потустороннее свечение

У каждого выросшего ребёнка есть свой тайно-сладостный уголочек маленького, детского счастья, который неустанно светится - и тем самым греет не тлеющим огоньком сквозь всю прохладу или зимнюю неустроенность целой взрослой жизни. Есть островок нетронутого, необитаемого и неизменного ощущения соприкосновения с Богом в чистом виде. Бог вездесущ - это знает даже ребёнок. Но иногда просто дух захватывает оттого, что это понимаешь: Бог вездесущ! Может быть,  к этому осмыслению дотягиваешься через лучи летнего, щедрого  солнца, брошенные стрелами сквозь густую и плотную листву кустарника, под которым нежилась ещё детская, хилая для этого прочного, живущего по законам Дарвиновского естественного отбора, мира - разнеженная и рьяно опекаемая мамами-папами плоть. Может быть, через вкус первой после зимы клубники - прямо с грядки, с росой и запахом лета. Может быть, с увиденным впервые морем - тихим и бесконечным, как то, что ждёт впереди - безмерная радость от самой себя, способной всё это чувствовать.
Моё детское ощущение вечной, волшебной благодати окружающего пропитало мою суть ещё в детстве, наполнив тем, без чего взрослой женщине просто не выжить. Меня часто упрекали в том, что я живу в иллюзорном мире.
- Опустись на землю! - упрекала меня, уже почти совсем взрослую, моя многоопытная мама. Она твёрдо стояла на ногах, очень трезво рассуждала и напрочь позабыла о том, что жизнь - непредсказуема. Ей это просто было ни к чему. Это не входило в её концепцию понимания жизни. А значит, этого и не было. Правда, она что-то чувствовала тем невыраженным ощущением тревоги за будущее - своё и своих потомков, которое лучше гнать от себя всеми правдами и неправдами. Синдром страуса - голову в песок и делать вид, что ничего страшного нет. Её любимой пословицей была следующая: «Нужно умереть на один день позже мужа, что б хоть что-то досталось детям». Ей это не удалось. Поэтому всё её и её родни имущество после смерти мамы досталось её злейшему врагу - любовнице отца, которая у него на самом деле была в качестве второй жены. Правда, о её существовании мама догадывалась. Но синдром страуса - этого нет, потому что этого нет - оказался сильнее её. И сослужил всем нам дурную службу. Всё движимое и недвижимое имущество перешло в руки товарища по папиной работе, коллеге Марго - жадной и предприимчивой особе, моложе папы на восемнадцать лет. Он женился на ней через четыре месяца после смерти мамы. Их сорокалетний брак с моей мамой мигом распался в его памяти, как карточный домик. А с ним отлетели и мы - осколки этого брака - в разные стороны своего бытия. Но уже без папы.
- И как она выживет в этих джунглях? - сетовала сердобольная бабушка, прожившая свою жизнь в городе, под опёкой дедушки-полковника. Настоящего полковника! Гусара, бабника, не дурака выпить и закусить! Она была матерью моей мамы, поэтому видела только иллюзорность чужого существования. А свой маленький мирок считала реальностью и защищала от нападок и умозаключений кривого толка. Бабушка верила в свой «Отче наш»:
- Правда только тогда является правдой, если не задевает моих интересов. Или моих выстраданных взглядов на этот подлунный мир, ибо они - незыблемы.
Грустно, правда? Или весело? Печаль моя светла - как у поэтов, прямо…
Я не старалась оправдать надежды своих многочисленных предков на саму себя. Нет, вру. Вначале пути - очень даже старалась. По недомыслию. Или по отчаянности. Из-за синдрома «круглой отличницы» - хотелось быть хорошей. Ну, очень хорошей! Чтобы тебя любили - все, без исключения. Как сто долларов. Потом это прошло. Хорошо, что достаточно быстро. До сих пор встречаю людей преклонного возраста, которые мечтают, чтобы их обожали. Из кожи вон лезут, пресмыкаются, ползают на коленях. Только любите, пожалуйста. Мы же вам душу отдаём - ешьте, пейте, пользуйтесь! Всё даром! Как правило, их никто не любит. Они умирают в богодельнях разного толка в одиночестве и собственных соплях. Вся жизнь ушла на доказательства ерунды и вымаливанье того, что лучше отдавать самому. Ничего не требуя взамен. Если ты любишь, отдавай. Любят ли при этом тебя - не имеет никакого значения. Кайф отдавать - намного сильнее кайфа потребления. Особенно в чувствах. Но это - из моего опыта. Кому-то он не подходит. Ищите свои пути.
Когда мне исполнилось сорок лет, я поняла, что старею. Взрослеть я не начала. Наверное, уже не успею. А так хотелось бы стать взрослой, научиться не расстраиваться по пустякам, отличать грешное от праведного.
Меня зовут Нолой - на данном отрезке времени, хотя большинству - наплевать, как меня зовут. Вы не пробовали такой финт с именем? Попробуйте обязательно! Назовитесь при очередном новом знакомстве совсем иным звуковым сочетанием - прозвищем, кличкой, аббревиатурой,  именем - ничего не изменится. Кто-то сказал, что в буквах имени кодирована судьба. Ерунда! В имени заложен код суеты вокруг имени - и не больше.
Я занимаюсь тем, что обволакиваю любого, кто попался - в случайности я не верю: любой случайный человек на вашем пути - посланник Творца - иной сказкой. Или иной реальностью - это уже, как он сам захочет.
Я работаю только с теми, кто ухитрился побывать там, за гранью, так и не умерев до конца. Чего-то там не сработало. Или грехи здесь - не отпускают?
Его время ещё не пришло. Но то, что ему дали прикоснуться к вечности через смерть - пусть даже кратковременную - говорит о многом. Ему нужно было там побывать, кем бы он ни был. Психиатр постреанимационных больных - даже выговорить трудно. Смерти - как таковой - вообще-то нет. Есть точка перехода. Из одной жизни в иную. Но тоже жизнь. Со своими устоявшимися законами, правилами, ошибками и работой над ошибками. Древние - отличающиеся от нас тем, что много и мудро трепались - вообще говорили: « Вся жизнь - это всего лишь подготовка к смерти». Большинство из нас - готовы плохо и очень плохо. Тут мы все - сплошные двоечники. А кого вернули назад, забраковав их умирание, так те даже - второгодники. Пусть подучатся жить. Тогда можно будет и умереть, как людям. С первой попытки.
Но удивительная вещь - общая для всех картинка. Свечение. Много яркого, солнечного света. Толи из прошлого. Так переливалось детство - огоньками и радостью. Толи из будущего - затягивающий туннельный переход - тёплый и влекуще сказочный. Толи вообще иная космогоническая реальность. Но свет есть всегда. И у меня возникло ощущение ирреальности жизни без этого света внутри. Может быть, мы есть только тогда, когда живём, наполненные этим самым светом? А остальное - лишь подготовка к этому? Пробный шар. И жизнь без света - иллюзия самой жизни? А смерть - не смерть, а жизнь в свете?
Его звали Игорем Петровичем. Это он так считал, когда вернулся в наш мир через три месяца бессознательного существования в коме. На самом деле его звали Александром Олеговичем. Но этого ему никто уже не расскажет - какая разница, если теперь у тебя - другая жизнь. Он был в той, до аварии, среде обитания даже преуспевающим бизнесменом. Состоятельным и неглупым - в плане деловых отношений. К тому же - полным импотентом. Вся энергия уходила на решение вопросов. Жену это устраивало. Она жила с детьми в туманном и далёком Лондоне и обеспеченной - даже в случае форс-мажорных обстоятельств - старостью была полностью - и финансово и телесно - удовлетворена с собственным адвокатом, поэтому инцидент с мужем её не очень-то и тронул. Родителей и других близких у Александра не было. А то передрались бы за опекунство и наследство. А жена по брачному контракту и так всё имела. Хорошая это штука брачный контракт. Все довольны. Особенно адвокаты - знают, к кому в постель ложиться. Никаких неожиданностей!
По возвращению у Игоря возникло отягощающее обстоятельство - постоянная эрекция. И днём, и ночью - хоть убей! И тяга к женщинам - как осложнение. До этого - только круглосуточный бизнес. Ну, стриптиз там за компанию, в культурно-просветительской обстановке. И всё! Дело надо делать, дело!
Теперь он вообще ничего о бизнесе толком вспомнить не мог. Что он делал до аварии, и зачем он это делал? Кто его компаньоны, кто друзья, кто враги, сколько он стоит, вернее, его дело? А главное, что отсутствие памяти его совершенно не угнетало. Его кости заживали великолепно, чтобы не отставать от основного теперь - жизнеутверждающего - органа. Игорь Петрович начал заигрывать с медсёстрами. Всеми - эрекция была нешуточной - даже самыми страшненькими. В его палату боялись заходить без сопровождения молодые женщины, не владеющие карате, оригами и макраме с элементами стриптиза. Всё, что шевелилось, было подвержено утончённым нападкам бывшего покойника с особым эротическим усердием. И по взаимному согласию.
К Игорю Петровичу пригласили на консультацию местное светило по сексуальным расстройствам. К сожалению, светило оказалось милой дамой трудного бальзаковского возраста. Она его долго - наедине - консультировала, потом произнесла по латыни что-то вечное и сакраментальное:
- А зачем его возвращать в то, прежнее, состояние? Сейчас он полностью счастлив! Готовится к выписке. И аппетит - хороший. Особенно на женщин.
И при этом она стыдливо поправила халатик, расстёгнутый на пышной груди.
- К тому же ему требуются мои постоянные врачебные консультации. Может, мы его переведём на дообследование в нашу клинику. Нужен консилиум.
Но наши женщины за просто так Игоря Петровича отдавать не спешили:
- Ещё чего! Как нам - так инсультники со слабоумием и маньякальным синдромом, полные импотенты или педерасты. Единственный полноценный больной за пять лет - и того хотят умыкнуть. Не дадим! И таки не дали. Александра Олеговича б отдали без боя - кому он был нужен? Только его деньги. А в них - разве есть такая радость и боль, как от потустороннего?
Когда они выходили с палаты любимого больного, в их глазах всё ещё сиял свет - дикий, сладко-переливающийся, манящий и озорной. Они пропитывались им насквозь, уподобляясь сказочным феям, продолжая нести в мир это внутреннее свечение дальше - тем, кого любили.