Обмороженный

               http://www.proza.ru/2017/10/24/1651

        Через неделю мама пришла за мной. Помню, как она встревожилась, узнав, что у меня болят ноги, пальцы. Бурки давили на ноги, и мама, видимо, понимала, что на долгом пути по улицам на морозе пальцы будут отморожены ещё больше. Она просила оставить меня ещё на какое-то время, пока она, что-нибудь добудет мне на ноги, но нас с шумом выставили, сказали, что есть и другие: взамен тех, кто кормился уже неделю ждали других детей.

        На улице был всё такой же мороз. Рот и нос у меня были замотаны, открыты только глаза. Я передвигался с трудом, очень болели пальцы на ногах, мама стыдила меня за жалобы, но всё же помогала идти. В магазины и аптеки мы заходили чаще, чем по пути в интернат неделю назад. Где-то уже за Невским возле какого-то магазина меня поразила поставленная вертикально большая синяя туша, видимо, коровья - её поддерживали, топтались рядом трое людей. Я даже забыл на время о боли в ногах и всё оглядывался, но как занесли тушу в магазин уже не видел. Работники магазинов и аптек старались не впускать зашедших без дела людей - они, ведь, не покупали ничего, но с каждым открыванием дверей исчезала малая капелька драгоценного тепла.
 
        Мы шли и шли до Лазаретного... Медленно и очень долго. Я здорово замёрз, ног совсем уже не чувствовал: было впечатление, что ступаю я на палки, иду на палках, а ступней вовсе даже и нет. По чёрной лестнице на этаж мама меня почти несла. Сегодня я так понимаю, что в интернате ноги были слегка только подморожены, а отморожены по-настоящему были во время нашего путешествия.

        Дома в комнате было тепло, на столе горела коптилка. Бабушка долго топила печь всеми остатками дров, и к моменту нашего прихода синие огонёчки на углях ещё горели. Но вскоре она трубу закрыла. Я обратил внимание на незнакомый запах, мама тоже. Но Бабушка сказала, что пахнет совсем немного и это – не опасно. Обеих их интересовали только мои ноги.

       Мне помогли забраться на высокий сундук, туда, где всегда раньше устанавливался «загон» для очередного внука. Снять бурки сам я не мог, мама пыталась мне помочь, дёргала, старалась двигать их – они никак не хотели сниматься! Наконец, она взяла ножницы и разрезала бурки позади...

       Я закричал и почти потерял сознание от боли: освобождённая кровь хлынула в опухшие ноги. Все пальцы, особенно на левой ноге, были обморожены и покрыты огромными волдырями; чтобы можно было терпеть боль, пришлось поднять ноги повыше.       Мама была почти в панике. Как врач, она знала, что такое обморожение второй степени, и лечить мои ноги в тех условиях было практически невозможно!

       Но пока меня надо было накормить. Бабушка налила мне полную до самых краёв тарелку супа из дуранды. Среди мутной жижи плавало что-то, похожее на мелкие куски тряпок, я мгновенно всё проглотил. «Ещё?»- спросила Бабушка, я молча пододвинул тарелку. Она снова налила её полную до краёв, как будто бы первой тарелки и не было; плававшие куски я глотал, не жуя. Я - ел! «Это Кокины» - сказала Бабушка, неотрывно глядя на мою ложку. Мне было всё равно. Краем ума я понимал, что «Кокины», это значит - перчатки, кожаные английские краги, всегда лежавшие на туалетном столике; Бабушка очень берегла их, они были на старшем сыне Бабушки Коке, моём не состоявшемся дяде, когда он в 24-ом разбился насмерть на своём «фоккере» (его высокий лётчицкий шлем тоже всегда лежал рядом с ними). Но, мне было всё равно - перчатки, не перчатки... Я ел!

       Я ел бы и дальше, но мама сказала, что больше нельзя. И вдруг Бабушка неожиданно закатила глаза, повалилась направо и вперёд и упала на пол.  Мама кинулась к ней и вдруг тоже упала. Беспомощный, я сидел на своём сундуке и не мог опустить ноги. Что, что делать!! Я закричал, но уже не от боли, а от страха. На крик поднялась Бабушка, обжигаясь, вытащила из трубы слишком рано вставленную заглушку и снова упала. Теперь очнулась мама, шатаясь, подошла к окну и, отодвинув маскировочную штору, открыла форточку, задула коптилку. Короче говоря, труба была закрыта слишком рано, все угорели.

        Уже на следующий день пузыри на пальцах прорвались, потом некоторые пальцы стали нагнаиваться. Меня положили в маленькой комнате, бывшей молельной и укутали всем, чем могли. Затем поднялась температура, начался бред... Этот бред – всадник на лошади, скачущий  через всё увеличивающееся беспрерывно и до бесконечности пространство, но сам не меняющийся  в размерах, – повторялся всего несколько раз в жизни, но всегда был один и тот же.

        Один раз когда очнулся, кроме мамы и Бабушки я увидел тётю Шуму. Она пришла забрать Бабушку к себе на Некрасова, поскольку мы с мамой вскоре должны были уехать. Втроём они сшили для меня два «сапога» из рукавов дедушкиной енотовой шубы - ведь кроме бурок, в которых я обморозил ноги, другой зимней обуви у меня не было. К моему огорчению, сшили их мехом во-внутрь: мама сказала, что так будет теплее, а мне хотелось, чтобы сапоги были, как унты у папанинцев, - мехом наружу.  Помимо этого на ноги должно было быть намотано всё тёплое, что только можно было найти в доме...

                http://www.proza.ru/2014/01/20/1469