Главка третья, амурная

Сейчас ребеночку Маши уже полгода. Девочка тихая, не капризная. Особой материнской любви Маша не испытывает, на дочь смотрит, как на крышку гроба, в котором покоятся все ее мечты, надежды и амбиции. В квартирке у молодых уютно и светло, сквозь постиранные пеленки пробивается солнце, играет бликами на вымытой посуде. Окно, выходящее в небольшой сад, распахнуто настежь, чтобы родители, копошащиеся там, могли услышать плач ребятенка. Но это излишняя мера предосторожности. Ребенок спит спокойно, смешно раскинув ручки и ножки. Следовательно: все – в сад!
В саду здоровенный молодец сидит на лавочке, подставив хлебало солнышку, довольно мычит и щурится, глядя на плывущие в небе облака и вертя в ручищах игрушечный пластиковый совочек. Чуть поодаль от него, широко расставив ноги, в небезызвестной всем позе девушка в белом ситцевом платье в мелкий синий цветочек и в белом же платочке, повязанном на голову в стиле а-ля колхозница, пропалывает грядки с морковкой. В России это называется – идиллия.
Когда со стороны к саду подъезжает черный ниссан (это уточнение для продвинутых читателей, понятно, что ни Ваня, ни Маша о таком и не слышали, для них это просто большая черная машина),  девушка с хрустом и охом разгибает спину, поправляет тыльной стороной ладони сползший на лоб платок и начинает улыбаться примерно так же, как ее муженек-дебил. Из машины выходит Он! И Маше сразу понятно, что это – Он. Высокий, красивый, хорошо одетый, не воняющий потом и навозом, ГОРОДСКОООЙ!!!
Он подходит к забору, облокачивается на него одной рукой, другую упирает в бок и смотрит на сомлевшую Машу.
- Доброго здоровьечка, хозяюшка! – весь он лучится обаянием и игривостью еще не кастрированного, готового к весеннему гону, кота. Маша чувствует, что должна подыграть, ответить в той же манере и весело скалится в ответ:
- И тебе, сокол, не хворать! – она еще не знает, насколько угадала, попала в точку с этим своим глупым «соколом», она еще не знает, что он именно так представляет себе общение в деревне, насмотревшись детских сказок и исторических фильмов о древней Руси, именно на такое приключение он рассчитывал, когда согласился отвести жену на этот гребаный фестиваль народного творчества. Да, кстати! Она еще не знает, что он – женат…
- Не приютите на пару деньков уставших путников?
В голове Маши быстро проносится мысль, что он не один, а двух или трех мужиков ютить ей совсем не хочется, но ради одного вот этого вот, который так вальяжно развалился на их ветхом заборе…
«Сокол» замешательство Маши понимает по-своему и добавляет после короткого молчания:
- За определенную плату, конечно.
Да, плевать, решает Маша. Пусть не этот, но хоть один-то из его дружков клюнет и, может статься, увезет ее из этой дыры, в которой уже становится нечем дышать.
- Я думаю, договоримся, золотой! – звонко отвечает она ему.
- Меня Виктор зовут. А тебя, хозяйка, как величать? – интересуется незваный, но, видит бог, сильно ожидаемый Машей гость.
- Мария я, - склоняет голову Маша и стягивает с нее платок, позволяя золотистым волосам, собранным в «пучок», красиво рассыпаться по округлым плечам. «Сокол» Виктор оценивает этот жест маслеными глазками положительно. Они оба уже все понимают. И вот в этот, самый, что ни на есть, счастливый для Маши момент из машины выходит тонкая, как тростинка, но удивительно для своей комплекции грудастая стерва. Стерва эта подходит к Виктору, кладет по-хозяйски на плечо ему руку с поблескивающим на безымянном пальце кольцом и елейным голосом спрашивает у понявшей все без лишних слов Маши:
-  И где же вы нас разместите, хозяюшка?
Не переставая улыбаться в тридцать три зуба, Маша, истекая медом, отвечает:
- Дык, вот тут вот, красавица, - она отводит руку в сторону, не без удовольствия наблюдая за тем, как меняется лицо сучки, когда та смотрит по направлению, указанному Машей, и уточняет, на всякий случай, - В сарае.
Ваня-дебил все это время напряженно хмурится, глядя на жену.
После пятиминутного совещания, в процессе которого Виктор что-то тихо доказывает своей фурии, а та только нечленораздельно шипит в ответ и косится на Машу, гости принимают решение остаться.
Маша, сначала было расстроившаяся, уже просчитала второй вариант своего побега из Быдлово. Да, увезет не он. Да, уедет не с ним. Но уедет все равно. Одна. К нему. По крайней мере, теперь хоть знакомые будут, а если повезет, то очень даже близкие знакомые.… И хрен с ним, что женат! Вон, от дебила родила, а тут… нашла, дура, из-за чего расстраиваться. Только вот времени больно мало. Надо бы поскорее железо ковать. Поэтому, когда Виктор отдает ей деньги за ночлег, она тихо шепчет ему:
- Ночью, часа в три, приходи к пирамидам. Видел их, когда подъезжал? – кивок – Там буду ждать тебя, - и игриво поводит плечом. Она знает, что ответ положительный.
Ближе к вечеру Маша начинает заметно нервничать. Лихорадочно поблескивая глазами, она думает, что давно уже не было ей так… весело. «Аж пятки горят!» – с восторгом мысленно описывает она свое состояние. Маша подходит к зеркалу, щиплет себя за щеки, хотя смысла в этом нет, их и так покрывает нездоровый румянец. Она снова восемнадцатилетняя девочка, у которой свидание. Не мать, не жена, а деее-во-чка. Она смотрит на свое отражение: на веснушчатый нос картошкой, на большой яркий рот, на зубы, пусть не совсем уж белоснежные, но зато ровные, на брови вразлет и круглые, как у хищной птицы, глаза. Она кокетничает сама с собой. Понимает, что слишком уж крупное и большое у нее все на лице, бормочет недовольно: «Рожа лопатой», дует губы, но при этом ей нравится то, что она видит, как и этому женатому щеголю. И так становится легко и задорно на душе, и сил нет ждать трех часов, а тут корми еще этого болвана Ванечку и укладывай спать чувствующую лихорадку матери дочь! За то, что они напоминают ей о том, кто она и где, Маша их ненавидит сейчас. «Скорее бы, скорее бы, скорее...» - шепотом торопит она время.