Энтомологический этюд

Он трепетно и как-то по детски любил раннее лето, когда природа помогала забыть о том, что бывают переменчивые холода настроений. От лёгкой эйфории - до тоскливого от противоречий полуобморока внезапно нахлынувших, как норд-ост, щемящих ощущений, неправдоподобная боль от самого себя и неустроенность собственных мыслей - в дождливой слякоти осеннего, короткого дня. Когда не летают яркие, воздушные бабочки-однодневки.
Он - вполне созревший для того, чтобы чувствовать себя в этой жизни устойчиво, без рефлексий и штормящей непредсказуемости ситуаций, имеющий точки опоры в самом себе - так надёжнее, мужчина почти пятидесятилетнего возраста, думающий о своём душевном и физическом здоровье, направился на теннисный корт. Его звали Василием Владимировичем Стелюком, иногда - Гумбертом Гумбертом. Но это - за глаза, чтобы он не догадался, что о его тайном, фривольном пристрастии к аппетитным, наливающимся соком жизни - свеженьким и обворожительным нимфеткам и вообще к женскому полу, имеют представление - уже слишком многие. Шила в мешке не утаишь, как гласит очередная народная мудрость. Кто-то уже вполне конкретно позволял себе отчётливые реплики за его широкой и чуть сутулой спиной. Но лицом к лицу - ещё нет. Стольный град Киев слыл всегда большой деревней, в которой плохие слухи - а общепринятую мораль пока никто не отменял - распространялись быстро и повсеместно. Дядя Вася слыл в нём педофилом.
Василий Владимирович медленно, но верно просыпался от зимней спячки. Кровь начинала настойчиво бродить в его выпуклых на предплечьях венах, требуя нагрузок тактильного характера - при чувственном обольщении девичьей плоти. Глаза наливались охотничьим блеском матёрого хищника, почуявшего запах женского - особо пахнущего для знатоков - пота. Ноги уверенно вышагивали в нужном направлении - туда, где резвились молоденькие девушки, почти дети, обнажающие свои острые коленки, выбритые подмышки, жемчужные зубки, локотки и даже нижнее бельё на открытом, теннисном корте. Дамы к разврату взбесившегося воображения дяди Васи были готовы! Ещё как!
Раньше, когда он ещё не так хорошо знал самого себя, Гумберт Гумберт играл в большой теннис с грубыми и пресными мужчинами. И было даже интересно - до того момента, когда они не начали его «чесать под чистую». Практически все. Играл-то он, как и всё, что делал в жизни - мягко говоря, средне.
Талантливый человек, как известно, талантлив во всём. Василий Владимирович имел один, но мощный талант - быть никаким.
В аристократическом - не для дядь Вась - теннисе и заумных - не для его плоского ума - шахматах, с милыми, всё ему прощающими, женщинами - он был талантливо никаким. В прошлой семье, которую он сам и развалил, он был тенью самоо себя. С детьми - он пытался с ними быть другом, а детям был нужен отец, Василий Владимирович тоже был эмоциональным потребителем - поддержки от него никогда не было. Он не знал, что родители - это на всю жизнь. С глаз - долой, из сердца - вон! С нудными соседями, с коллегами - разного пола - по базару, с родственниками всех калибров, которые, как один, не стоили и его мизинца, Гумберт Гумберт - умудрился не стать выпуклым и запоминающимся, оставаясь в тени своей несостоявшейся судьбы.  Как будто бы его и не было вообще. Мираж, лёгкая дымка прошлого - и это всё, что было после него - у всех, кто его когда-нибудь знал. Человек-тень, человек-моль - может, и не человек - вовсе? После длительного и глубокого знакомства с ним - возникало только одно ощущение - напрасно прожитого с Василием Владимировичем в контакте - времени. Он умел убивать время в себе и в других.
 Никто не мог о нём сказать что-либо конкретное - плохое или хорошее. Никакой - до мозга костей. И не то, чтобы дядя Вася просто не хотел раскрываться перед каждым - он был изумительно средним - без сучка и задоринки, без опознавательных знаков внутри его патологической сути. Внешнее уродство - экзема лица в анамнезе ветвистой жизни - вносило хоть какое-то разнообразие в стёртую картинку. Ему бы шпионом работать, до чего - никакой!
Это его не сильно тревожило, так как внутренняя, такая милая и дорогая гордыня, пульсировала по-прежнему исправно: ты - самый, самый, самый в мире Карлсон!
Василий Владимирович присел на скамеечку перешнуровать старенькие кроссовки. Дело не ладилось - он не мог сосредоточиться даже на грязных и рвущихся шнурочках. Повсюду бегали похотливые существа разного возраста, издеваясь над дядей Васей небрежными позами, выпячивающими их наливающиеся грудки с торчащими сосочками, которые они подсовывали под его вполне степенный взгляд, со своими юбочками в складочку, обнажающими тугие, маленькие - и не очень - попки в белых, полупрозрачных трусиках, с тёмными разводами - от пота подмышек, напоминающими ему тот пот - капающий с него прямо на её - не имеет значение чьё - изнывающее от близости тельце.
 Взгляд патологической личности всегда сильно отличается от виденья этого мира нормального человека. Ему будет постоянно казаться, что всё в этом мире - его постоянно и нагло совращает, даже кирпич или троллейбус. И других забот ни у кого больше нету. Только - заставить страдать милого отца семейства, отличного работника и прекрасного друга - Стелюка Василия Владимировича.
 Его голова шла кругом - кто допустил подобный разврат средь бела дня?
Волосы - под разноцветными, весёлыми кепочками и козырьками - призывно развевались, стянутые хвосты ударялись о маленькие, почти детские, узкие плечи.
Нежные, ещё не загоревшие руки, ровные, гибкие спинки упирались в его ноющий пах невесомыми флюидами эротики для избранных. Он хорошо знал толк в том, что созерцал. Он жил этим. Он дышал этим воздухом - и другого не хотел. Он был таким, каким он был. Его можно было убить, но что-то изменить в его сути - уже нет! Порок вёл его - слепо и блудливо, без оглядки по сторонам, как и положено любому пороку, возведенному в культ.
Он терял сознание. Он наслаждался и страдал - одновременно. Потрогав свой пульс, дядя Вася убедился, что всё может закончиться преждевременным инфарктом. Или инсультом - как карта ляжет. Горло его пересохло, мысли в голове беспорядочно путались. Да, с женщинами играть можно во что угодно. Даже в большой теннис. И зачем я столько времени угробил на нудных и приплюснутых работой - мужчин? Что они смыслят в этой игре, когда все вожделенные помыслы - не о мячике, а о том, что же там прячется под юбочкой?
 В каких изумительных позах они - соблазнительные создания двенадцати лет - будут мне всё это показывать - обязательно будут, куда они денутся?  Как будут невинно преподносить, какие они на вкус  - там, где их ещё никто так сладко и прерывисто, с особым подходцем, не пробовал? И вряд ли после меня так попробуют - кишка тонка, пусть поучатся у дяди Васи - жизни не хватит! Все мои, ещё не надкушенные никем, до единой! И как хороши, как нежны! Как подросли за зиму! Как разнообразна и щедра природа женщины - даже пока она ещё незрелая девочка, плавный мотылёк для мужской дрожи.
Василий Владимирович не видел в этом малиннике женщин, которым предстоит когда-нибудь рожать, растить своих детей, любить - по-настоящему, с болью, изменами, предательствами, страхами и одиночеством вдвоём. Он не видел - или не хотел видеть? - в них будущего, той реальной жизни, которая Творцом запрограммирована в каждом человеке. Дядя Вася, как бабочек, их засушивал на булавке своего похотливого воображения - навсегда, умерщвляя и потроша. Будучи богом, он даровал себе такое право, избрав иных - жертвоприношением для себя. И они сгорали в его извращённом сознании педофила, корчась и испепеляясь, превращаясь в ничто. Век бабочек-однодневок так короток! Время Гумбертов Гумбертов, которое кончилось вчера, на самом деле - очень опасно, даже если явного зла от них нет. Оно уводит в язычество, всё дальше и дальше от Бога истинного…