Кайту

Кайту *
               
                И собака в своей конуре что-то значит.
                казахская поговорка

Шум.
«И почему эти красные цифры так медленно меняются?» - думала Авдотья.
Как водится, Московский был забит людьми, поэтому она чувствовала нечто вроде удовольствия от того, что смогла занять место на белом железном стуле, припаянном к таким же, как и он, белым, одиноким, безликим, с дырочками на сидении железным стульям.
В центре толпился народ, рассматривающий из праздного интереса или от безделья, которое рано или поздно обрушивается на любого, кто в одиночестве ожидает поезд, макет какого-то старинного дворца, выставленного в вестибюле вокзала. Авдотье передавался этот стадный интерес к тому, над чем толпятся люди (а толпятся они, как правило, над китайскими носками и дешевой бижутерией), но боязнь потерять драгоценное место на уже нагретом железном сидении была все же сильнее любопытства.
До прибытия поезда оставалось двадцать раз измениться красным цифрам на электронных часах, которые упорно гипнотизировали ее глаза.
Мысли закручивались в спираль.

«Добрый человек всегда найдет свое место в жизни,» - любил говорить ее отец. Он приносил кумыс, сыр и леденцы. Авдотья очень любила нежный козий сыр, который разрезали большим ножом на куски, как пирог, и с присущей детям жадностью и воодушевлением в глазах уплетала это лакомство – тогда отец, умиленный наивностью и восторгом своего чада, и произносил эти слова..
Добрый человек всегда найдет свое место в жизни.
Произносил.
Пока не умер.
Мать подкосила смерть мужа, что вылилось в трудные роды последнего из братьев (пятого ребенка по счету) и большие осложнения для нее самой. Авдотья была старшей из детей – ей пришлось стать старшей и из родителей.
В девятнадцать она сказала, что поедет на север, в Россию, - в Петербурге жил старый друг отца, он поможет ей устроиться на хорошую работу (например, горничной в дорогую гостиницу), он поможет… Она будет высылать деньги, семья снова сможет зажить по-человечески и вновь, как и десять лет назад, в доме завьется мягкий запах козьего сыра. Мать поплакала, но согласилась, так как ее планы на удачное замужество дочери не оправдались - девочка была совершенно гладкой: по ее лицу нельзя было сказать, красиво оно или безобразно – поэтому она скрепя сердце отпустила Авдотью на вольные промыслы, с радостью схватившись за иллюзию о лучшей жизни.

Женщина с обветренным коричнево-серым лицом, сидящая посреди вокзала и крепко держащая на коленях старую котомку, скорчилась, как от неожиданной резкой боли, - всплыли самые мрачные воспоминания ее жизни – Большой Город.

Конечно, горничной ее не взяли.
За фруктами она следила плохо, была рассеяна, поэтому приходилось отрабатывать неустойки. Трех-четырехчасовой сон стал для нее нормой жизни.
Но более всего Авдотью удручало не количество часов, отводимых ее новым безжалостным распорядком на отдых, а тот колодец, куда проваливалось ее сознание в это время. С детства она привыкла видеть яркие, добрые сны, но сейчас работа настолько изматывала ее организм, что ночью мозг просто отключался: она закрывала глаза и сразу начинала падать в темную холодную яму беспамятства, а утром опять: крик, толпа, подозрительные взгляды сотрудников правопорядка, ругань покупателей, грязь… И снова – колодец.

Часы показывали, что до прибытия поезда оставалось пять минут.
«А понравятся ли Биржану и Рахмату конфеты?» - пронеслось в голове.
«Какая страшная женщина,» - подумала она и отвернулась от отражения в витрине магазина.
Последние минуты всегда самые длинные, поэтому сидеть становилось все сложнее – Авдотья решила встать и напоследок посмотреть на диковинный макет, окруженный людьми. Она протиснулась между молодым человеком с бутылкой «Степана Разина» и грузной женщиной в дешевой куртке с пайетками и плохо прокрашенными волосами. Перед глазами предстали маленькие пластмассовые человечки, пешеходные переходы, машины, деревья и большое П-образное здание песочного цвета с множеством белых оконец – Авдотье на миг показалось, что в этом дворце сидит ее отец и смотрит из одного из них на нее и толпу вокруг, улыбается,  - он-то, наверняка, свое место нашел, ничуть не хуже желтого замка… Авдотья тоже слегка улыбнулась одним краем рта – так выглядела ее первая улыбка за несколько лет.
Женский голос объявил о прибытии поезда на платформу. Поток людей ринулся в одном направлении – Авдотья была в нем.
Проводница, молодившаяся дама бальзаковского возраста с пережженной копной рыжих волос, дико подведенными глазами и в не по годам короткой юбке, безразлично проверила билет и паспорт. Авдотья зашла в вагон, найдя свое боковое место, тихо уселась, положив руки на стол, и стала смотреть в окно на рельсы. «Рельсы, - думала она, - как оковы, которые связывают землю, не дают ей дышать… А люди думают, что эти железные спруты приведут их в какое-то неведомое место, где они наконец-то смогут быть счастливы, где все будет по-другому, где их полюбят… Люди всегда ищут причины вне себя, всегда винят мир в своих неудачах. И всегда надеются, что смогут уйти. Но дороги их одинаковы - они обозначены двумя железными прямыми. И люди уходят туда, куда за них много лет назад решили проложить пути правители, а не туда, куда им следовало бы идти…»
 В ее ауле никогда не было железной дороги.
Пассажиры толпились в узком проходе с огромными чемоданами и сумками. Те, кто успел свой багаж убрать, либо смешно, тихо, нелепо прощались с провожающими, либо, как и Авдотья, пялились в окно с полным отсутствием выражения на лице. Кто-то недалеко чихнул. Никто не пожелал ему здоровья.
Когда поезд тронулся, место напротив оставалось свободным. «Наверное, на верхнюю полку сядут на другой станции,» - подумала Авдотья. Невнятного вида долговязый проводник собрал билеты и раздал постельное белье. Ближе к вечеру дети стали бегать по вагону, отовсюду слышался звук разворачиваемой фольги, открывающегося пива и несмолкающего детского гомона.
Авдотья пользовалась тем, что с ней никто не пытался завести глупых дорожных разговоров, и смотрела в окно, пока не потушили свет, потому что знала: пролетающие километры этой чужой холодной земли она видит в последний раз…

Где-то около трех часов ночи послышался шорох и шепот – объявился пассажир с верхней полки, он о чем-то спрашивал у проводника, а затем очень долго и громко шелестел нескончаемыми сумками и пакетами, звук которых просто нестерпим во время сна. Авдотья открыла глаза и увидела только поднимающиеся наверх мужские ноги в носках. За окном горели огни маленькой станции – поезд еще стоял, но через пару минут  медленно тронулся с места. Вскоре сосед сверху захрапел…
Авдотья села у окна, облокотившись на резиновый «подоконник», - за стеклом проносились силуэты лесов, блестели фонари, мелькали нескончаемые провода и столбы, ползли густые тучи, текли реки, шуршала трава, жужжали комары, неслось перекати-поле, маленького мальчика впервые посадили на лошадь, высоко-высоко горело ослепительно голубое небо и в груди мягко разливалось ощущение свободы… -
Авдотья ехала домой – ей снилась степь.




*кайту – (казах.) возвращение