Путь низшей расы

Путь низшей расы.
1.
Приснозелёный Янден не знает зимы, а те угрюмые сугробы снега, что ближе к ноябрю выпадают на южных его опушках и почти вечные снеговые поля севера никогда не служили препятствием для лёгкой эльфийской ступни. Даже в самом пышном снеговом покрове не оставит она следов. Не то у людей – то ссадинами лыж, то овальными дырами от валенок портят они раннедекабрьское, девственно белое одеяло спящей природы. А ещё деревьев порубят да щепок побросают. Или зверя невинного почём зря, ради забавы пустой, убьют да окровавленного выбросят.
И когда колючий февраль уступил грязно-мокрому бродяге-марту, священный эльфийский лес всё так же хранил свою, неподвластную бездушному холоду, незыблемую гармонию. Хранил для Творца, для себя, для всех своих диковинных обитателей.
Впрочем, уже не для всех. Ибо в этот день в стройную музыку эльфийского бытия вкралась фальшиво сыгранная нота. Она и раньше, на тысячную долю тона (да, да – тонкий эльфийский слух чувствует и такие интервалы) звучала как-то слишком самостоятельно: задиристо прыгала не в такт и хитроумно искажала темп. Теперь же, породив себе подобных, она и вовсе превратилась в чуждую общей музыке параллельно звучащую гармонию. Это был какой-то странный набор звуков, в котором привычные законы гармонии стройно смыкались с хаосом. Своего рода музыкальный оксюморон: звукоряд упорядоченного хаоса…
Эльф Яланве – великий воин лесов Янден, искусный ваятель и талантливый поэт-менестрель и… гроза людского рода. О, если бы вы знали Яланве! Его редкая, даже по стилистически изысканным эльфийским меркам внешность и сейчас, перед Советом Древних хранила вызывающе-надменное спокойствие.
 - Ты можешь раскаяться, - держал слово Мастер Земли, - даже за то, что по законам низших преследуется последовательным отрубанием конечностей, а затем…
- Варят ещё живой останок в кипящем подсолнечном масле, - перебивая продолжил Яланве, - я знаю это без тебя, о древнейший.
Ему так нравилась эта дерзкая возможность попрепираться с древнейшими! Кто ещё в этом мире решится поспорить с теми, кто родился до звёзд!
- Ты зашёл слишком далеко, -  отрывисто-колючим голосом заговорил Мастер Огня и света, - неужели ты получаешь удовольствие от чужого страдания и смерти.
- Давай уточним, о древнейший, кого именно я убиваю?
- Ты уносишь жизни людей, уносишь элегантно, с выдумкой, доходя, иной раз, до ритуализированных мучений. При чём до таких, что хуже не придумают даже гоблины. Но страшно не это – история дозвёздного народа ещё не знала столь уродливо искажённых настроений ума как у тебя. Брат Яланве! Да, мы воюем, но войны наши – лишь вынужденная оборона. Мы вразумляем, а не уничтожаем и мучаем.
- Ты очень хорошо сказал о вразумлении, брат. Мы эльфы, первопришедшие в этот мир – его хранители. Мы несём ответственность перед Творцом за то, что Он нам вверил. Посмотри на людей, этих страшных, омерзительных существ, эту нелепую пародию на нас! Те же руки, те же ноги, почти такое же лицо, и сколько тьмы за этим! Убийства, алчные нашествия, кровавые войны, изощрённое уничтожение созданной Творцом неодушевлённой, но живой жизни! Грязные, протухшие города, пни срубленных лесов, опоганенные помоями реки…
- Древний Совет…
- Древний Совет будет отвечать перед Творцом за то, что закрыл глаза на их злодеяния. Не благодушными учителями прирожденны быть эльфы, а карающими судьями, законными властителями сего МИРА. И кто как не я выполняю волю Того, Кто ввёл нас в этот мир!
-  Совет лучше тебя знает, что угодно Творцу! Очевидно, ты забыл, что его составляют древнейшие представители нашего народа.
- В уме Совета стало слишком мутно.
- Так посмотри на это, -  воскликнула Мастер Гармонии, грациозно взмахнув посохом.
Жуткого вида иллюзия предстала глазам Священной Пентады Эльдаров: пять обезображенных, обгорелых тел с искусно удаленными без повреждения кожи и мышц головы черепами.
- И после этого ты считаешь, что в головах наших мутно?
Яланве не повёл и бровью.
- Всего лиши разбойники. Вот, вы тут разглагольствовали о священном воспомошествовании низшим расам. Что ж – перед вами банда головорезов. В голодный год со своими сородичами делали примерно то же, что и я с ними в тот раз. Семьи лишались убитых кормильцев, умирали голодающие дети… И всё потому, что призванные блюсти добро, да простит меня прелестная Мастер Гармонии, тихо сидел себе в лесу, да на пирах пел песни о том, как прекрасен этот МИР. Я всего лишь выполнил свою работу, о древнейшие! Но, поскольку я не Мастер Гармонии, то сделал это так, как умею.
- А та несчастная девушка из деревеньки в полесье! – вспыхнула рубиновым возмущением изумрудная дева Гармонии.
- О, а вот тут каюсь, каюсь, - с пародийно покаянной усмешкой сказал Яланве, в элегантном артистично-фальшивом, а потому пижонском, поклоне склоняясь перед Советом, - ох было дело, впрочем, Мастеру Гармоний было бы весьма полезно узнать о тонкостях людской любви, точнее, об их отсутствии.
Вечно молодая девушка, описав копной зелёных волос изумрудную дугу, в гневе отвернулась. 
Яланве подолжал:
- Девчонка оказалась откровенной дурнушкой, да ещё глупыми человеческими мечтами о прекрасном принце! И вот, представьте: убогой деревенской фантазёрше является даже не какой-то там человеческий монаршек, а подлинный эльф. Правда, после четвёртого раза я перестал ходить к этой бедняжке… Жаль, конечно, очень жаль… После расставания с жёрновом на шее в пруд… Что-ж, и эльфы ошибаются, но сами посудите: хоть немного подлинного счастья свершилось в её жизни! В моём маленьком, лишь напоминающем любовь, плотском капризе она получила то, что вы, великие маги, никогда бы ей не дали.
- Ты… ты… - еле сдерживалась эльфийская дива.
-Мы взываем к Безымянному Мастеру Множеств, - угрюмо объявил Мастер Воздуха.
Безымянный Мастер Множеств! Тот, чьё существование уже не вмещает бездонная память тех, кому суждено прожить вечно. Неподвластный для самой изысканной логики и высшего разумения, наипервейший, из тех первых, что были вызваны Творцом к жизни в давно ушедшем незапамятьи. Утеряно его имя, да и нужно ли оно ему? Мириады эонов времени минуло с тех пор, а он так почти и не изменился. Вот, разве что, лунных прядей в голове прибавилось. Давным-давно, когда новосозданный мир представлял собой затерянный в первозданной тьме каменный шар, он уже бродил меж беспорядочных глыб и бунтующих, юных вулканов, исполняя волю Творца, устраивая мир для тех, кто должен проснуться вослед. Как будто, завершена его священная миссия, и теперь, незримым, он пребывает в кронах вечно зелёных деревьев.
Иные, населяющие мир расы, почти позабыли о нём, а что хоть немного помнили, обратили в зловещие и в тоже время наивные сказы. Даже эльфы, коим по природе чужд человеческий страх, испытывали перед Безымянным священный трепет.
И вот, перед лицом вечности стоял Яланве.
Что мог он сказать ему? На что надеялся Совет, призывая великого из великих?
О Безымянном, равно как и подавляющее большинство эльфов, Яланве знал разве что из легенд и баллад лесных менестрелей. Распущенная жизнь последних веков, увела его образ мыслей в область оккультной фантастики. Но сейчас, пребывая в кроне священного древа Совета, при упоминании первоэльфа, он с неприязнью почувствовал дрожь. Волевым усилием он начал подавлять ощущение этого священного трепета. Сладостного, и в то же время, претящего той горделивости, столь исправно воспитываемой последнее время.
«Безымянный, - думал Яланве, - считаете, что я рабски упаду ниц перед его бесконечной мудростью? Буду оплакивать свою жизнь и скорбно молить о пощаде? Нет, не надейтесь: я давно уже перерос эти наши эльфийские эмоции».
- От тебя никто не требует слёз и молений, - послышался из раздвигающихся ветвей проникновенный голос.
«Читает мысли?» - не мог не удивиться Яланве. Он ещё никого не видел, но уже переживал НЕЧТО.
- Я слышал всё, что ты говорил здесь, - продолжал голос, - и я должен с горечью подтвердить твою правоту.
Только теперь Яланве понял, что находится неизвестно где. Стоя в кроне священного древа Совета, он в то же время, как будто, не ощущал пребывания в конкретном месте. Странное существо стояло то ли перед ним, то ли позади него, то ли сбоку. Каждая точка пространства представала то ли старым юношей, то ли юным старцем… Океан лунных волос ниспадал на его плечи. Чувство трепетного почтения с нарастающей силой охватывала сердце Яланве. Это была вечность, пред которой тянуло, склонив голову, остаться навеки. Безымянный вещал:
-Всё, что ты сказал – правда. Правда – наша заносчивость, наше нежелание увидеть горечь этого МИРА. Сколько правильных чувств взлелеял ты в своём сердце и о, как горько ты распорядился ими! Ты задумал обучить добру через силу… Какое обольщение! Ты начал, как будто, хорошо: убивал злодеев, защищал обездоленных. Но ты вошёл во вкус: убийство стало приносить удовольствие. Я знаю каждый твой шаг – сначала благородный мститель, потом жестокий воин, наконец убийца-извращенец. Заколдованные в мутантов разбойники, утопленные в нечистотах ростовщики, заспиртованные изверги… Не для таких жестокостей творился этот МИР. Возделывание красоты и гармонии – вот те главные задачи, что получил я от Творца. Не все принимают её, но это лишь оттого, что Творец дал всем существам этого мира свободу. Каждый должен выбирать: быть ему с Творцом или без Него. Это происходит оттого, что разум каждой расы в разной степени затемнён. Кто-то, как мы эльфы, очень тонко чувствует Творца, а кто-то другой, как например люди, весьма слабо. Мы, эльфы, все до одного свято верим в Него, а люди - в лице лишь нескольких остро мыслящих умов. Тварь не Творец: даже мы, тварные эльфы, необозримо хуже своего Создателя. Гномы жадны, гремлины скупы, гоблины жестоки… Но есть в них и положительные черты: одни искусно обрабатывают металлы, другие выращивают изумительные драгоценные камни, третьи, хоть и ограниченны, в целом оказываются добродушным народом, всегда готовым к честному труду. И только мы эльфы имеем всё хорошее сразу. И только люди не имеют ничего вообще.
Теперь ты понимаешь, что хотел Творец от своих созданий: преодолеть свою слабость, найти Творца через вверенный тебе дар, получить определённое по мере твоих усилий познание той вечности, которой и является наш Творец. И это доступно всем. Здесь всем легко. Всем.
Кроме людей.
- И люди должны сделать это добровольно, без всякой подсказки? – воскликнул Яланве?
- По крайней мере, без такой как твоя. Ты всё правильно понял: забываясь на роскошных пирах, что уходят в вечность, мы перестали чувствовать боль этого МИРА. Ты решил разорвать наше самозамыкание, это похвально. Но ты не учёл, что добру не учат через извращённое насилие.
И тут Яланве словно прозрел. Отсутствие ожидаемых угроз, уговаривающий, добрый тон Безымянного, внушили ему уверенность.
- Я давным-давно разуверился в том, что ты сказал мне, – твёрдо произнёс эльф.
Скрестив руки на груди, он гордо, исподлобья, смотрел на зелёный трон Безымянного. Он почуял, как в тишине задрожали листья; сотни тревожно мерцающих глаз обозначились средь дрожащих веточек.
- Я отлично знаю эти разговоры и более не верю в них, о Безымянный! Хочешь, я поведаю тебе лучшее средство спасти этот МИР? Это хорошо поставленная война. Война на уничтожение. Война в союзе с кем угодно, во имя уничтожения кого угодно: с людьми на гномов, с номадами на титанов, с гоблинами на людей, с тинами на остатки кобольдов… И так до полного истребления тех, кому не суждено быть эльфом.
- А ты не подумал, как изменятся в худшую сторону наши души? Разве полной победы мы не начнём воевать друг с другом?
И тут Яланве совсем потерял себя:
- Ха-ха-ха! Война между эльфами! Позволю напомнить тебе, о, знаток эльфийской природы – никогда не поднимет эльф на эльфа меч! Разве не претит это нашему избранному естеству, неужто, Творец тебе об этом не рассказывал?
Замолчали птицы. Стих стрёкот вечерних цикад. Деревья в ужасе прервали такт своих колебаний. Лёгкий ветер застыл между стволами мертвяще-тяжёлой массой.
Никто и никогда не говорил с мастером множеств таким тоном.
А Яланве уже несло:
- Война между собой! Между эльфами, у которых сплочённость – смысл бытия. Сколько раз наши учителя, наставленные тобою же, учили нас о внутреннем, духовном единстве дозвёздной расы? Мне жаль, что я должен преподать тебе этот урок, но именно мы, через уничтожение низших форм жизни спасаем МИР. К великой сублимации мы обязаны передать Творцу МИР в полной сохранности: с его полями, лесом и воздушной массой, всё до последней песчинки…
- Ты ошибаешься, Яланве. Творец всеблаг и вседостаточен. Он не нуждается в этом каменном шаре, который мог бы просто не творить. Великая сублимация изменит МИР до полной неузнаваемости. Иноформа нового субстрата создаст иной мир, по сравнению с которым да же наше блаженное пребывание в лесу покажется прозябанием в помойной яме. И вой дут туда уже не только эльфы. Жизнь эоне этого МИРА – всего лишь подготовка, поле для военных упражнений перед генеральным сражением.
В ответ Яланве насмешливо развёл руками:
- А я-то о чём говорю! Именно что к сражению. Вот только одного ты не понял, - снова сдерзил эльф, - это сражение уже началось! И пока я единственный его солдат!
- Ты снова ничего не понял, о Яланве. Твой главный враг это ты сам. Вспомни, я говорил тебе о законе поврежденности, от которого мы, эльфы страдаем меньше всех. Впрочем, - скорбно опустив глаза, сменил тон Безымянный, - глядя на тебя я, впервые за мириады минувших столетий, начинаю в этом сомневаться. Ты говоришь о союзной войне. Хорошо: мы перебьём людей в союзе с титанами, потом вместе с кобольдами опрокинем бывших союзников, дальше я даже говорить не хочу. Пока мы дружим против кого-то, мы и вправду сильны. Но вот мы одни: ненависть и война стали нашими навыками, переучиваться добру мы не хотим и не желаем. Но ненависть всё ещё в нас, её надо куда-то направить! Кого же ненавидеть дальше, если не себе подобных? Ты должен победить себя. То плохое, что есть в тебе. Это же так просто, ведь у тебя, как у эльфа, зла, считай что и нет.
Царила тишь – лес застыл перед словесами древнего. Всё, вплоть до субатомных элементов прекратило жизнедеятельность. Лишь зрачки рассыпанных в листве эльфийских глаз мерцали какой-то грустью. 
Яланве продолжал стоять всё в той же горделивой позе. Более говорить было не о чем. Он зашёл слишком далеко, чтобы оставаться на дозвёздном пути. Страх перед Безымянным его более не озадачивал; ему хотелось жить. Он грезил битвами, изощренной охотой, мимолётно-лихой любовной интригой. Кодекс эльфа стал ему слишком тесен. Откинув голову, он, глядя сверху вниз на живое воплощение вечности сделал выбор, выбор, потрясший мироздание:
- Я не буду раскаиваться ни перед лесом, ни перед советом, ни перед Тобой. Твой разум помутился: прозрение путей Творца утрачено Тобой. И я ухожу. Туда. К ним, к людям. Я буду сам творить волю Того, кого Ты давно перестал слушать. Творец в моей душе и я не нуждаюсь в помощи тварного посредника вроде Тебя.
И он изрёк это!
Кто же он теперь?
ЭЛЬФ-ОТСТУПНИК!!!
Сотни тысяч чёрных птиц с истерически выпученными глазами, оглушительно каркая, скачущими чёрными звёздами впились в голубой небосвод над священным лесом.
ЭЛЬФ-ОТСТУПНИК!!!
Режущий уши скрежет от царапающих кору медвежьих когтей, меткими стрелами пронзил остроухие эльфийские головы.
ЭЛЬФ-ОТСТУПНИК!!!
Истлевшие в болотах костяки утонувших пьяниц разом затянули нечестивую хмельную песнь!
ЭЛЬФ-ОТСТУПНИК!!!
Шесть вулканов на Красном архипелаге на немеренные расстояния извергли вверх смертоносную плазму.
ЭЛЬФ-ОТСТУПНИК!!!
ЭЛЬФ-ОТСТУПНИК!!!
ЭЛЬФ-ОТСТУПНИК!!!
- И я ухожу, - тихо, с достоинством заключил Яланве.
- Иди, - ответил Безымянный и мягкая, едва заметная, грусть проскользнула в его голосе, - ты пойдёшь к людям и дашь им то, что на твой взгляд не дали мы. Ты будешь устраивать войны, разделять и властвовать… Что ж, это твой выбор. Но даже в эту трагическую для эльфов минуту я взываю к твоей совести. Ещё не поздно повернуться вспять. Я давно живу на земле, но такой позор вижу в первый раз. Ты отрёкся от дозвёздной расы, и поверь, даже я, древнейший из древних не знаю, во что для тебя это выльется. Ибо страшен путь низшей расы. По моим предположениям в твоей природе случится страшная перемена. Какая, не могу сказать точно, но… одумайся. И знай, я буду с тобой до последнего мгновения. Только позови, и всё повернётся вспять. А теперь прощай!
Странный морок, охвативший сознание Яланве куда-то исчез. Пронзительный взгляд уже не колол его тело. Мерный шелест древесных крон выдавал чьи-то удаляющиеся шаги.
Яланве продолжал стоять, упирась взглядом куда-то в точку. От былого легкомыслия не осталось и следа. На сосредоточенном лице отразилась странная никогда не свойственная его бесшабашной натуре вдумчивость; кажется, он постарел, хоть это и немыслимо для эльфа.
«И всё же, тут есть над чем подумать, - размышлял Яланве, - но с другой стороны – что я теряю? Бесконечное пение веками заученных баллад? Обсуждение красот леса? Хотя, надо признаться, наш лес хорош на удивление! Занудное соблазнение эльфийских жеманниц? А ведь, иной раз, столетие пройдёт в ухаживаниях, да любовных песнях! Нет, у людей всё проще и куражнее: войны, пытки, насилия, женщины… В самый раз для острого ума и воронёной стали!

2.
Огромный, чуть сгорбленный Мастер-Привратник был последним кого видел Яланве. Положив руки на двуручный меч, он хмуро вывел Яланве за пределы древесного города. Отойдя на сотню шагов, Яланве обернулся назад: Хмурый в безмолвии страж, широко расставив ноги, стоял всё также, сложив тяжёлые руки на исполинской гарде древнего клинка. Его неподвижный взгляд устремился в порванные ветром облака. Пройдя ещё шагов двадцать, Яланве ещё раз оглянулся на перечеркнутую вдоль прямыми деревьями фигуру привратника. Он так и шёл, то и дело, оглядываясь, пока страж-хранитель эльфийского леса совсем не скрылся за вечно зелёной стеной.
Вечно зелёной?
Яланве, вдруг, показалось, что нижние ветки омертвели. Не-то грязно-зелёная, не-то бурая гряда корявых древесных нагромождений треугольником упёрлась куда-то в небо.
Странно, но после совершённого, неслыханного в истории вселенной поступка он не испытывал ровным счётом никаких тревожных мыслей. Даже напротив, снисходительность речей Безымянного внушала мысль не о вселенском преступнике, а о нашкодившем мальчишке. Он так и чувствовал себя галантным, обаятельным хулиганом, простить которого почтут за честь.
Он огляделся и побежал на юг, в сторону людских поселений. Его кошачий бег был исполнен невыразимой грацией. Неповторимой пластике его бега не мешали ни торчащие из земли корни, ни резкие искривления пространства в виде оврагов. Он бежал и просто наслаждался: наслаждался собой и красотами родного леса.
Свои движения он сопровождал размышлениями: «Уж если я и в самом деле не смоге жить среди человеческого рода так, как мне восхотелось, всегда будет возможность явиться на поляну совета и принести раскаяние».  «Раскаяние…», губы Яланве дёрнулись в едва заметной усмешка, в то время, как слегка нахмуренные брови показали презрительное недовольство. «Если и впрямь раскаюсь, то придётся на время оставить мои похождения. Не буду же я услаждать свою избранную плоть в душной людской харчевне. Однако, жаль, что покидая своих, я не догадался взять хотя бы кувшин эльфийского вина».
Это неожиданное гастрономическое наблюдение о самом себе несколько озадачило эльфа. Его мысли окрасились приятными воспоминаниями о славных пирах прошлого под звуки флейт и голоса менестрелей.  «Что-ж, будет чем занять себя на дороге к южным окраинам». Даже быстрым бегом путь туда неблизок. И он бежал всё дальше, бежал без остановки, ибо усталость и сон не властвуют над дозвёздной расой. Два солнечных восхода провёл эльф в своей дороге. Он всё бежал и бежал, замечая, что мысли его всё чаще упираются в чудесные застолья его по эльфийски затянувшейся на вечность молодости. При этом, мысли от ностальгии о былом всё чаще схватывали гастрономические прелести эльфийской кухни. Волшебные супы, изумительные хлеба, ароматные пряности, экзотические десерты злым роем минувших вкусовых переживаний кусали его вожделение как-бы подначивая: съешь меня. К тому же, на третий день пути его ноги ощутили неведомую для эльфийской природы тяжесть. В голове воцарилась муторность, а сердце ухало гулким, затрудняющим дыхание неритмичным стуком.
Его телу чего-то не хватало. Он что-то жадно хотел. Хотел положить себе в рот. Внезапно его взор зацепился на примостившемся в берёзовой кроне птичьем гнезде. Повинуясь не очень ясному для себя инстинкту, он по-эльфийски ловко прыгнул на ствол и полез наверх. Добравшись до гнезда, он увидел аккуратную кучку глухариных яиц. После долгого вопрошающего разглядывания невылупившегося потомства, Яланве рассовал яйца по карманам роскошно сшитого камзола и полез вниз. На середине ствола он остановился: «что это я?» - вдруг подумалось ему.
Спустившись на землю, он сделал то, что окончательно его запутало. Разбив яйца, размазав по ладоням слизистую жижу белка, облизав пальцы и скорлупу, он жадно съел содержимое обворованного гнезда.
В его голове пронеслась нехорошая догадка: голод – чуждое эльфам сугубо человеческое чувство. Конечно, и эльфы нуждались в пище. В трудную минуту они также могли умереть от голода, но крепкие духом, чуждые вожделения и мучительных физиологических переживаний, они мужественно ожидали час смерти. Немыслимые яства на лесных пирах являлись, скорее, украшением стола, эстетическим дополнением братской беседы, легким, чуждым чревоугодия, наслаждением гортани.
Но почему сейчас всё было так по-скотски?
«Наверное, я слишком долго общался с людьми», - объяснил свой поступок эльф, хотя вряд ли это могло его успокоить.
Он двинулся дальше. Но путь его уже не был спокоен. Свинец всё больше и больше заливал отяжелевшие ноги. Непринужденная эльфийская грация давалась с трудом: теперь его бег казался каким-то вымученным, автопародией на уникальную природу эльфийского движения. Голова кружилась, а неподвластная глазам дозвёздного народа ночная тьма становилась всё более ощутимой. Через день Яланве снова остановился.
И даже не остановился.
Он упал.
Жадно хватая ртом воздух, он, в изнеможении повалился на землю. Снова хателось есть, но теперь к чувству голода явно появилось ещё одно, известное исключительно по рассказам о людской расе: усталость. Да, это была усталость, и страшная догадка стала доходить до Яланве. «Неужели я…»
Но он не смог закончить эту страшную мысль. Он куда-то провалился. Его сознание полностью отключилось, и на долгий промежуток времени Яланве утратил всякую связь с реальным миром.
Проснулся он ближе к ночи. Проснулся! Какое странное слово для совершенного, не имеющего нужду в сонном забытьи эльфийского духа! Он спал! Спал как человек! И странное покалывание в животе вырвало его из бессознательных дебрей!
«Нет, погоди, эльф погоди. Что-то не так, но происходящему всегда можно найти правильное объяснение. Надо собрать мысли и привести их в логически выверенный порядок. Наша эльфийская природа совершенна и лишь чьё-то особое, например, магическое вмешательство способно нарушить гармонию. История эльфов почти не знает таких случаев, но вот именно, что почти. Быть может, в лес забрёл колдун… Нет, вряд ли – не было такого, да если бы и случилось, Мастер-Привратник сразу обнаружил бы этого колдунчика. Остаётся только… Безымянный! Ну да, конечно, разве не грозился он, наставляя на путь истинный, идти за мной по пятам. Ну, конечно: хочет показать мне, как людишкам тяжело живётся. Значит, надо выбраться из леса: там Безымянный – никто! Там всё станет на свои места. Так что – вперёд!
Но бежать, как раньше, он уже не мог. Примерно через тысячу шагов его поражала одышка. Обнимая, чтобы не упасть, деревья, часто спотыкаясь, в полузабытьи, он плёлся на юг. Тело рвала усталость, а живот болел всё сильнее. Что-то чуждое, отвратительное, словно рвалось наружу. Странный червь стучал в стенки желудка. Наконец, Яланве почувствовал необходимость что-то сделать. На уровне какого-то совсем не эльфийского инстинкта он понял, что расслабление некоторых внутренних органов избавит его от этой странной болезни. Сделав остановку, он расслабил живот.
Омерзительная, неприятно-тёплая жижа повалила в его роскошные, шитые изумительным узором, порты. Остатки утончённого эльфийского обоняния уловили ужасающе-смрадный запах.
А вот это уже совсем по-людски.
Совсем по-людски.
Абсолютно по-людски.
И он закричал.
Да, эльфам, как и всем остальным, не чужд страх. Но никогда крик безумца не срывался с эльфийских уст. Красивой, грустной песней встречают они несущее ужас зло.
Но сегодня, вечно зелёный Янден потряс крик доведённого до истерики психопата. Гортанный, исполненный ужаса, булькающий мокротой сорванный голос разрезал хмурые утренние сумерки.
«А что если повернуть, - предательски мелькнуло в голове, - туда, к древу Совета, да, да, вернуться и попросить про...?»
Но слово «прощение» он уже не выговорил. Две мысли терзали его сознание: повернуть, или пересилить напущенный Безымянным морок. Но тут его посетила совсем уж страшная догадка: «А вдруг существует объективный закон, над которым не властен и сам Безымянный? И даже повернёт вспять начавшуюся сублимацию? Ведь даже он не знает, как именно происходит смена сущности».
Но тут, совсем другим голосом, в нём заговорил тот повеса и плут эльф Яланве: «Мужайся, ты попал прескверную передрягу! Безымянный силён лишь в лесу, а там… Осталось совсем чуть-чуть – каких-нибудь полдня. Полдня и я покину этот гадкий лес.
Гадкий? Он никогда ещё не думал о своей Родине столь брезгливо. А ведь среди людей Янден пользовался дурной славой. Теперь каждая новая мысль открывала Яланве что-нибудь новое, и это новое, человеческое по сути, убивало своей низостью.
Теперь он уже не бежал, а шёл. Не шёл, а плёлся, выписывая подкашивающимися ногами нелепые петли. Брёл, потеряв все пространственно-временные ориентиры. Эльфийское зрение всё больше и больше изменяло ему: на свой предивный лес он смотрел словно заблудившийся чужак. Там, где раньше перед глазами раскидывались гирлянды вычурных зарослей, в сплетениях соцветий ворковали беспечные, добродушные зверюшки, теперь торчал хлеставший острыми ветвями сухостой. За его стволами точили клыки недобрые, увлечённые поеданием друг-друга хищные звери. Самый незначительный цветочек, ранее казавшийся ему исключительным актом творения, теперь виделся предназначенной для затаптывания безделушкой. Каждое дерево, поражавшее гармонией биологической архитектуры, в новом зрении эльфа оказывалось исподтишка спиленным элементом для какой-нибудь баньки. Орлиный глазок эльфа был утрачен навсегда: прозорливая оценка расстояний пространства уступила место притупленному разгадыванию малознакомой местности. Он взял слишком много на запад, в край, где вечнозелёный Янден смыкался с болотистой лесотундрой. Голодный и оборванный, в прострации, не чувствуя ход времени, Яланве прошатался по лесу месяц с лишним. Здесь в лесотундре, грязноватая неприкаянная природа холодного марта, наполнялась духом юной апрельской свежести. Ноги чавкали в болотной жиже, на боку болтался пустой колчан понапрасну пущенных притупленным зрением стрел. Он так ни в кого и не попал и свирепый голод вкупе с бесчисленными болотными комарами мучил его ослабшее тело. Неожиданно, он наткнулся на торчащую из болота кабанью тушу. Огромный лесной хряк заглянул на водопой слегка растаявшего болотца, да так и угодил рылом прямо в болотную трясину. Местные падальщики уже успели прогрызть до рёбер полуразложившиеся бока кабаньей туши. Слизистая масса белых червей увлечённо копошилась в струпьях гниющих мышц. Но это не могло остановить голодного эльфа. Обросшие изгрызанными ногтями грязные руки, распугивая мух и трусливо уползающих червяков, вонзились в прогнившую плоть.
Где-то в полдень, обезумевший Яланве, наконец-таки вышел из родного леса. Шитый золотом камзол превратился в рубище, в копне безобразно отросших, спутавшихся колтунами волос комфортно поселились маленькие прыгучие кровососы, на гладких, не знающих бритвы эльфийских щеках обозначилась жёсткая, вызывающая чесотку щетина. Правый башмак он потерял в болоте. Неприятно выросшие ногти мешали взаимодействию пальцев.
Сублимация завершена – он человек.
Человек не только по внешности и физиологии, но и по стилю мышления. Его почти не тревожило раскаяние: ум наполнился сугубо людскими страстишками, одна из которых сильнее всех колотила дурацким человеческим словом ЖРАТЬ.
А еда, как по заказу на эльфийском пиру незамедлила появится: пара мужиков на запряженой в побитую тележку кляче везли в город на продажу свежевыпеченный хлеб. В яростном полубеспамятстве, никого не спрашивая, едва вышедший из леса Яланве, впился зубами в первую попавшуюся булку. По старой памяти иерархического превосходства эльфов, да и просто деспотического отношения Яланве к людям, захваченный хлеб казался ему законной добычей.
- Эй, парень, ты чего?! – крикнул мужичок постарше, - по шее захотел?
-Уйди! – грубо отталкивая мужика процедил сквозь застрявшие во рту крошки бывший эльф.
Уперев обе руки в бок, мужик вызывающим тоном обратился к своему спутнику помоложе:
- Эй, зятёк, совсем распоясались, бродяги шелудивые! А ну, пшёл вон!
«Сейчас ты узнаешь, кто я на самом деле, человечешко поганый, - предвкушая упоительный миг экзекуции над этим нахалом подумал Яланве, - с моим искусством боя я без труда мог уничтожить роту кнехтов! Что мне какой-то жалкий мельник!»
-Убирайся, грязная дубина! Разуй свои глаза и посмотри, кто перед тобой!
-Ишь, заговорил-то как, - зло прошипел старший мужик.
-Дядь Брон, дай-ка я его пощупаю, - загудел глубоким басом второй виллан – могучий, откормленный детина.
- Готовься встретить свою смерть, - воскликнул Яланве, формируя тело в боевую стойку, - сейчас ты познакомишься с боевыми искусствами эльфов!
Здоровяк, почему-то, прыснул со смеху.
Противники сблизились. Яланве приготовился перехватить занесенную руку и… пропустил удар. Кончика сухого языка коснулась вытекшая вместе с соплёй струйка крови.
Ну вот сейчас уж точно, Яланве встанет в торжественную позу и огласит смертный приговор этому безумцу. Сейчас он узнает, что умеют делать эти руки, без всякого оружия убивавшие самых запальчивых бретёров.
Но всё пошло не так.
В картинной позе, в стиле бездарного актёра Яланве завизжал:
- Ты умрёшь страшной смертью, щенок!
Следуя всем канонам стиля эльфийских боевых искусств, надеясь попасть в лицо здоровяка, Яланве занёс ногу.
Он так до сих пор и не понял: сублимация навсегда лишила его эльфийской сущности и всех связанных с ней талантов. Великий, искусный воин, в совершенстве знающий, что такое «грациозная смерть», превратился в худенького заносчивого, избалованного юношу, упавшего по недоразумению в яму с нечистотами.
Здоровенный зятёк быстро разгадал задуманный маневр, без особых усилий перехватил занесённую ногу эльфа, ударом сапога сбил опорную ногу и бросился тузить лежащего на земле беспомощного Яланве. И тут эльф нащупал спрятанный под камзолом его верный кинжал. Без особых раздумий древний, украшенный ритуальными рунами клинок въелся в бедро вошедшего в раж толстяка.
-А-а-а, - заорал зятёк, - порезал, гад!!! Дядя Брон, он меня порезал!!!
Пока перепуганный зятёк взывал к опешившему тестю, Яланве вылез из-под жирного тела и со всех ног бросился прочь.
Не переставая удивляться быстро наступавшей усталости, Яланве, наконец, добрался до знакомой по странствиям вдоль опушки мельницы. Той самой, с которой ехали его обидчики. После слегка утолённого булкой голода он должен был решить, что делать дальше.  «Неужели вот так всегда и придётся с боем доставать пропитание?» Ужас стал его постоянным попутчиком, и теперь, очередной прилив ядовитого страха рисовал существование побирушки, вроде тех самых подонков общества, что Яланве с презрением наблюдал в трущобах городских городов. И вот, определённая Безымянным судьба сулит ему то же самое.
Наступал холодный северный вечер. Злая сталь беспросветного северного неба покрывалась налётом чёрной грязи. Забежав в перелесок, Яланве спрятался в кустах и начал высматривать дом мельника. В отличии от живущего в вечнозелёных кронах дозвёздного народа люди нуждались в этих уродливых халупах, вызывавших у эльфов недоумение. Но человек Яланве уже не чувствовал привычного пренебрежения к людскому жилищу. Человеческое чувство дома стало ещё одним мучительно-неизведанным чувством крыши над головой, тепла очага, и странной зависти к тем, кто наделён этим счастьем.
И всё же, старые привычки дали о себе знать: когда стемнело, Яланве, спотыкаясь, направился ночевать в лес. Это была очередная кошмарная ночь: уханье филина, этого друга ночных эльфов для очеловеченного Яланве слышалось зловещими позывными неизвестного чудовища. Он почти не спал. Когда туман серого утра накрыл болота, он снова вышел на дорогу. Неумолимый голод вновь давал о себе знать.
- А вот я тебя, - послышался недобрый, каркающий вскрик неприятного, прокуренного голоса. Ловко брошенная верёвочная петля прижала руки Яланве к телу. Он попробовал вывернуться, но кто-то более сильный ловко свалил его на землю. От прицельного удара в затылок у Яланве помутнело в глазах. Очутился он уже на лошади: его тело было переброшено через лошадиный хребет, а конечности сковывали грубо изготовленные полупьяным кузнецом ржавые кандалы. Глаза, вместе с приходящим в сознание мозгом, видели уползающую слева направо по ходу лошади траву. Его нос упирался в сапог, из которого дурно пахло принципиально нестиранными портянками и грязными ногами. Неизвестный всадник своим гадким голосом, фальшивя, напевал непристойную кабацкую песню.
Яланве попытался бежать и начал вовсю дрыгать ногами и руками.
- А ну замри, дрянь! – прохрипел его пленитель. Гнев и отчаяние всё больше распаляли эльфа. Он затрясся ещё сильнее, на что тут же получил отклюяающий сознание удар по затылку.
На сей раз, пробуждение сопровождалось головной болью и странным, приближающимся навстречу звуком, в котором воедино слились бряцание железа, скрип плохо смазанных колёс и мерный конский топот клячи. Странный звук усиливался, пока, после тормозящего движение т-п-п-р-р-р-у, вовсе не оборвался. Чёй-то старческий голос проговорил:
- Приветствую вас, многоуважаемый господин капитан-исправник.
-Здорово, Коац, куда путь держишь?
- В город, о многоуважа…
- В город, стало быть. А чего ты там забыл?
- Ой, да у нас всё как обычно: людей повеселить, фокусы попоказывать, трюки всякие разные.
- Веселить говоришь, фокусы говоришь… Ну-ну. Только как же ты такой вот чумазый в город войдёшь?
- Это от чего же чумазый?
- Конечно, чумазый, а как же ещё? Грязный, невымытый. Ты что, про указ господина герцога забыл? Тут, вон, город едва после эпидемии отправился. А всё от кого зараза-то пошла? От вас, от актёришек поганых.
- Ох-ох-ох, господин капитан, так то ж не мы, то какие-нибудь другие с дрянью в город приехали. А у нас, как и полагается мыло есть, - при этом дядюшка Коац вытащил из кармана грязных штанов завёрнутый в ветошку кусок сделанного из крысиных костей мыла.
- А у тебя кобыла вшивая, - не унимался капитан-исправник, - и в фургоне, небось, дряни всякой.
Только здесь Яланве решился поднять голову; перед ними стоял фургон бродячего цирка: латанный-перелатанный тент, старый мерин с равнодушными глазами и лысым старикашкой с огромной плёткой. Господин капитан-исправник, тем временем, продолжал:
-Вот приедешь ты, Коац, в город, и опять двадцать пять: мордобой, пьянка. А всё после ваших представлений дурацких.
- Да как же дурацких, господин капитан-исправник? Это же высшее искусство!
- Вот что, дедуля, поворачивай свою рухлядь гулящую, и что б я тебя тут не видел!
- Господин капитан-исправник, - взмолился старик, - пожалейте артистов бедных…
- Бедных! Ха-ха! Так я тебе, Коац, и поверил. Небось, в закромах золота куры не клюют. Нашарашил своей халтуркой да в лесу закопал, - грозно процедил страж закона. Выдержав паузу, он лукаво добавил:
- Поделился бы.
Старик, сощурившись, хитро, и, в то же время, зло посмотрел куда-то вкось. Постепенно, тень злобы сменилась радостными выкриками:
- Ах да, ну конечно, господин капитан, как же я сразу не догадался! Ох, дурак я старый…
С этими причитаниями, Коац слез с козел, порылся в карманах и подошёл к капитану с пригоршней монет.
- Это мне? - с напускным гневным недоумением выговорил исправник.
-Вам, сударь, вам!
Яланве почувствовал, как капитан, как-то фрунтовато подтянулся в седле. Фальшиво обескураженный, он, с деланным благородством заговорил:
- Да ты что, негодяй старый, ты это мне? Честному офицеру? Да я ж тебя…
В воздухе сверкнула тут же приставленная к горлу плутоватого старика сабля.
- А-а-а-а, - умоляюще складывая ладони и падая на колени, скрипуче выдавил Коац.
И тут взгляд прохиндея, впервые за всё время дорожного происшествия упал на Яланве. Бывшему эльфу на мгновение показалось, что глаза на жалком испуганном лице на мгновение стали серьёзными. Что-то особенное увидел старый циркач в этом грязном, заросшем пленнике. Даже не рубище, некогда являвшее собой роскошный камзол, не благородного телосложение, привлекло его внимание… Эти уши, да, да! Заострённые эльфийские уши…
После небольшой паузы старик продолжил жалобы:
- Ах, господин капитан, сколько детишек ляжет сегодня голодными, сколько нищих умрёт от холода… Да и у вас служба – не фонтан!
- Ты мне деньги? – Всё также картинно кипел полицейскиё чин.
- Да, да вам, дорогой господин-капитан, - радостно завопил старик, - а тут через вас и в государственную казну доход, да и вам, если что… 
Господин капитан, как будто, подобрел. Подобрел, и тут же нашёл новый повод придраться:
- А что это колёса у тебя не по закону большие. Всю грязь на дороге взбуробят!
- А-э-уэ-а-эу, - чувствуя повод для нового побора замямлил Коац, - мы ж, господин, капитан, последнее отдаём! Мы ж, артисты бедные…
- Ах, последнее… Ну, раз последнее – поворачивай назад, да катись отсюда куда подальше. И дружкам своим спасибо скажи, что я ни тебя, ни их в кутузку не отправил.
Продолжая скулить, старик полез за пазуху, вытащил болтавшуюся на верёвке тряпичную ладанку и высыпал всё её содержимое в вовремя подставленную руку господина-капитана.
- Ну что ж, удовлетворённо заключил тот, - две недели пребывания в городе, Коац, я тебе разрешаю.
И тут для дядюшки Коаца произошла большая неприятность: лоскутные шторки фургона раздвинулись и большая заспанная голова в засаленном и рваном скоморошьем колпаке с бубенчиками, сиплым с дикого перепоя голосом заговорила:
- Эй, хозяин, какого хрена мы тут встали? Чо там за ублюдок с тобой базарит?
Старик побледнел.
Капитан-исправник, напротив, покрылся багровыми пятнами:
- Так, старая сволочь, чтоб духу твоего в городе не было!
- Ай-ох-ах, господин капитан, - взмолился старик, -  это ж Хануд! Шут наш цирковой!
- Ходит тут пьянь всякая! - орал капитан.
- Он не пьяный, его просто мамка в детстве уронила, вот он с тех пор и чудит!
- Оскорбление должностного лица… - докторально начал читать статью закона бравый чиновник.
- Ох, я заплачу, заплачу, - размазанные с грязью и слюнями слёзы, создавали на лице старика какой-то глупый узор. Усевшись возле свежего коровьего шлепка в ещё не засохшую дорожную грязь, старик снял с ноги левый башмак. Порывшись в его несвежих недрах, он вытащил золотой цехин и протянул его капитану.
Полицейский хмыкнув, попробовал монету на зуб и вынес вердикт:
- Три дня в городе разрешаю.
- Но, господин капитан…
- Пикни мне ещё раз.
Понимая, что эта встреча с капитаном исправником далеко не первая, и портить отношения с этим почтенным человеком нельзя категорически, Коац, кланяясь, угодливо заверещал:
- Ай, спасибочки, спасибочки вам, дорогой господин-капитан, вот всегда бы у нас был такой добрый господин-капитан…
И тут Яланве заметил, что клоун смотрит на него как-то подозрительно. Скоморох вылез из фургона и шатающейся походкой подошёл к хозяину цирка. То и дело, поглядывая на Яланве, клоун зашептал старику что-то на ухо. Шут говорил что-то важное, отчего старик мигом прервал шквал затянувшегося словесного чревоугодия в адрес полицейского. Глазки старого циркача воровато забегали.
- А скажите-ка, господин капитан-исправник, кто сей негодяй, что, вне всякого сомнения, пойман вами с величайшим искусством ловца преступников.
Надо сказать, что господин капитан-исправник, на предмет прагматичного извлечения выгоды, считал себя человеком весьма неглупым. Но ему никак не приходило в голову, чем может занять провонявший мальчишка-оборвыш жалких циркачей? Рабом в свою труппу? Ещё один рот на шее у нищего Коаца? Что ж, да пусть берут – не жалко. Меньше забот в тюрьме, да деньги за его харч себе взять можно.
Но здесь природное чутьё господина капитана дало сбой. Вместо того, чтобы повыгоднее набить цену за пленника, он выдал всё, что имел:
- Да вот, объявился тут бродяжка с ножиком. Вчера пополудни напал на корявого Брона с зятьком его жирным. Приметы у него легко запомнить – худой, волосы соломенные, глаза выпучены. По виду, вроде как из благородных, но вот воняет от него… Уши острые…
«Стоп», - споткнулась мысль господина капитана, - «уши острые, странно что-то».
И тут клоун-алкоголик сказал нечто совсем уж несуразное:
- А ты нам его, ваше благородь, продай.
«Продать?» Господин капитан посмотрел на циркачей в недоумении.
- Продайте, продайте, просим вас, - слюнявым тоном подхватил хозяин цирка.
В голове капитана-исправника вертелся небольшой ментальный вихрь из вырученных от удачной продажи паренька цехинов, прикарманенных на его содержание в тюрьме денег и какой-то великой, но страшной догадки, подступится к которой он был не в силах. Очень быстро, даровые деньги одержали верх над метафизическими тайнами: «Была, не была!» - подумал господин-капитан и выпалил:
- Сколько дашь?
- Два цехина, господин капитан.
- Мало.
- Но господин капитан…
- Восемь, - заявил чиновник.
- Пять, - парировал циркач.
Задумавшись, господин-капитан согласился:
- Ладно, давай.
Костистой ладонью хозяин цирка пошарил в открывшейся чёрной дыре беззубого рта клоуна-пьяницы.
Уже считая обмазанные слюной монеты, господину капитану-исправнику подумалось: «Уши острые…»
- Мало, ещё давай!
- Но, господин капитан…
- Что, господин-капитан, - передразнил полицейский, - я ж с тобой не потрохами торгуюсь, я тебе целого челов…
Он хотел, было, сказать «человека», но почему-то удержался. Элементарная разгадка была где-то рядом.
- Я тебе целого… целого… короче, забирай, раз нужно.
Казённый кандалы чиновник забрал себе. Теперь руки бывшего эльфа держала полусгнившая верёвка. Хребет лошади господина капитана сменился пространством нищенской обстановки циркового фургона. 
Ощутив прибыток от восьми ещё мокрых от влаги ротовой полости клоуна монет, господин капитан почувствовал прилив настроения:
- Эй, Коац, хрыч старый, можешь в городе торчать сколько хочешь!
В ответ он ожидал услышать от хозяина цирка вкрадчивые слова благодарности. Однако, запихав Яланве в фургон, циркачи, безжалостно стегая свою доходящую клячу, почти галопом, помчались в другую от города сторону!
Совсем в другую сторону.
Господин капитан некоторое время провожал их глазами. Когда циркачи окончательно затерялись в извилинах дороги, господин капитан кольнул шпорами лошадь и тронулся восвояси. Два слова назойливо теребили его разум: «Уши острые…»

3.
- Ну вот, собственно и всё, - заключил восседающий на зелёном троне из листьев Безымянный Мастер Множеств.
- Ты так и не дал ему шанс, - чуть обиженно тихо произнесла изумрудная дева – Мастер Красоты и Гармонии.
- Я дал ему много шансов: когда не прервал его жестоких безумств, надеясь на то, что сам найдет верный путь, когда вызвал его на совет и пытался вразумить. Наконец, - вздохнул Безымянный и тысячи листочков в кронах коснулся медленный, тяжёлый ветер, - я всячески оттягивал быструю сублимацию.
- Быструю сублимацию? - переспросил Мастер Огня.
- Это объективный закон свободы, данный Творцом, - Мастер Земли, - тотчас после своего отречения он должен был стать человеком.
- Но я умолил Творца, - перехватил слово Безымянный, - я оттянул сублимацию. Полтора месяца бродил он по вечному лесу. Думая по-людски, ощущая по-людски, страдая по-людски, он должен был увидеть, сколь страшен путь низшей расы! Увидеть и принести покаяние.
- Встанет ли он снова на дозвёздный путь? – спросил Мастер Воздуха.
- Он может. Вот только жизнь его с каждой минутой становится всё темнее. Теперь он человек, со всеми свойственными людям страстями. Вечность, предшествовавшая его падению, всё больше и больше будет казаться ему сном. Бессмертие эльфов отныне ему чуждо: его душа уйдёт на суд Творца, а тело оставят на кладбищах - тех ужасных людских хранилищах плоти.
- Но что делать?! – воскликнула эльфийка.
- Я не знаю, - тихо ответил мудрейший.
Священное древо Совета погрузилось в тягостное молчание.
Пять эльфийских фигур в длинных одеждах задумчиво смотрели на раскинувшийся травяной ковёр леса. Скорбно склонилась вниз и лунная белизна головы Безымянного. Казалось, что в его абсолютно белой голове, появились пепельные пряди старческой седины.
Безымянный плакал.
Срываясь со щеки, его слёзы летели вниз, вдоль упёршегося в небо дерева.
И падали на землю.
Тяжелыми каплями крови.

4.
Сгорбленный старик угрюмо смотрел в зеркало. Сегодня последний спектакль. Толстый слой актёрских белил неравномерно ложился на уставшее от жизни морщинистое лицо. Дешёвой помадой для играющих в модниц девочек старик накрасил нос, обозначив на мертвеюще-бледном лице кроваво-красную точку. Воровато оглянувшись по сторонам, он вытащил из-за пазухи бутыль и сделал жадный глоток. Морщась от алкогольной судороги, он надел на голову дешёвый парик, так, впрочем, и не скрывший странного вида его острых ушей. Уши…
Сегодня день последнего спектакля, после которого хозяин новый цирка выставит его на улицу. Он поневоле вспомнил, как из-за этих ушей он попал в этот ужасный цирк-театр. Ох, давно это было…
«Давно…» Слово, определяющее ушедшее в прошлое время.
«Прошлое…» Ему всегда казалось, что когда-то казалось, что когда-то у него было особое, невыразимое теперь чувство времени. Нет, даже не времени, а вечности.
Он вспоминал, как его, обезумевшего молодого человека, подобрал возле болот Чёрного леса один капитан-исправник, тут же продавший его в бродячий цирк. Он не помнил своих родителей, ему казалось, что зловещий Чёрный лес его дом.
Цирковой клоун – пьяница и негодяй долго мучал его дурацкими расспросами про эльфийские клады.  «Мы тебя из-за этих кладов эльфийских купили, я сразу понял, кто ты, дрянь, безмозглая! Ты это, ихний… Давай, колись!» - орал на него клоун. А он, что интересно, что-то отвечал скомороху, что-то рассказывал про Чёрный лес, словно был с ним знаком. С алчными обитателями цирка он не раз хаживал в глубины дурного леса, водил своих новых хозяев по как будто знакомым тропам, выискивал как будто им же некогда зарытые древние сокровища… Но тропы всё время крутили возле скучных болот, а сокровища открывались истлевшим зимним схроном давно умершей белки.
Кроме хозяина-скупердяя и клоуна, в бродячем цирке были немой метатель ножей, поэт-неудачник, слепой музыкант, бородатая жена дядюшки Коаца и вечно больная от недоедания и побоев худенькая девочка-акробат.
Когда владелец цирка понял, что от их находки ничего не добьёшься, он заставил отрабатывать его свой хлеб на сцене. Благо, что у парня обнаружились кое-какие актёрские таланты. Он быстро научился играть в балаганных пьесах, знал пару-тройку аккордов на лютне и обладал неплохим голосом, но иногда ему казалось, что это лишь маленькая частичка навсегда ускользнувшего великого прошлого.
Порой, он припоминал это прошлое и, будучи пьяным, называл себя эльфийским рыцарем-принцем, демонстрируя, при этом, свои по-эльфийски заострённые ушные раковины. Но лишь смех слышал он в ответ. Да и в самом деле, кто ему поверит, глядя на спитые черты лица и рыхлый, выпяченный живот. Ну а уши? Уши… Да чего только на свете не бывает!
Сегодня последний спектакль. Еле-еле удалось уговорить этих новых владельцев.
Последний спектакль…
Старый актёр смотрел в зеркало. Глядя на себя со стороны, он, порой, весьма отчётливо предполагал это лицо совсем в другом месте, в совсем другом времени. Но он не знал, как отличить морок от правды. В голове его шумели удалые песни, вертелись круги хороводов, весеннее солнце играло в волосах нездешней девы, древесная флейта вплеталась в узорчатый перебор на струнах лютни…
Осколки древней мудрости всплывали из глубин подсознания призраками забытых слов.
Чарующе неясных и пленительно странных.