Зараза

Семёновне казалось, что она страдает множеством болезней. Чем больше она читала «ЗОЖ» и слушала Малахова, тем сильнее становились её убеждения в этом. Даже признаки тропических недугов, редкие даже среди тамошних дикарей, иногда проявляли себя в её организме. Она металась по больницам и поликлиникам в поисках спасения. Её диагнозы знали не только местные врачи, но и медики ближайших крупных городов. Но их советы и методы лечения не устраивали Семёновну. И она, в поисках сострадания, с завидной настойчивостью посещала ставшую ей родной городскую поликлинику.
 Очереди, к врачам, как правило, не ограничивались только Семёновной. Много стариков ежедневно пытается подправить своё здоровье по совету медиков. В таких очередях, как правило, преобладают разговоры о собственных болячках, знакомых врачах и людях чудесно исцелённых народными методами.
 Семёновна всегда поддерживала такие разговоры, и иной раз брала инициативу на себя. Её рассказ был настолько грамотен и отточен постоянным воспроизведением, что соседи по очереди уважительно слушали и не прерывали его до конца. Перед глазами слушателей вставала страшная картина поражения человеческого организма.
В рассказе, тщедушное тельце Семёновны превращалось в огромный полигон боевых действий. Изломанный ревматизмом и радикулитом организм, заполняли полчища болезнетворных бактерий. В неистовых схватках они захватывали друг у друга участки территории. Там и сям появлялись опухоли разного качества, как изученные, так и неизвестные науке. Язвы, лишаи и полипы покрывали морщинистый покров Семёновны сплошным ковром. Немота сменялась глухотой. Паралич, начиная с нижней челюсти, спирально бродя по всему телу страждущей, в конце концов, переходил на пальцы левой ноги. А потом всё начиналось снова. Головные боли, изжога, ломка, скрутка, тряска были постоянными спутниками Семеновны.
Её рассказ был долог. Женщины закатывались в истерике, кляня всех докторов и российскую медицину в целом. Мужчины, сдерживая внутренние спазмы сочувствия, незаметно смахивали скупые слёзы жалости. А врачи были безучастны к страданиям бабушки. После нескольких лет медицинских бесед с Семёновной их терпению пришёл конец.
 Когда Семёновна входила в поликлинику, из регистратуры шёл срочный сигнал опасности. На дверях кабинетов врачей появлялись таблички о прекращении приёма. Щёлкали замки и врачи, дыша через раз, втискиваясь в стулья, прислушивались к шаркающим шагам в коридоре. Не добившись своего, Семеновна с надеждой уходила.
После снятия осады, вздох облегчения переходил во всеобщее ликование, трансформирующееся в торжественное собрание с последующим выездом на неделю в лес с шашлыками и водкой.
Семёновна приспособилась и к этому. По утрам она встречала врачей на автобусной остановке и начинала долгие страдания. У медиков появились потайные тропы, личные машины и велосипеды, за которыми старушка не поспевала. Но она не сдавалась.
 Первыми не выдержали врачи. Одни покинули родной город. Другие сменили фонендоскоп на сумки «челноков». Третьи, не перенеся преследований, сами стали пациентами клиник.
 Столичных врачей Семёновне было не достать. Они просто не отвечали на запросы старушки. Платные медицинские учреждения и экстрасенсы местного масштаба были финансово недосягаемы. Её пенсии хватило бы только на один сеанс.
 Тогда она купила в киоске диски с записями выступлений известных в стране экстрасенсов. Постоянный просмотр не дал оздоровительного эффекта. Только соседи сначала искоса смотрели на старушку. Затем потребовали не включать громко звук, так как у одних постоянно киснет молоко, у других за ночь так отрастают волосы, что они устали стричься. Семёновна стала слушать через наушники, но здоровье не возвращалось, а жалобы не убывали.   
 Оставались только знахари. За долю малую, такие же бабушки, как и сама Семёновна, только называющие себя знахарками, шептали что-то вокруг её седой головы, катали варёные яйца по впалому животу и под заклинания бросали в кружку с водой зажжённые спички. Семёновне ни что не помогало. Самые древние методы оздоровления, реанимированные по записям в обветшалых книгах знахарок, разбивались о больной организм Семёновны. В скором времени и калитки к народным целителям были для неё закрыты. Один раз она попыталась, вырвав штакетину, пройти сквозь забор. Её приняли. Но после, найдя в своей сумке высушенную куриную голову, она расценила это, как знак угрозы здоровью и больше нетрадиционно оздоровиться не стремилась.
В одну зиму, узнала Семёновна, что в город приезжает настоящий шаман. Не специально, а как участник пробега на оленьих упряжках. На стоянках люди в меховых одеждах раскладывали чумы, варили на кострах мясо, танцевали, стучали по бубнам, играли на губах, тем самым знакомили людей со своей культурой. Один шаман по ходу движения ещё лечил людей. Вот к нему и направилась Семёновна.
Не смотря на утро, на стойбище было оживлённо. Оленеводы, положив руки на плечи друг другу, с криками «уха-уха», водили вокруг костра хоровод. Шаман  ножом строгал большую горбушу. Полоски розового мяса падали в ведро. Рядом с ним крутились две лайки и подхватывали со снега не попавшую в цель строганину. Поодаль, к телеграфному столбу был привязан олень. Семёновна поздоровалась с шаманом и начала жаловаться на своё нездоровье. Шаман, не прекращая кулинарные манипуляции, выслушал её до конца. Затем смерил старушку взглядом от валенок до оренбургского платка. Потом подошёл к Семёновне и взялся рукой за её нос. После вырвал волос, торчащий из-под её платка, и стал жевать. Семёновна онемела и окаменела одновременно. Выплюнув измочаленный волос на снег, он сказал:
- Бабушка,  у тебя столько болезней, сколько должно быть в твои года. Однако, даже меньше, чем я видел у других старух. Иди с Богом, у меня олень голодный. И сам кушать хочу.
- Милок, что же ты говоришь? Я утром встать не могу, а вечером лечь. Руки ломит, ноги выворачивает. Зараза кругом. Постучи в бубен. Может отляжет.
 Из уважения к старости, шаман взял бубен и, прыгая вокруг ведра со строганиной, стал колдовать. Спустя десять минут он положил бубен. Семёновна опять взмолилась. Шаман затанцевал.
 Через пять часов уговоров, уважения старости и ритуальных плясок, возле места чародейства валялись четыре порванных бубна. Лайки лежали вверх лапами, с распухшими от строганины животами. Голодный олень грыз просмоленное дерево телеграфного столба. Оленеводы дружно поддерживали шамана, который еле волочил ноги.
Первым не выдержал олень. Дико взвизгнув, он перекусил верёвку и ахалтекинским скакуном понёсся в сторону Семёновны. Подхватив испуганную старушку на рога, он резко мотнул головой. Семёновна с воплями: «Божеш мой», полетела в сторону чума. Отпружинив от мастерски натянутой кожи северного жилища, она устремилась к новогодней ёлке, только выставленной на городской площади. Крепко закреплённая в железобетонной крестовине, лесная красавица натужно изогнулась и метнула старушку снова в направлении стойбища. Рухнув мешком на отвязанные нарты, северные санки понесли Семёновну по приданной им инерции. Через сто метров, ударившись о высокий придорожный бордюр, санки остановились, а Семёновна, продолжая движение, со славянскими ругательствами, стала выделывать в воздухе кренделя. Приземлившись на ноги, она перепрыгнула две идущие машины, поднырнула под автобус, перемахнула леерное ограждение и пронырливым хорьком юркнула в подземный переход. Выскочив с другой стороны, она обернулась к испуганным оленеводам.
- Язычники, бубен вам на шею – прыгая и махая руками, закричала она, - Чуть человека жизни не лишили! Каторжане кандальные, рог вам в дышло!
Потом, опомнившись, она несколько раз посмотрела по сторонам. Ноги, привычно согнулись в коленях, спина сгорбилась. Семёновна уныло поскреблась к дому. Жизнь не закончилась. Надо лечиться дальше.