Сон 1

       Я медленно с испуганными глазами хожу по огромному театру. Зрительный зал непропорционально велик по сравнению со сценой. На сиденьях люди. С равнодушными лицами они повернуты туда, где по обыкновению все и происходит в театре. Люди не похожи на зрителей. Их глаза не выражают ожидания действия, ровные, не эмоциональные они принадлежат существам, которые, насколько я поняла, здесь просто живут. Не сказать, что они очень довольны этой жизнью на зрительных местах.  Рядом, в проходе, я вижу трехколесный детский велосипед, кастрюлю.  Пыльный, не живой воздух, окрашивающий  все в тона охры, не любовно покрывает всех временем. Сцена пуста и, похоже, на ней никогда ничего не происходило. Дощатый пол постарел от времени, а не от усердно потеющих стоп. Черный маленький прямоугольник без декораций, ловит коричневатый свет авансценой из зрительного зала. Но дальше освещение не дотягивается и потому пространство проваливается в огромную бездну. Ни один предмет не сбрызнут светом, а рамп там и вовсе нет. Портеры  странно пусты и тоже покрыты пылью.
      Занавеса у сцены нет, но зато он есть у зрительного зала, и даже два. Тяжелые, темно-бардовые, они рассекают помещение в двух частях, как бы деля и заодно оповещая время суток: опускаясь к ночи и поднимаясь к полудню.
    А я медленно с испуганными глазами  хожу меж сидений, прижимаю к себе обрезки и вырезки своих фотографий, ищу участвующие лица, пытаясь кому-нибудь их показать. Нахожу престарелую пару, живущую здесь, видно, давно. Показываю им снимки. Женщина в кудрявом парике с равнодушием вертит их перед полусонными веками. Сзади опускается занавес, резко, быстротечными сумерками, даже с хлопком – создается ветер, и мои фотографии листочками падают вниз, рассыпаются. Люди, не замечая их, живут дальше, топчут, мнут, садятся, дети рвут их на части. Мутная тишина поглотила звуки моих переживаний. Я с досадой собираю обрывки, пытаюсь не пропустить ни одной маленькой бумажной крошки, не получается. Топну во всеобщей дремоте и только в груди и ладонях напряжение до слабости, слабости щемящей кости.         
       Хочу найти выход, поняв – свободного места здесь нет, а в портере слишком холодно, слишком давно безлюдно. Но две двери, которые существуют, никогда не открывались, ссохшиеся, а позже разбухшие они впечатались в проемы, закостенели, покрылись слоем частичек кислого времени. Но самое главное, что выход недосягаем, двери, находясь возле сцены, по обе стороны портерных кресел – слишком  высоко сделаны. Как если бы находились на уровне самых высоких мест в зрительном зале.
   Сцена темным орущим, но безмолвным ртом чернеет, пустеет холодом.
Ау-у-у! – плачу.
7. 06. 2оо1.