Главка четвертая, апофеозная

В темноте они еще больше напоминают гигантские кучи дерьма. Под одной из них сидит Маша и ждет своего героя-любовника. А его все нет, и нет. А нет его потому, что его бдительная и ревнивая фурия долго не укладывается спать, с целью укатать муженька так, чтоб потом ему еще месяц не хотелось на баб смотреть и Машенька это все прекрасно понимает. Камни, на которых она сидит, влажные и холодные, воздух – чистый, небо – звездное, дома спят муж и дочь, а она… что она делает здесь? А что она делала там? Маша не уйдет до утра. Она дала себе слово, что будет ждать до последнего, не смотря на все сомнения, которые неожиданно начинают одолевать ее через полчаса одиночества. Что-то шевелится в Маше, и это что-то подсказывает ей, что делает она не правильно, не хорошо. Что надо бы хоть по любви, чтоб оправдание было потом, чтоб перед самой собой оправдаться могла бы… Ближе всего к этому шевелению подходит определение «совесть».
Виктор пришел, когда Машеньку уже сморил сон. Церемониться он не стал, полез сразу в вырез платья, помял грудь. «Видать, думает, что это больно романтично – так вот будить», - думает Маша, просыпаясь от мокрого поцелуя в пересохшие губы, и подыгрывает ему, томно постанывая, как делают героини ее любимых сериалов. Треплет и валяет ее Виктор по мокрым, не особо напоминающим мягкую перину, камням достаточно долго. Машенька устает от любовных утех и решает, что уже можно показать, как она всем довольна и какой он самец, несколько раз убедительно охает и ахает и успокаивается. Успокаивается, слава богу, и он. Довольно откидывается на камни, закуривает. Маша тоже отдыхает, лениво думает про себя, что надо бы адрес, телефон его узнать, но как к этому разговор подвести не знает, да и спать уже хочется довольно сильно.
- Извини, что задержался, - нарушает благостную тишину Виктор. Маша вздрагивает от его голоса, приоткрывает глаза, - Жена долго уснуть не могла, - продолжает объяснять он.
- Сейчас спит? - равнодушно интересуется Маша.
- Да. Танком не поднимешь!
- Не сомневаюсь, - ухмыляется она в ответ. Виктор по-своему понимает ее улыбку.
- Ты, никак ревнуешь, красна девица? – округляет он глаза. Машенька сдерживает презрительный смешок, быстренько меняет выражение лица на капризно-расстроенное и тянет:
- Конечно, добрый молодец! Ты с жинкой своей укатишь за леса-моря-горы, а мне тут одной-одинешеньке свой век коротать, тебя вспоминать, да горькие слезоньки лить!
 - Да заберу я тебя, - говорит он вдруг тихо, улыбаясь в темноте. Машенька верит и не верит своему счастью – как легко все получилось-то! Резко оглядывается на него, шарит глазами по лицу, пытаясь понять, действительно ли это так, или пустой треп и обещание. Здравый смысл нашептывает ей, что второе больше похоже на реальность, но верить-то хочется больше.
- Ой, не ври мне, сокол ясный! - шипит она в улыбающееся лицо.
- Не вру.
- А жена?
- А что жена? – пожимает он плечами, - У тебя тоже ребенок и муж, а ты здесь, со мной, - Машенька морщится, когда слышит упоминание о своей семье, отворачивается.
- Не обижайся, красавица, это не в упрек тебе. Просто я понимаю, как это все…затягивает.
Маша недоверчиво косится на него, а он продолжает говорить:
- Понимаешь, Марья-краса, жена-то у меня хорошая. Но она такая женщина, которая больше печется о красоте, а не об удобстве. То есть, хоть в навозе, но на шпильках… конкурсы эти ее еще… сколько, блин, я ее вожу по областям и районам, устал уже. А она, видишь ли, мечтает о признании и, как минимум, Евровидении. Ну, дура, конечно, но что поделаешь… говорить нам давно уже не о чем с ней. Слишком она…
«Ну, затянул шарманку!» - думает Маша и начинает откровенно скучать. Смотрит на распинающегося о нелегкой своей семейной жизни Виктора и понимает, что, в принципе, шансы-то есть. Взять его так же в ежовые рукавицы, как жена взяла, волшебного пинка для скорости дать и увезет, куда денется. К тому ж, с ней много раз ездить не надо, довез бы до Москвы, деньжат подкинул на первое время и ладно. Даже сопротивляться особо не будет, особенно, если женой припугнуть. Сейчас-то врет, конечно. Думает, что не сегодня-завтра уедет отсюда и будет потом дружкам хвастать и с теплом вспоминать деревенскую лохушку Машеньку, но это ж он так думает…
Уверенность в реальности задуманного растет в Маше с каждой секундой. Но с этой уверенностью растут и ее сомнения. Мысли ее уходят далеко в сторону, она вспоминает о матери. Не то, чтобы она не понимала, понять-то ее бегство отсюда она могла очень хорошо, но обвиняла и ненавидела ее – это точно. Ненавидела даже больше вечно пьяного отчима за то, что оставила ее здесь, с ним, за то, что не взяла с собой. И что же, в результате, собирается сделать сейчас Маша? Да в точности тоже самое! Мысль о том, что она, действительно, в этом похожа на мать, претит ей, но от правды не уйдешь. Похожа, да еще как! Но не пугает ли ее мысль о том, что ее дочь, когда подрастет, будет думать о ней так же, как сегодня Маша думает о своей матери, будет также ненавидеть ее? Она пытается оценить и взвесить свое отношение к ребенку, пытается предугадать, насколько важным будет для нее мнение собственной дочери через пару-тройку лет. Сейчас первой мыслью Маши, когда она входит в дом и видит в кроватке ребенка, бывает что-то типа: «Кто ЭТО сюда подбросил?». Она не всегда осознает, что это ее дочь, точнее, вообще не осознает! Да, ей сейчас, в принципе, плевать на своего ребенка! Эта мысль пугает Машеньку, делает ее плохой, черствой, бездушной сукой в собственных глазах, но она легко это принимает. Она просто похожа на мать, вот и все. От нее тут ничего не зависит, это – гены. Удовлетворившись таким оправданием, о муже она даже и думать не хочет. Маша твердо уверена, что ее здесь ничего не держит (спасибо, мамочка), и она может и должна сделать свою мечту убраться подальше от этих мест, лиц и этик каменных куч говна реальностью. Она начинает улыбаться, глядя на Виктора, который как раз в этот момент достиг апогея своей речи:
- …Да! Убежим отсюда! Вдвоем! Только ты и я, слышишь?
Маша уже слышит и думает, какой же, все-таки, дурачок, а самое интересное, что в данную конкретную секунду, он сам верит в то, что говорит.
- К черту жен, мужей, детей, всех – к черту! Мы с тобой, как две свободные птицы, будем парить высоко-высоко надо всеми предрассудками этого мира… Закрой глаза! – она послушно смыкает веки, продолжая улыбаться, чувствует, как он берет ее за руки и говорит:
- Видишь?... – он не успевает закончить свой вопрос, и Маша так и не узнает, что она должна была видеть, потому что подкравшаяся сзади темная тень одной рукой обхватывает голову Виктора, а зажатым во второй руке ножом перерезает ему горло. Кровь брызжет на лицо и грудь Машеньки, стекает в вырез белого ситцевого платья. Она изумленно открывает глаза. Смотрит, разинув от удивления рот, на умирающего «Сокола», а потом замечает за его спиной…
- Ты че сделал, чурка нерусская?! – начинает орать она, пытаясь утереть рукой кровь с лица.
- Я мщу за поруганную честь своего брата, женщина, потому что он не может сделать этого сам. И когда ты умрешь, он будет отомщен!
- Ты, че городишь, урод? – ошалело спрашивает Машенька, отползая от надвигающегося на нее горца, - Какой брат? Что я те сделала-то?
- Затк… - слышится мягкий звук удара и горец тихо оседает перед Машенькой, закатив глаза. Из пробитой головы  к ее ногам течет струйка крови, как будто мало ей было фонтана из шеи Виктора. Машенька поднимает глаза и видит Ваню-дебила, роняющего на землю кажущийся небольшим в его лапе булыжник из говнопирамиды. Муженек садиться рядом с трупом горца и начинает игрушечным пластиковым совочком рыть рядом с ним ямку. На всякий случай, Маша еще чуть-чуть отползает и упирается спиной во что-то теплое, явно не похожее на холодные и твердые камни пирамиды. Оглядывается и видит за своей спиной деревенского выпивоху, в прошлом собутыльника ее покойного отчима, который частенько, надравшись горькой, долго плутал по деревне и часто терял свой дом, поэтому ночевал прямо в этой вот долине, среди этих вот пирамид.
- О, господи, - жалобно пищит Машенька, ожидая, что и этот сейчас достанет что-то тяжелое, или колющее, или режущее, но алкаш смотрит мутными глазами на Ваню-дебила, который не обращает на него внимания, а все роет и роет ямку, и вносит заплетающимся языком рационализаторское предложение:
- Ванек, а че так-то? Неудобно же. Давай, это, до меня дойдем, я те нормальную лопату за двадцатку подгоню, а?
- Да. – отвечает Ваня, подумав, и встает с колен. Поравнявшись с Машей, он мимоходом кладет руку ей на голову, говорит:
- Не плачь. – и, не отрывая глаз от земли, идет за алкашом.