Дельвиг

Дельвиги - воздух истинной литературы, ее подлинные мэтры. Это олицетворение живой потребности в красоте, правде, гармонии, соразмерности, - тех добрых чувств, которые пробуждаются лирой и ее же вдохновляют, т.е. насыщают живительным кислородом, которым дышит истинное служение искусству.  Когда они уходят, Пушкины становятся невозможны, они сиротеют, оскудевают и погибают. Они, как правоверные самураи, потерявшие своего сёгуна, замыкаются в себе, оберегая память о друге, ищут последней решающей схватки, чтобы умереть, не запятнав чести, с оружием в руках.

Поэты "задыхаются", как Блок в конце жизни, или стыдливо "воруют воздух" как сумасшедший Осип  Мандельштам, для которого, по характерной аберрации сознания, все произведения мировой литературы подразделялись на "мразь" и "ворованный воздух". Причем, и это характерно для эпохи тоталитарного мышления, критерием деления была разрешенность или неразрешенность произведения властями, т.е. "разрешенные" произведения были изначально скомпрометированы для него как нравственно, так и эстетически. Но истина литературы по большому счету сама дает разрешения, она питается не мирской властью и стоит несравненно выше нее. Поэтому точку зрения Мандельштама на культуру можно признать ничтожной, выношенной под давлением страшного идеологического пресса тоталитарной эпохи. 

Отвратительно, когда навязавшие себя культуре проходимцы в наши дни называют литературу "ворованным воздухом", ссылаясь на несчастного Мандельштама, который, конечно, не возводил бы теперь тогдашнюю нужду в нынешнюю добродетель. Воздух культуры, который воруют эти мошенники, выдающие себя за классиков, является искренними чаяниями молодых и исполненных идеальных представлений  творцов, которые хотят сделать мир лучше своим искусством, но не знают, как приложить свои силы, в какие формы отлить свои идеи, свою свежесть. Хотелось бы предупредить этих мотыльков об опасности быть опустошенными, сожженными, сбитыми с пути истинного, замороченными лжемудростью, но судьбе все равно дано свершаться по предопределению. Надеюсь, кто-то из них все же выживет и расскажет о том, как было дело, а может и промолчит, но что-нибудь все же сделает... И вот я здесь.

Одно из любимейших моих стихотворений Пушкина "Художнику":

Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую:
    Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе:
Сколько богов, и богинь, и героев!.. Вот Зевс громовержец,
Вот исподлобья глядит, дуя в цевницу, сатир.
Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов.
    Тут Аполлон — идеал, там Ниобея — печаль...
Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров —
    Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет;
В темной могиле почил художников друг и советник.
    Как бы он обнял тебя! как бы гордился тобой!


Рецензии