Когда ты кому-то нужен...

Мне – лет шесть. Мы идём с мамой по ночной улице. Наверное, совсем поздно: вокруг пусто –нет встречных. Асфальт обильно полит, только что закончившимся ливнем, и теперь капают только редкие капли.
Свет фонарей отражается от влажного асфальта множеством мельчайших бликов.
Как если бы на землю просыпали белый рис.

Мы идём торопливо. И меня увлекает то, как блики разбегаются передо мной во все стороны.

- Мама, куда мы идём? – спрашиваю я.
- Мы идём к Лёне.
- А почему не домой?
- Теперь у нас будет новый дом. Мы будем жить с Лёней.
- А где папа?
- Папа сказал, что мы ему больше не нужны.
- Как это так, мама? Этого не может быть!
- Да, представь себе – это так.

Чтобы меня отвлечь, мама говорит, - Давай споём твою любимую песню?
Я быстро соглашаюсь. Мама держит меня за руку, и мы на ходу поём:

Тёмная ночь.
Только пули свистят по степи.
Только ветер гудит в проводах.
Тускло звёзды мерцают.

И, в самом деле, - вокруг всё есть: ночь, провода, звёзды.
Что такое свист пули – я ещё не знал.

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз…


Он мне всегда исподволь внушал, что есть нечто высшее. Что мы к нему причастны. Всё моё детство и отрочество прошли в ожидании раскрытия какой-то большой тайны. Его гордость и неприступные манеры только доказывали истинность обладания этой тайной. Ни лишней улыбки, ни телесного прикосновения. Владение чем-то особым требовало не только духовного, но и физического целомудрия. Да, это высокомерие, пропитывающее всё вокруг, было оправданным: не родился на свет ещё такой же человек. Так иногда отводят взгляд во время беседы от кого-то третьего, лишнего, чтобы не выдать знаемого двумя другими. Вот атмосфера, в которой я рос…


Максимальная доброта его заключалась в том, чтобы изредка снизойти
на презренный уровень человека другого.
И всё-таки, мы знали его другим: движение к тайне, как мне открылось потом, и есть способ почитания этой тайны, благоговения перед чем-то
задевающим действительно надмирные сферы. Может быть поэтому,
полу-тайно, он преклонялся перед поэзией. Это же чувство передалось мне, если можно так сказать, эфирно, хотя и через него.
Его выдавал только смех. Он постоянно прорывался чрез его маски.
Этот искренний смех, часто неискреннего человека…


Мой отец и отчим были для меня разно-заряженными полюсами.
По мере того как шло время, напряжение между ними росло,
и, в конце концов, я стал той вольтовой дугой, которая оба этих полюса разрядила.   
Отчим всегда играл по правилам, несмотря на то, что постоянно
изображал протест, бунт, и, самое главное – свою игру.
Отец мой тоже, и не хуже него, разбирался в естестве жизни, но сопротивление его было внутренним. Он всегда шёл к людям,
более того, когда он их не любил, то – не любил по-доброму,
и, практически, без каких-либо масок. Если и было между отцом
и отчимом что-то общее, то – это ореол непобедимости.
Они, делая одинаковые ходы, видели совершенно разное продолжение «партии». Отчим был выдох, а отец – вдох. Я постоянно был вынужден делать выбор между любовью и презрением. Человек, загоняемый в карцер разочарования, может быть, и погиб, но душа его воистину спаслась. Сила крови обычно побеждает любое внушение, - любой гипноз. И мене повезло, в том, что я спас своё я. И только потому, что неимоверная любовь была влита в жизнь моей крови. 


Потом, уже взрослым, я понял, что они постоянно боролись за меня.
Меня буквально раздирали на куски.

Как-то, когда мама была беременна братом, отец спросил? –
- Ну, что твоя мама? ВЫРОДИЛА  тебе брата?
Я, конечно, повторил это словечко дома.   
Даня, - сказала мама, - это слово очень грубое. Со стороны твоего отца –
очень некрасиво говорить так обо мне. Тем более, что когда мы расставались, то – обещали не поливать перед тобой грязью друг друга.
И я это обещание выполняю, тогда, как отец настраивает тебя против нас.


Я не буду подробно описывать подобные прецеденты.
Обе стороны требовали от меня любви и преданности, желали
иметь перевес в воздействии на мои нервы. Хотя я, и – это правда,
любил всех одинаково.
 
Помню только неимоверное напряжение и невозможность высказать себя.
Ощущение какой-то западни. Я никогда не плакал, и если слёзы текли,
то я продолжал молчать, - это был единственный для меня способ доказать, что я страдаю. И помню ещё постоянно сглатываемый горячий
ком обиды, страха и агрессии. Загоняемые годами внутрь сознания,
позже они вылились в изуверские выходки над братом, над матерью и,
в конечном итоге, над отчимом.

Самым точным выражением того состояния, для меня является строка
из песни группы Nightwish:
“ The thrill of being wanted “, - которую трудно адекватно перевести,
но, которая, тем не менее, – наиболее близка к сути.