Ничто

Так много параллельной радости в моих снах без тебя. Там радуги иллюзорного мира перетекают друг в друга. Лубочное, в раскрасках,  небо напоминает многослойную матрёшку. Полное, многопланово-яркое, с загадкой – а что там внутри? - где глаз уже не берёт, а ощущение осталось. Самое главное то, чего не видишь. Но чувствуешь - оно там!
Я не вижу тебя. Не доверяю зрительному анализатору ни на йоту. Полностью перевела тебя в ощущение. Теперь ты всё - боль, радость, неприкаянность, смур, утончённость, поэтичность, экстаз, полоумие, исступление, обречённость. Непродолжительность безмерности, притупление неполноценности и отторжение полноты. Изнеможение, завершённость не начатого и этапность бесконечного. Эпатаж, безрассудство, окрылённость и внезапное отрезвление. Упоение несуществующим. И стойкая неприязнь к давно и прочно устоявшемуся. Короче, ты стал значимее себя самого. Хотя был ничем. Тебя вообще не было. Выдумка. Ничто. Женская иллюзия.
Я подошла к окну. Ровно девять пятнадцать. В это время он - моя выдумка и реальность одновременно - обычно садился в машину. Серую и маленькую с высоты моего тринадцатого этажа. Ты был строен и подтянут. И звали тебя Корнеем. У тебя была жена и двое детей. Ты не чувствовал моей любви. А я не выдавала себя уже два года. Такая вот - моя ущербная любовь - к тебе.
Ты – моя порочная выдумка, к которой так приятно прикасаться кончиком языка, памяти, лёгкого флера, женского естества. Как  Лондонский туман над Темзой, как пена над взбитыми волнами морской ряби, накатывающей на берег вожделением глубинного эроса дна океана, или отзвук ночных шагов одинокого пешехода, которого не видно – только шорохи и монотонное шарканье удаляющихся - в никуда шагов - под одиночество луны, звёзд, дороги и времени. Ты - эхо уносящегося времени, его отзвук - тот, что между мигами. Твоё цепкое желание - я это чувствовала - обрести во мне конкретную осязаемость вызвало более, чем неприятие. Даже невыраженную боль – под вечно безответный вопрос: зачем? Ведь и так всё хорошо. И лучше уже быть не может. Все, что у каждого есть - это внутри. На внезапном, брошенном в пустоту ночи, взгляде. На слове, опрокинутом навзничь молчанием. На тишине, обескураженной неуместностью звука. На блюзе, который поглотил все ноты одним желанием - излиться  похотью музыкального безумия  в какофонии всплесков, криков, боли, отчуждения и маньякальной радости от пережитого. Как я любила тебя, Корней!
Приковывая тебя неизвестностью и кошмарами непредсказуемости к себе намертво, я высвобождалась из собственных подвалов, выпуская свои страхи из прочных клеток чёрно – белыми птицами с подрезанными крыльями, прикормленных дармовым зерном грехопадений души и тела.
Улетайте, ставшие родными, клюйте из чужих ладоней, пейте мутную воду неудавшихся сближений без полёта духа и ощущения родственных душ! Я, оберегавшая вас, дарую вам свободу. Станьте живыми, прозрите, обретая слух и плавность траектории движений – уже без моих опор. Разорвите окольцованность, навязанную мною, безвременьем и тенью, которая заняла пустующее место хозяина, мимикрируя под свет. Во имя грядущего, освободитесь от всего лишнего. Чтобы  ощутить парение вечности. Чтобы уже никогда не клевать на подмены – в радости и горе, в жизни и смерти, в войне и мире, в дружбе и любви.
В шесть вечера Корней приезжал с работы. Иногда он задерживался - на полчаса, не больше. Часто с ним приезжал какой-то пожилой мужчина - грузный и солидный. Они вместе заходили в подъезд. Потом. Спустя пару часов, Корней увозил его в неизвестном направлении. Жены моего Корнея я никогда не видела. Его дети выгуливали регулярно серого пуделя.
Я так полюбила тебя, моё ничто, что сама стала твоей частью. Мы срослись по линии безысходности, перемешав прочные позвонки роковых случайностей с зыбкостью закономерностей. Нас и не могло быть вместе. Потому что мы не существовали раздельно. Целое - в частном. И частное - в целом. Ты был свободен без моей выдумки о тебе. И порабощён, переполнен моей же идеализацией, сделавшей тебя иным. Выпуклым, отчётливым, целостно реальным, эволюционирующим, с элементами огня, воды, воздуха и незыблемой тверди. Свет в тебе перестал отторгать тень, а тень – порабощать свет, заглатывая её кусками в истеричной непосильности заглотнуть навсегда, до черноты бесконечности космоса, до ступора невыясненных отношений без боли любви. Ибо, когда есть любовь, ничего выяснять не надо. Всё принимается – во взаимоисключениях и противоречиях. И нет ущербности отрицания. И не нужно всё время что-либо доказывать. Это, естественно, если есть любовь. Такое же редкое состояние, как  ничто. Или всё.
От моих о Корнее раздумий меня освободил скрипучий голос соседки - Амалии Петровны: «Вы знаете соседа из девятого подъезда - Корнея Ивановича? Такая трагедия, такая трагедия!».
Амалия Петровна обычно рассказывала мне все сплетни дома. Но я сразу поняла, что сейчас речь идёт именно о моём незнакомце. Его таки звали Корнеем! Моя выдумка оживала у меня на глазах.
- Нет, я его не знаю - я старалась, чтобы голос мой был ровным - а что случилось? Есть какие-то сногсшибательные новости?
- Есть! - Амалия Петровна любила разносить сплетни любого сорта первой - его жена ночью выбросилась из окна. Погибла сразу же - десятый этаж. Она и раньше была не в себе - дважды пыталась покончить с собой. Очень его любила и ревновала к каждому столбу. Он к ней привозил даже частного психиатра. Заботился о ней. Домой приходил вовремя, хоть часы по нему проверяй. А она его всё время третировала, все слышали: «Признайся, негодяй, я же чувствую! У тебя кто-то есть. Кто она? Где ты её подцепил? Где ты с ней совокупляешься, как животное? Я даже имя её знаю - Ассоль».
Совсем рехнулась. Где она встречала, кроме как у А.Грина - такие имена?
Амалия Петровна была образованной женщиной, читала «Алые паруса» в детстве.  Самые близкие и родные, кто знал меня ещё с детства, тоже называли, наверное, в шутку меня - Ассоль. За взгляд в потустороннее.