Французское кино

Сто лет я не была в кино, если вообще где-либо была, что б считаться женщиной с развитым воображением и эстетическим вкусом. Заботы заели  - незаметно, но прочно держащие в клешнях суеты и ежедневных, никому не нужных, но въедливых, как пыль, хлопот. Жизнь проходила, не замечая меня. Да я её - взаимное ощущение - особенно и не видела
тоже. У нас с ней были разведены мосты глубинного проникновения друг в друга. Так, плескались о берега вечности, не причиняя взаимных неудобств. Две параллельные прямые, которые не пересекаются. Не хотят. Или не могут? Но это уже философия. Сейчас не об этом.
Позвонила - приятное и неожиданное тоже бывает в нашей запущенной судьбе - прошлая подруга, которую я потихоньку стала забывать, ибо уже не виделась с ней пару лет. И даже не слышала её крепкого, какого-то слишком определённого, почти не женского, но притягательного и манящего голоса по ночному телефону.
Реально близкие люди - это те, с кем видишься часто, зная их подноготную, в состоянии им помочь, принимая от них такую же - умелую или не очень, но искреннею помощь. А это - немало. Иногда сосед, с которым мало что связывает на духовном уровне, становится тебе ближе, чем далёкая любовь, туманная в привычках, очертаниях, размолвках и редкой близости. Так легла карта. И ничего с этим не поделаешь. Да и стоит ли? Кто-то, как известно, пришёл в этот мир, чтобы разделять близкие души. Таковы правила игры христианства.
Она позвонила, что б сказать, что у неё есть лишний билетик на французскую мелодраму новомодного режиссёра Озона - очень уютную, с хорошим, европейским юмором и милыми, старыми актёрами, от которых не придётся ждать неожиданностей дурного вкуса и нарушений пропорций в спорной гармонии нынешнего кино.
- Это - точно не Голливуд! - сказала она - я так по тебе соскучилась, приходи. Скучать по кому-то - тоже талант, не так ли, дорогая?
Её звали Ириной. Или Ирэн. Ирэн - имя с французской интригой в интонации - ей шло куда больше. Она всегда была интригующей и милой, тонкой и свежей в восприятии других людей. Она была истой!
Я доверяла ей, её высокому и трудному для многих - разборчивому вкусу. Я верила ей больше, чем себе или иным мужчинам! Она добилась этого - ненавязчиво и твёрдо, раз и навсегда!
Если женщина доверяет вкусу другой женщины, то это - почти близость. Её наряды всегда были строги, но в поле зрения всех, кто их видел на ней. Шарм, утончённость, ничего пошлого, с милой, лёгкой самоиронией к самой себе и своему вкусу. Даже на это стоило бы посмотреть! А какой разговор ни о чём мог с ней пригвоздить целый вечер к телефону, если до встречи в реальном пространстве дело не доходило. Ах, Ирочка, ты стоишь Парижа, ей-богу!
Она была свободной и всегда старалась это подчеркнуть, выделить абзацем, если так можно сказать о ней. Такую женщину видно за версту.
Это плавная, скользящая походка скрытого, но опытного хищника. Женского в ней - может быть, не спорю - мало, ибо сила пробивается сквозь каждый уверенный и коварно точный шаг, правда, без грубости. Топорного в ней не было - никогда и ничего. Мужчин, которые поведены на женской слабости, она тоже привлекала. За этой волевой и свободной манерой себя держать проскальзывала перспектива зрелого, опытного флирта, с профессиональным сексом - до исступления. Она всё делала хорошо. Или вообще не делала. Делать что-либо плохо - было не её кредо. У неё была брезгливость на - делать плохо.
- Зачем браться за то, что не будет приносить реальной радости - ни тебе, ни людям? - говорила она мне часто, когда я упоительно захлёбывалась очередной текучкой.
Я с ней соглашалась и продолжала осваивать моря вечной суеты.
У неё была модельная стрижка яркого цвета бронзы - или осени? - с тёмными концами на прямых линиях строгой графики французского дизайна парикмахерского искусства, в котором я ничего не смыслила.
Чёлка переливалась всеми оттенками золотистой, кленовой осени, слегка раненой преждевременными холодами и воспоминаниями о жарком, насыщенном романами и удовольствиями плоти - лете. 
Всё это Ире шло невероятно. Как может только ей идти - чопорный, элегантно строгий, почти мужской, костюм и лёгкий, воздушный шарфик с непонятной эстетикой высокой моды. Стойкий шлейф духов далёкой Франции, сумка-кейс, похожая на маленький,  деловой портфель, вечная мобилка - с краткими, резкими репликами в неё - «да, нет, ни в коем случае, обязательно, надо думать, вычту ползарплаты, слушайте меня внимательно!» - дополняли стильный образ эпохи распада и уныния, в коем я находилась уже тридцать лет.
Я знала, что стрижку моя подружка делала в Париже. Она её красила, как Эйфелева башня украшает или уродует весь вид Парижа.
- Знаешь, там это дорого, но зато в их экспериментах ты уверен - сказала она. Голос у неё изменился - стал протяжным и более грубым. Эротики прибавилось. Диапазон голосовых модуляций стал шире.
- Ты куришь? - спросила я, намекая на огрубевший тон её глубокого и сочного, с бархатистой ноткой, зрелого и тёрпкого голоса.
- Что ты! У меня бы дыхания не хватило при моей лошадиной беготне по кругу! Модельный бизнес - сама понимаешь. Большие деньги требуют большого внимания. И тишины. Устаю дико. А это всё - от таблеток - сказала Ирочка и запустила в свой очерченный дорогой помадой рот пёструю пилюлю. Как будто бы это был простой леденец.
- Что у тебя? Могу ли я тебе чем-то помочь? - спросила я.
- Да ничего серьёзного. Потом расскажу подробнее - бросила она мне.
Она была из моего прошлого, которое я любила, как все любят своё безвозвратно ушедшее - ни за что и долго. Просто, как часть себя, которая с годами кажется лучше настоящего. Такое уж свойство памяти - помнить только хорошее. А всё проблемное - с годами превращать опять-таки - в исключительно привлекательное. Чтобы самом себе не казаться не модным нынче - неудачником. Или убеждать в этом близких: жизнь удалась! Пусть и они в это поверят. Иногда они верят, но чаще - делают вид, что верят. Такая игра - в верю, не верю!
И на том - большое вам, родные и близкие, доверительное спасибо! Родных любят не за это. А за терпение и рассудительность. Ты их вечно чем-то грузишь - проблемами, заботами, любовью, опёкой, истериками, невниманием или повышенным вниманием. А они всё терпят и терпят - снисходительно, прощая тебе саму себя в контексте эволюции.
Что бы мы делали без наших - упоительно и нежно близких?
Фильм действительно был очень милым, тонким, с явной интригой и развязкой, с эстетикой - даже в пошлости, в чисто французском стиле. Любви было море. Уважения к чувствам других - удивительно! - тоже. Эротика - утончённая, с таким замысловатым вкусом, что стало грустно за себя: а у меня такого никогда и не было. И вряд ли будет. Я ведь не в Париже. А моя реальность - вполне конкретная и бытовая.
- И куда что девается? - подумалось мне и взгрустнулось - и почему я не в Париже? И кто во всём этом виноват, если не я сама?
Мы всегда грустим о самих себе. Даже, когда нам кажется, что эта грусть о ком-то. В принца уже не верилось. И его как-то и не хотелось особенно. Но полёта в душе - грешна, дорогой читатель! - хочется всегда. И в любом возрасте. Женская душа - потёмки!
- А знаешь, ведь эти французы совсем не похожи на нынешних, реальных, с которыми меня жизнь постоянно сталкивает - вымолвила Ира после фильма - они сейчас - мелкие, корыстные, духа романтики не осталось. Одни отжимки, иллюзия прошлого, миф!
Она знала, о чём говорит. Два года она не выезжала из Парижа.
- Может, ты не там вращаешься? - спросила я свою опытную подругу.
- Да я везде вращаюсь. Где наша не пропадала! Но фильмы у них - хорошие. Берут за душу чем-то щемящим и неуловимым. Наверное, так должно выглядеть всё настоящее - она говорила серьёзно, улыбаясь глазами - задумчивыми, карими, в дымке великого иллюзиона.
- Наверное - согласилась с ней я - а они действительно полжизни проводят в кафе или ресторанчиках? И всё время есть темы для трёпа?
- Действительно. Культурная традиция. И как им удаётся только держать форму тела при всём этом? - сказала Ирэн - меня бы уже разнесло при такой диете на пол - Франции! Раз модно быть худой, будем! Любой ценой. Модно быть - стильной, модной и гламурной - будем! Модно быть - не собой, тоже будем! Это трудно, но таково веление времени.
Потом мы ещё долго болтали ни о чём - любимая женская забава, недоступная мужскому пониманию. Что-то об общих знакомых: кто с кем, кто в чём, кто где и когда. Перетрясли несвежее бельё свежих сплетен, помянули ушедших в корыстные и перспективные браки, промыли косточки близким - беззлобно и с юмором. Взгрустнули об утраченном. Даже вспомнили общую любовь - почему-то со смехом и печалью. Но было весело и приятно. Как в прошлом. Или даже лучше.
Мы расстались опять близкими людьми - ровно с той точки, какую поставили после просмотра французского, упоительно тонкого фильма.
Потом меня текучая жизнь вытолкнула из общего мегаполиса, как из общежития, где мы пересиживали всеобщий апокалипсис. Когда я вернулась, то первым делом вспомнила, что нужно позвонить Ирочке. Хотелось встретиться, потрепаться, не растворяться - как я делала прежде - в своих проблемах без неё. Очень захотелось стать частью её жизни, вернее, вернуть эту часть, которая существовала в нас - но глубоко и тайно. На дне близких, на одной волне, женщин.
В аэропорту я столкнулась с нашей общей, слегка потёртой любовью, о которой мы сплетничали при последней встрече, Гешей - без возраста и приличного заработка. Хотелось загладить вину, сказать ему что-то милое и человеческое, с тонкой, французской иронией.
- Как тесен стал этот мир. Не успеешь о ком-то подумать, а он тут, как тут!- я вымолвила явную чушь сама себе, глядя ему в глаза домашним пуделем, приносящим старые тапочки, свежую газету и пачку сигарет.
У него было кислое и унылое выражение лица. Ощущались не проходящие стороной проблемы с женщинами. Суки - и чего им вечно не хватает!? - было написано на его всё повидавшем с заднего хода лице. Толи он их - как-то не так хотел, а они, стервы, давали, но при этом - так тоже бывает - не хотели. Толи они его, милого и старого Гешу - и не хотели, и не давали - даже за большие деньги. Толи всё вместе - никто, никого давно не хотел, что б хоть что-то дать - в тёмной комнате и безмолвно. И вообще, что б что-то дать, надо это что-то - иметь! Может, я тоже была виноватой в этом? Идеализировала жизнь?
- Хочешь, последнюю сплетню поведаю, если ты не в курсе? - радостно сказал он, профессиональный и пошлый сплетник Геша - а ведь наша Ирэн сменила свой замечательный женский пол. Теперь она просто - Рэн, наверное, де Валуа, чтобы благороднее звучало. Как кличка беспородной собаки, представляешь? Мир явно сходит с ума!
А какая была - обворожительная и наглая до умопомрачения - настоящая мадам или мадемуазель - совершенство. Я боялся к ней подойти близко, жуть! Такие мускулы на ногах - рельефные и влекущие, как стройна в талии и как упоительно красива. Глаза - бездонные, фиолетово-синие! У людей таких не бывает. А грудь - маловата, но упоительно манящая! Да, уходят лучшие, представляешь ситуацию? Какой козёл ей это посоветовал сделать? Знал бы, убил!
И что она туда себе пришьёт, где у мужчин - выпуклость? Или будет женские прокладки подкладывать - за ненадобностью?
Он до сих пор был влюблён в Ирочку, поэтому и злился. Наверное, за это я его и любила. По-своему, как безвозвратное и милое прошлое.
Как воспоминание, которое уже не греет, но всё ещё испускает особые флюиды. Нас судьба на сей раз надула обоих и по-крупному.
- Девочка моя, что же ты наделала? - пронеслось в моей голове - зачем? Почему? Что же ты всё-таки неосмотрительно  наделала?
 Как это произошло с тобой, лучшей из нас, за это короткое и дрянное время - не щадящее слабых женщин?
Я сразу всё отчётливо вспомнила. Как ты, Ирочка, глотала какие-то длинные таблетки, не запивая их ничем. Как решительно открывала передо мной тугую и сиплую, старческую дверь. Как сама мне ловила пустое такси, что-то требовательное и резкое говорила водителю, даже пыталась расплатиться за меня - за бокал белого, с розовым оттенком бабьего лета вина и чёрного шоколада в привычном для большого города, но милом и уютном кафе. Как подавала мне мой глянцевый и светлый, с перламутровыми пуговицами, вышедший из моды плащ, раскрывала вздорный, тугой зонтик над моей не стильной головой. Далеко не все мужчины из моей не бурлящей романами жизни были так обходительны, внимательны и утончённо вежливы, как ты, нежная моя.
- Выпала из обоймы, ушла в неизвестность иного пола - подумала я -
Я обязательно разыщу тебя, мы останемся друзьями, невзирая ни на что!
И почему бы тебе было не уйти просто - в привычные лесбиянки? Ведь это - тоже стильно? Отступление, а не побег. Можно и назад вернуться, если что-то измениться во фронтовых сводках моды. Для Франции - так точно! И я бы тебя любила - не меньше, чем сейчас. А может, и больше.
Моё сознание удерживало в голове всякую галиматью на эти темы - на волне набившего оскомину полового вопроса, смены пола, однополой любви - современной, наступающей на грабли Содома и Гоморры, разваливающейся цивилизации. Хотелось плакать. Или попросту чего-нибудь выпить. Или - что совсем плохо - согласиться зайти к Геше на кофе с ночёвкой. Новое - это давно забытое старое, не так ли?
Но я выбрала другое. Я ещё раз пошла на этот самый французский фильм, чтобы посмотреть на него иными глазами. У меня ничего не вышло. Фильм был безукоризненным. И это угнетало ещё больше.
Я проглядела главное - реальность стала похожей на фильм, а кино - стало более реальным самой жизни. А всех нас постоянно снимают скрытой камерой, чтобы предъявить когда-нибудь счёт за всё.