Спасибо тебе, мой зверь!

Я подошла в нерешительности к зеркалу. На меня из него взглянула женщина неопределённого возраста с потухшими глазами, с опущенными уголками бесцветных губ и пергаментно-тусклой кожей расплывчатого, одутловатого лица. Я не узнавала себя. Неужели за столь короткий срок такие перемены смогли произойти со мной - той, что ещё вчера была празднично-карнавальной, яркой, как тропическая бабочка-однодневка и восторженно-искрящейся на глянце калейдоскопа будней? Зеркало меня пугало.
Куда она делась - та, ради которой забывали о других женщинах, меняли насиженные места, привычки, работы и окружение? Какой поезд перемолол все живые чувства? Какой вихрь пронёсся, чтобы навсегда разрушить то, что казалось незыблемым? Веяло потусторонним и разрушающе-диким.
Неужели это ты, сквозняком проскользнувший по моим ощущениям, нервам, коже и целой - почти целостной - жизни? Как тебе удалось это сделать? Неужели это ты заразил меня своей неустроенностью, вечным инфантилизмом, комплексами, нежеланием выживать или жить просто?
Каждой женщине, которая встречалась на твоём пути, ты умудрился навязать комплекс неполноценности. И то единственное, что оставалось после тебя, это выжженное, бесплодное поле горько-полынного страдания.
«К одному бабьё ревниво, чтобы ног не остудил» - почему-то вспомнилось, чтобы тут же забыться, забившись в уголок памяти до новых потрясений от потерь самой себя. Поэзия - это всегда диалог с Богом. Проза - разговор с самим собой в интонациях восторга, неудовлетворённости, боли.
Как меня угораздило так бездумно вляпаться? Так глубоко подставиться семи ветрам на перепутье твоих обольщений? Куда делась моя интуиция выживания в экстремальных условиях? Чем ты смог меня обезоружить до такой степени беззащитности? Зеркало молчало, пропуская мои вопросы сквозь себя в потустороннюю глубину, где им суждено навсегда увековечиться мерцанием серебристых бликов. И кто сейчас похож больше на отражение - оно или я?
Ты всегда путал причинно-следственные связи. Секс - следствие отношений.
А ты опровергал это. У тебя секс был причиной. И эту ущербность ты пытался навязать любой бабочке, которая вошла в пике твоих мистификаций.
Их обожжённые тельца ты складывал кучкой на тень своего неодушевлённого сердца. Пепел забвения стучал в твоём сердце.
Там была и я - прошлое, прошедшее, не прощённое - потому что нельзя забыть.
Забвение, которое нельзя забыть - что-то новое в подлунном свете ушедших цивилизаций. Содом и Гоморра - как итог любой из них.
И нынешняя уходит, оставив грядущему только долги нелюбви.
Нам не хватило сил постоянно удерживать в себе это чувство. Нашлись дела поважнее - секс, например, или самоутверждение за счёт подавления ближнего. Удовольствия - превыше всего! Пир во время чумы - успеть бы до финального свистка. Мы размотали всё, что можно было разрушить, включая самих себя.
И теперь любое честное зеркало нам мстит отражением.
- И кто теперь твоя новая пассия? - зачем-то спросила я, хотя меня это не особенно интересовало. Вопрос вежливости.
- Женщина - ответил ты - давай, не будем! Эта тема закрыта.
- А какая открыта? Какую тему ты мне оставляешь после себя? Вместо себя?
- Ты меня и так выпотрошила всего, как курицу. Я внутри стал пустым. Дай мне пространство без тебя, твоих назиданий, твоих правил игры!
- А это зеркало ты тоже заберёшь? - зачем-то спросила я, когда ты уходил навсегда с маленьким чемоданчиком злобной накипи.
- Нет, оставь его себе, пожалуйста - огрызнулся ты - пусть  напоминает тебе хоть что-то о наших светлых и радостных днях. Фамильная реликвия. В нём всё можно увидеть в ином свете. Смотри в него почаще. Для самокритики.
Больше мы никогда не виделись. Ты даже не заходил, чтобы взглянуть мельком в озёрную гладь зазеркалья. Тебе реальность ирреального была не нужна.
Ты сам был самым чеканным потусторонним, какое я когда-либо видела.
Ты извращал всё, что я в себе пыталась уберечь от распада. Я сопротивлялась. Но силы были не равными. Твоё фамильное, старинное зеркало служило тебе, как верный пёс служит своему - пусть уже умалишённому - хозяину.
Оно расслаивало меня, вытягивало изнаночные, потайные петли моих страхов, грехопадений, извращений памяти. Особенно по ночам.
Каждый раз, когда я специально или случайно заглядывала в него, оно мне предлагало свои интерпретации моего образа - старение, распад, ужас холода ночи, безобразие - до отвращения - одиночества. Оно было твоей местью.
Ты думал, что я не выдержу. Сорвусь, сойду с ума, сделаюсь алкоголичкой, обзаведусь всеми мыслимыми и немыслимыми фобиями, капсулируюсь.
Что нас не убивает, то делает сильнее.
Твоё зеркало не сумело меня заставить играть в его игру. Я перечеркнула его напутствия внутри себя. Я выжила - что ты меньше всего ожидал - благодаря ему. Все его предлагаемые уродства меня самой я стала воспринимать, как твои мелкие ужимки со стороны, пакости сбежавшего в глубину труса. Тень - перевёртышами меня самой - пыталась навязать мне виденье за кадром.
- Да, это действительно лучший подарок, который ты мне мог оставить после себя - подумалось мне - предмет для отягчающих обстоятельств собственных комплексов. И никаких улик не оставляет. Убийца без проигрыша.
Когда я снимала зеркало со стены, чтобы отнести его в антикварную лавку, тень зверя пробежала в глубине отражением меня самой. А я вспомнила охотника, который засадил это животное в засаду моего подсознания. Мне его стало жалко: я знаю своего зверя в лицо, а знаешь ли ты своего?
Спасибо тебе, мой зверь! Ты научил меня не бояться времени, себя самой, холода, потустороннего. Ты дал мне информацию, что я могу ожидать от своей тайной сути, отражающейся в серебристом свете глубинного зазеркалья.
У Егора и его новой жены Аллы рождались мёртвые дети. Они их оставляли в роддоме. Мальчики умирали через неделю после рождения, а девочки - они более живучие - через месяц. Я за большие взятки выкупала в морге трупики и хоронила их на кладбище. По всем принятым христианским обрядам. Чтобы из них не делали препараты для студентов, которые годами потом могли бы плавать в формалине, серея и расплываясь от собственной ущербности.
На похороны и небольшие поминки я приглашала своих подруг.
- Зачем тебе это надо? - спрашивали меня подруги - Егор ведь тебя бросил.
- Во имя нашей прошлой любви - отвечала я - она этого стоит.
- Но ведь он даже не догадывается со своей милой Аллочкой, что они вытворяют - мои подруги судили Егора строго.
- Может быть. Но я это делаю не для Егора. Не для его жены. Не для этих детей. И даже не для себя. Я это делаю во имя любви. А значит, во имя Творца. К тому же, если в душе нет Бога, его место занимает зверь. А я видела его лицо. Страшнее не бывает. Я не хочу больше это видеть - оскал зверя.
- Но ты ведь врёшь священнику, что это - твои дети - негодовали подруги.
Особенно нервничала Томочка, у которой своих детей не было. И быть не могло. Ранний - в тринадцать лет - аборт. Осложнения. Бесплодие.
- А это и есть мои дети - я была спокойной - колокол звонит по всем. Это нам кажется, что нас не касается, что происходит у соседей.
- Может, они их умерщвляют? - Ира была экзальтированной девушкой, поэтому всюду видела преступления против человечества.
- Знаешь, жизнь на самом деле - вещь очень зыбкая. И дело даже не в материи. Мы убиваем своих детей сами. Часто до их рождения. Нелюбовью.
- Как это - нелюбовью? Ведь они хотят иметь детей. Они могли бы их любить, растить их , заботиться о них. Как все нормальные родители - Ира верила в это.
- Не могли. У них уже к не рождённым детям - масса претензий. И если их дети не будут соответствовать требованиям, то всё - никакой любви! Нелюбовь включается автоматически, без предупреждения. Дети это чувствуют. Поэтому и не рождаются. Без любви ничего не происходит.
- Слушай, я смотрю тебя жизнь поднатаскала в философии. Всё ведь намного проще - Ольга была юристом - есть ведь определённые законы выживания.
- Конечно, есть. Но без Бога - всё убого! Поверь мне - я не настаивала на своих сентенциях. К ним добирается каждый своей дорогой. И путь - очень длинный.
Потом мы все заказали сорокоуст по своим собственным родственникам, которых всё ещё помнили и после их смерти наконец-то полюбили - и тихо, уже без речей, разошлись. До новой встречи на кладбище.
Аллочка с Егором старались, как могли. Мы тоже не хотели отставать - контролировали их беременности и печальные роды. Эта супружеская пара была воинствующими атеистами. И как им удавалось так жить, никто не знал!
Всё-таки зверь сумел поселиться в их душах. Ему было тепло и уютно там. И дети ему были не нужны - вдруг пойдут не той дорогой? Зазеркалье рисковать не любило. Оно вообще никого не любило. Только использовало.
- Хоть бы переехали в другую квартиру - подумала я - адрес лукавого: дом №6, квартира №66. Правда, улица - Лютеранская, а не - Зазеркальная какая-нибудь.
Накрапывал мелкий дождик. Дышать становилось легче. Очищение - внутри и снаружи - уводило от минорных мыслей.