Драма. Прибалтийская школа выживания

Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?

(Городничий, "Ревизор", Н.В.Гоголь).


     Зафиксированный мольбертом неизвестного художника кровавый портрет латышского демократа "Драма. Прибалтийская школа выживания" (Рига, 13.01.2009 г., первая четверть XXI-го века) близок по манере исполнения сюжетов мрачного средневековья в эпоху разгула инквизиции. И уже воспринимается не как гротеск, а как обычная развязка очередного политического митинга оппозиции в эпоху социальной деградации и глубокого социально-экономического кризиса.

     В динамической композиции противостояния народных масс своему собственно избранному правительству и Саэйму, автор подчеркивает грозную атмосферу неофеодальной эпохи разгула реакции и террора. Несмотря на пролитую кровь, в портрете национального демократа угадываются легкие иронические штрихи, выражающие отношение художника к происходящему.

      Субъект насилия и разгула феодальной демократии как бы воздает должное сам себе, но не по заслугам. Он как бы в безысходном отчаянии спрашивает себя: "За что боролись, на то и напоролись?" Окровавленная жертва полицейского террора, абориген национального самосознания, как бы по-новому начинает воспринимать свое никудышное социальное бытие в условиях несложившихся внутринациональных отношений.

      Художник - отпетый реалист. И поэтому обобщает на полотне только то, что видит, знает, и то, что можно лично пощупать руками. Поэтому мастерскими мазками кровавых подтёков на лице аборигена, мастер саркастически превращает банальную физиономию лица в аккуратно изуродованную морду.

      Автор гротеска как бы ехидно ёрничает: "Вы будете смеяться, но дело дошло до того, что в драке за выживание в Риге аборигены мочат аборигенов, а курящие соломку полицейские дают прикурить некурящим ментам". О, времена! О, нравы!

      И в то же время, мрачной палитрой доминирующих темных тонов автор пессимистически как бы подчеркивает, что это не он своим творчеством, а коррупция и некомпетентность правительства довела страну до голода и разрухи, а полицейских до мордобоя.

      Фараоны добросовестно сделали своё кровавое дело. Но даже у пассивного созерцателя драматических событий на полотне невольно возникают вопросы: "кто виноват?" и "почему не я это сделал?" Ведь даже хищники не поедают своих. А тут нацисты калечат себе подобных. Художник глубоким, полным трагизма мазком кровавого оттенка ставит ребром философский вопрос о формах борьбы за выживание обреченно вымирающих популяций.

      Автор живописного холста невольно заставляет нас задуматься о том, что если так и дальше пойдет, то вовсе не исключено, что проголодавшиеся не от щедрот местных властей аборигены могут пойти приступом на местный парламент с российским триколором или со стягом датского королевства. Например, с лозунгом: "Даешь войну, чтобы сдаться в плен врагу на полное социальное обеспечение!".

      Рассматривая невооруженным глазом шедевр, отображающий тонкости прибалтийского социального бытия, невольно понимаешь, откуда пришла варварская привычка стрелять резиновыми пулями в голову, размахивать перед органом обоняния трудящихся свинцовыми кулаками, лупить резиновой дубинкой по башке, а также грабить продуктово-винные лавки и швыряться последним дырявым ботинком в президента.

      Как говорят эстеты и критики в близких к искусству выживания кругах, "когда по лицу течет кровь, воробьям и пушкам лучше помaлкивать..."

      Сквозь пенсне глядя взглядом созерцателя на происходящее, в глаза бросаются драматические последствия - кровная месть на балтийский манер. То есть, сопливое молчание в тряпочку.

      Но художник бодрящими, оптимистически радужными мазками крови на лице как бы призывает не впадать в отчаяние. Напротив, в своих творческих предположениях с помощью мольберта и кисточки он намеренно оптимистично выставляет напоказ лишь одно позорно окровавленное лицо. Тем самым автор демонстративно оппонирует упадническому духу известного полотна Верещагина с горой скальпированных черепов.

     Этим автор оставляет нам тайную надежду на то, что в будущем душевно раненых дубиной по башке аборигенов будет намного меньше, чем наповал убитых горем мигрантов и оккупантов.

     По человеконенавистнической драматичности сюжета картина легко конкурирует с такими шедеврами кровожадной живописи как "Утро стрелецкой казни" и "Иван Грозный убивает своего сына". И поэтому ей самое место в заказниках Саэйма , Думы, Лувра, Эрмитажа, Прадо. Но лучше - в сырых подвалах Лубянки.