Из кустов нежданно -  негаданно  нагишом выломился мокруший,  лохматый.  Ступает  по   земле костяной  босый  и холод ему нипочем. Мне в башку сразу вдарило: водяной  это, до весны не стерпел, от спячки в оттепель  пробудился. Страх скосил – шмякнулся в канаву, лежу мордой - в слякоть, не шелохнусь. Про себя  молю  всех  святых, чтоб отвадили  нечистого, а  он все ближей,  и уже  по людски  зачал  выспрашивать…
Девятка. Одежку  я  просил.
Федот. Разбери, что бурчал…(Кузьме). Ну,   думаю,   покоптил белый свет, мужик,   и будет,  явилась  за тобой  смертушка:  счас  сцапает  нечистый   и  в бучало  свое   уволокет…
Девятка.   Сволок  бы,   в болоте   тихо.
Федот.  Тихо оно тихо, да жить там лихо.  Самого, небось,   на аркане не затащить?
Девятка.  До воеводы спешил… И  не больно  ждут меня там - взбаламучу всех, покоя лишу.  А ты  русалкам   самое, что надобно:  неказистый пусть, зато смирный,  покладистый… 
Федот (испуганно крестится). Свят! Свят! Несешь  несусветное!  Сягай   к  им,   казистый,   сам.
Девятка (Кузьме).  А мне дивно: не признает, таращится, как трех проглотил, четвертым подавился. Сообразил бы:  нечистой силе блукать с  православным крестом на груди   -   верная погибель.
Кузьма. Не до соображенья  ему  было, коль   пятками закивал.
Федот  (Кузьме).  И  ты б  закивал  проворнее  моего… Из –  за   куста  всяка  сорока  остра. 

          Девятку вновь  бьет  кашель.

Кузьма. Расхворался  дале  некуда!  Принесу    кипятку что ль…
 
         Кузьма  и Федот уходят.  Появляется Кашин, садится у костра  рядом с  Девяткой,  выжидающе   смотрит на него.

Девятка (сквозь кашель). Задержал воевода Мосальский: дожидались   весточки от  князя Куракина. Гонцы поведали, что заминка  у  его со шляхтой под Мещовском  вышла, едва пробились.  Недалече князь,    к  ночи  доберется.
Кашин (перебивая).  Мосальский  где?
Девятка.  В версте  за Десной  изготовился.  Велел  передать,  как  запалят  костры, чтобы  из крепости ударили навстречь,   пособили   реку одолеть.  Лед  вскрылся,  а    лодки  и плоты  литовцы попрятали, на  другой берег не иначе, как  вплавь попадешь.  Еле добрался,    от  холодрыги колотит всего.
Кашин. Спаси Бог  тебя,  удалец, за добрую весть, за  надежду. Вечность не возвращался, думал,   неладное  что стряслось,  потому послал до  князя  Мосальского  и  Никитку.  Разминулись?
Девятка (продолжительная  пауза). Виделись мы тем вечером.  Нету   больше Микитки. У берега, на обратном пути, высмотрел: из Десны выбирается.  Синюший  весь, сплошь сосулька.  Едва  отогрел.  Поведал он,  что  ждете, что Степка пропал,  детишек  отца Алексия выкрали…Обратно вместях  плыли.  На  середке реки,  где вода  шалит,  льдина   в затылок  мне  поперла.   Микитка выручил: оттолкнул льдину.   Себя  не уберег.  Чуток приподнял голову, тем моментом и стрельнули с берега. Стерегли по всему.  В самое горло стрела вошла.  Камнем   под лед  ушел, даже не вскрикнул наш журавушка… (Пауза).    Пришлось  ворочаться. Все не  мог перебраться - куда не сунусь,   везде  они  копошатся…
Кашин (пауза).  Кузьме   не сказывай.
Девятка. Доброе что, а тут… Понятное дело.
Кашин.  Степан целехонек, от  него прямиком  к тебе.
Девятка (устало). Пропадал где?
Кашин. Боярин  неволил…

        Возвращается Кузьма с кипятком.  Пока Девятка пьет,   все молчат.
 
Кузьма (не выдерживает). С Микиткой   не  свиделись случаем?  Третьего дня за Десну  и он подался…

        Девятка  продолжает молча  пить.

Кузьма. Не  довелось, знать…Дождемся   и  Микитку.

       Вбегает  Ульяна.

Ульяна. Все из–за  меня  клуни забубенной. Знать бы наперед, да  разум  птичий…Еремка, когда хмельной обхаживал, про  Фильку выронил: в подполье  мужика  замуровали, на цепи  держат. (Кашину). Заместо  того, чтоб сразу к тебе, воевода,  подалась  к Филькиной женке…  Та голосить…  К   Еремке… А  он,  зверюга,  за топор…
Кашин.  Князя  со  Степаном   где  оставила?
Ульяна. С отцом Алексием  понесли детишек  к дому. Боярина, чтоб он сгорел,  как языком слизало.

       Появляются Ржевский  и  Степан. 

Ржевский. Натворил боярин бед!
Ульяна.  Про ребятишек скажи…
Ржевский. Мальчишка  помер.  Девочка  в памяти,  пить беспрестанно  просит.
Степан. С нами в погребе  их  на змершей   земле  боярин  держал.  Берегли с Филей  да без воды и  снеди  польза невелика. (Кашину). Подбивал, воевода, тебя  извести  смертным убийством, вольную  сулил и  деньгу. Не схотел корыстоваться его деньгой,  так   железо на меня положил…
Ржевский. Попадись токмо!
Ульяна. Видела, мелькал, в подполье  кому  шмыгнул, затаился…
Ловчиков. Не  хоронюсь!  Вот он я,  как есть… Мне   беспорочному   без нужды бегать от людей.    Кому внимаете?  Вору!  Поклепнику!  Он  горазд  телегу  дерьма  на  боярина  опрокинуть.  А  все потому, что беглого признал  в ем, возжелал воротить…

      Все оборачиваются на голос. Ловчиков стоит, направив самопал на Степана. От костра Девятка бросается к брату, закрывает его.  Ловчиков стреляет. Девятка оседает на руках Степана.  Ржевский  и   Кузьма   скручивают Ловчикова.

Кузьма. Что ж ты  вытивляешь, черная твоя душа!
Ржевский. Живым  тебе не уползти…
Ловчиков ( пытается  вырываться, кричит).   Зла никому не учинял,  на  лихие дела не подбивал.  А  что  Степку с Филькой в узилище  держал, так имею на то полное право,  впредь неповадно будет  холопам сбегать…Детишек   попа  без  моего ведома Еремка выкрал.  Выспросите олуха, где  белены  объелся,  не то браги перебрал…
Кузьма. Прикидываешься несведущим. Тебе ль  не знать, что Еремка дух испустил?
Ржевский.  Потому и посылает к  покойничку.
Ловчиков. Государю непременно челом бить стану за неправедную расправу над боярином, что чинили прилюдно бесчестие его верному слуге. (Ржевскому). Откроюсь государю, как ты, царский воевода, годил  разбойничку, соумышленнику  Ивашки  Болотникова,   всей крови заводчику. Поверит государь боярину бескорыстному,  наложит на тебя  опалу.  Не так – все одно  откуплюсь…

          Ржевский стреляет в лицо  Ловчикову.  Тот замертво падает.

 Ржевский (Ржевскому). Не стерпел! Слушать  никаких сил   гнусные  речи…
Кашин  (с укоризной). Оплошно, князь, поступил! Прежде  б  дознаться,   кого  он прельстил,  да искоренить отступников.
Кузьма. Вьюном   ускользнул бы, откупился…
Ржевский. Собаке собачья смерть.  (Кузьме).  Пособи тушу  с  под  ног уволочь.

         Ржевский с Кузьмой  оттаскивают  тело  Ловчикова,  возвращаются. Степан и Кашин  ведут  Девятку  к костру. Кашин подстилает  свою шубу,  на нее укладывают раненого.

Девятка. Задело  маненько. Отлежусь и   закружусь  сызнова…
Кашин (осматривает рану). Какое  маненько! Грудь разворотило…
Степан. Лекаря  покличьте!
Кашин. Один лекарь на крепость  остался  и   тому  утром    ядром ноги перешибло, в жару мечется…


         Степан отворачивается,  вытирает слезы.

Девятка. Никак рассопливился,  Степушка? Не мужицкое  это  дело…
Степан. Лежи, лежи, братушечка!  От   костру   глаз  ожгло…
Девятка. Не хнычь, помешкаю,  Степушка, помирать. (Пытается улыбнуться). Еще порезвимся на пару вволюшку… А  помру – не  велика  беда,   меньшей  совру.  Больней было б,  подгадай  боярин  в тебя…
 
       Вдалеке  слышны  стрельба,  крики, вбегает Федот.

Федот. Родимые  мои! Крещеные! Плывут, плывут с того берега государевы ратники!  Без портов и  рубах  бросаются  в  полынью,  вняли нашим мольбам…
Кашин (Ржевскому). Дождались!  Время на  раздумки  ничуть. Я –  на  подмогу  Мосальскому,  а ты, князь, бери ратников из отрядов  Филиппова  и  стародубца  Гаврилы, ударь в  сторону Гадова  леса,   на пол версты  правее Верхнего Судка,  свяжи  литовцев, чтоб продыху им не было… 
Ржевский.  Сполню,  Михал  Федырыч!

       Ржевский убегает, но тут же возвращается.

Ржевский. За  Степана  не держи зла.
Кашин. О чем ты, князь?  Одна думка томит  –   об    земле  нашей страдалице,  изнылось  за нее  ретивое. 
Ржевский. У  меня, думаешь, не болит?
Кашин. Потому  мы  и  вместе, Андрей Никитич.

       Ржевский убегает. Все, в том числе Ульяна  с рогатиной, бросаются  за Кашиным к Десне.  Кашин останавливает Ульяну.

Кашин.  И не помышляй, без  тебя   управимся.
Ульяна. Вот и справляйтесь,  а я  сама по себе.   Поквитаюсь  с ими ненавистными  за муженька своего, Сидорушку,   за   слезоньки   мои   нескончаемые…

      Появляется протопоп Алексий.

Кашин. Отче, ты куда? 
Протопоп Алексий. С  вами…
Кашин. При матушке хлопочи, одной  ей  невозможно. 
Протопоп Алексий. Не  дозволяешь   вступиться на поле брани за  поруганное  Отечество?!
Кашин. Надо кому-то  и в крепости быть.
Протопоп Алексий (с укоризной).  Воеводушка!
Кашин. Как знаешь…

       Протопоп Алексий устремляется  за всеми, но тут же резко останавливается,  хватается   за левое  плечо. Кашин  спешит  к нему.

Протопоп Алексий (смотрит на окровавленную ладонь).  Пулька  шальная…
Кашин.  Ладно, хоть   в плечо,  теперь  точно  не помога  ты  нам.
Ульяна (спешно перевязывает рану протопопу Алексию).  Потерпи,  возвернусь,    тужей  перетяну…

     Кашин  убегает,  Ульяна  – следом.  Протопоп Алексий  стоит беспомощный,   прижимая  рану.  Из оцепенения  его выводит стон,  подходит к Девятке.

Девятка (открывает глаза). Батюшка…  Грудь  полыхает,  каленое железо  точь  в  ей…  Положи  льду…

   Протопоп Алексий  кладет  Девятке на грудь кусок льда,  тот перестает стонать.

Девятка. Отхожу,  отче…
Протопоп Алексий. Выкарабкаешься,  какие твои леты!  Еще не единожды вступишься    за  ненаглядную  нашу  Россеюшку…
Девятка.  Вступятся… Другие….  Без меня… Без меня…
   
     Девятка затихает. Протопоп Алексий  читает  над ним  молитву.

Протопоп Алексий. Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Девятку, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби,  остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих…
 
      Появляются разгоряченные боем Степан, Федот, Ульяна, чуть позже Кашин и Ржевский.  Им  все ясно,  поникнув, они  застывают  над   Девяткой.

Протопоп Алексий. Темже  милостив тому буди,  и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми  Твоими яко  Щедр упокой: несть  бо человека,  иже поживет и не согрешит. Но ты Един   еси   кроме  всякаго  греха, и правда  Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог  милостей и щедрот, и  человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Все (крестятся). Аминь!
Ржевский (кладет руку на плечо Степану).  Храбрый  был  воин!
Федот.  В церкву  редко   заглядывал, а жил по совести, потому и благоволил к ему Господь, светлую смерть послал за его достоинства. 
Ржевский. И то  верно:   всяк   крестится,  да не всяк молится.   Боярин вон  на кажную маковку молился, а  на паперть ступал  и  вся  православность с него, как шелуха слетала.
Ульяна (вытирая слезы). Кузьма с разбитой головой  на моих руках помирал, видел,  как  опрокинули литовцев… Больно кручинился, что перед смертушкой не  свиделся с  Микиткой, как – никак заместо отца  был  сиротке. (Пауза). Все   наказывал передать,  чтоб не забывал,  наведывался  к  ему  на могилку…  (Пауза). Девятке вот,   как  побегли они,   увидеть  не довелось. 
Федот. Знает  он!  Так, батюшка?
Протопоп Алексий (отрешенно).  Истинно так, Федотушка!

       Протопоп Алексий  бредет к   земляному  валу,  плечи его вздрагивают, смотрит, как отступают  от города войска  Лжедмитрия.

 Федот. Еще три дни  душа  Девятки  будет на земле с нами  радоваться   нашей победе.
Кашин. Никого не забудем! Детям и  внукам  поведаем, как не пустили  ворога  в  крепость. Чтоб знали они, чтобы   и они помнили,   как  крепко   стояли  мы   на своей правде...

     С  колокольни церкви  Покрова победно звучит  колокольный звон, он  становится  громче и громче…

                (Конец).


Рецензии