Джаз ночи

«И ещё немного о тебе. Как о звуке удаляющегося в никуда заблудившемся в вечности поезде. И это - никуда – столь  щемящее, что хочется не отпускать его хотя бы в болезненных мыслях о прошлом,  безвозвратно ушедшем  в пространственно-временное – уже навсегда. Или как о завершении периода отчуждённости, который ты заботливо слизал под ночное нерасторопное эхо, вместе со старинным, преданным тебе до конца другом – чашечкой мутного сладко-чёрного кофе. Я тебя всегда ревновала к этому кофейному яду, который отравил и меня.
Ты не этого хотел. Ты не этим жил. Тебе, как и всем нам, нужно было спрятаться от раздирающего на части звука одиночества. Это был джаз боли, доведенный до первобытного вопля вечности. Ты устал искать человека. И человек перестал искать тебя. Всё, что тебе оставалось - это самому раздвоиться, чтобы вкушать томные мотивы внутреннего саксофона - на два  голоса, который, в сущности,  был одним. Ты привык разговаривать сам с собою. Ты даже спорил, нарывался на скандалы, конфликтовал, убалтывал и соглашался, уступая или сопротивляясь. Всякое было в твоей пустоте. Но - толи ещё будет, мой прошлый и незабвенный?
Каждую, заглянувшую к тебе на огонёк душу, ты бесцеремонно уволакивал в джаз, щедро угощая целостной тёрпкостью ночного неба и неразбавленной звёздностью чёрного кофе. Ты обольщал всех.  Даже тех, кто не готов был к этому. Слишком велико было твоё желание в ком-то постоянно растворяться, чтобы,  в конечном счете, растворить объект в себе - единственном и неподражаемо поглощающем.
Это лучшее, чем ты владел – растворением – навсегда, на все сто. Чтобы не отпускать из себя в его собственное одиночество. Растворимый кофе ты ненавидел, считая его подменой. Ущербное и далёкое. Это то, что всегда было твоей сутью.
Ты был единственным и полноправным хозяином ночи. Хозяином замкнутости на себе. В тебя можно было войти. Но выйти – никогда. И даже не потому, что ты не отпускал. Просто тому, кто проник в тебя, было неуютно в этом мире без твоего обволакивания. Эмоциональная зависимость формировалась под наркотик твоего голоса, под чёрное зелье зёрен жгучей Африки, сохранивших огненность жара чувственности, нежность бархатного джаза модуляций Млечности.
Ты наскакивал огромной волной, никогда не спрашивая – можно ли, уволакивал в свои холодные пучины, расслаивал на составные – уже без тела, сознания и боли. А потом - незаметно поглощал, чтобы уже никогда не отпустить то, что оставалось от случайных любителей ночных приключений. С твоей глубины не выплывал никто. Сколько их там, на дне твоего хриплого, мужского джаза? Думаю, что ты и сам не помнишь. И как можно вспомнить что-то, если уже звучит новая музыка - лучше той, предыдущей? И уже есть новые слушатели - всегда будет кто-то, готовый умереть от любви. Импровизации джаза - стереотипны и бесконечны – не так ли, мой ласковый и прощально нежный?..»
- Слушай, Фёкла, зачем ты мне это написала? Ересь какая-то! Я всегда подозревал тебя в поэтических выходках - много дури в голове. Лучше б делом занялась!
 Его неровный голос в телефоне нервничал хрипами и обволакивал тоской - мы же встретимся сегодня вечером? Потом и поговорим, что и как, хорошо?
- Нет, Порфирий, уже нет - я не шутила - это прощальная записка.
- А почему ты мне ничего не сказала утром, под кофе? Что-то случилось?
- Твой кофе, как обычно, был таким соблазнительным. Хотелось продлить минутки счастья. К тому же, Синяя Борода, ты вряд ли меня отпустил бы на волю. Замуровал бы, как иных - и всё, птичке конец. Тем более, что коготок у меня - по твоей вине и моей податливости - давно увяз. Дура - я, дура - я. Дура я набитая!..
Порфирий бросил трубку с такой яростью, что она раскололась на части:
- Стерва, я на её обволакивание столько времени и сил потратил. Надо было в подвале гаража её сразу замуровать - на память. И как она догадалась о своей участи?.. Что-то я стал прокалываться часто - старею, теряю квалификацию.
 Раньше они сами стаями ко мне неслись на семи ветрах - нельзя было их удержать от безрассудства. И почему бабы так любят быть ненормальными? Почему им так плохо и неуютно в органике покоя и стабильности? Что-то тут не так! Или это мне только такие и попадаются, у которых крышу давно и непоправимо снесло? Жертва чует палача - закон! Значит, и со мной не всё в порядке!
Порфирий озадаченно посмотрел в печальное, старинное зеркало. Что-то его насторожило. Вроде бы, всё в порядке. Ещё - обворожительно молод и свеж, только глаза исчезли - спрятались в пучину пустоты мутного зазеркалья, которое и затягивало неподготовленных и жаждущих иных истин! В голове чётко прозвучал голос его единственного хозяина:
- Что, просрался, идиот? Я тебя с сумой по миру ходить заставлю, калекой сделаю. Я тебе что велел - не вспугнуть! Такая девочка - бриллиант! В ней было столько жизни и внутренней боли - не то, что в тебе, недоносок! Столько энергии! Она прочла все твои тёмные мысли. Зачем было её затягивать так глубоко? Я же тебе тысячу раз говорил - хочешь не впустить в себя кого-то, займись сексом! Это освежает и делает ситуацию правдоподобней! А ты - разговоры травить да кофе поить, чушь! От секса - они ручными становятся. У меня тысячелетний опыт.
- Мне женщины без разговора не интересны - Порфирий сопротивлялся лукавому - я же должен знать, чем они дышат, чем живут! Как слушают мой джаз!
- Какая разница! - голос сердился нешуточно - к тебе, недоразвитому, привело провиденье объект, вот и ешь его с потрохами, а потом - в гараж! Чтобы прочнее были отношения - бетонируй на славу, и - за следующей дурочкой-снегурочкой, под реквием или менуэт, как хочешь! А моё дело - приводить их к тебе гуськом и контролировать, чтобы всё шито-крыто было, понял, жертва аборта?
- Згинь, нечистый! - Порфирий сопротивлялся - оставь меня в покое, надоел!
- Я могу уйти только с тобой, вернее, с твоей бессмертной душой. Грехи в рай тебя не пускают, теперь тебе ясно, как мир устроен? Захотел туда проникнуть с чёрного хода? Не выйдет! Убегал от боли - ушёл и от любви! Теперь учись чувствовать боль - без права голоса. Не свою - так чужую. Они - твои жертвы - ведь тоже за гранью. Такие же, как и ты. Только на сантиметр до тебя не дотягивают. Ты - санитар природы для них. Они тоже замороченные нелюбовью, пойми, родной! И больше таких глупостей не делай. А то выключу сознание, и будешь у меня в чикотилках бегать, жуть! Серийный маньяк - позор нации!
Голос умолк. Видно, успокоился, остыл. Запах серы стал исчезать. Будто бы его никогда и не было. Прохлада вечера успокаивала - пора идти на охоту, раз хозяин ночи так велел. Он знает, что говорит. Он и не такое видел за свою вечность.