Глава тринадцатая. Завтрак с Жуком-Маевским

       На другое утро Корейского долго не было, и наши друзья заспались. Первым открыл глаза Дядякеша:
      Высоко уже солнце, около одиннадцати, я думаю...
      Да, угадали вы! Одиннадцать больших , и десять средних луниных сейчас... - Жук-Маевский аошел с кастрюлей в руках.
      Вот угостить решил я вас, друзья.
      Так вы сами готовите?
      Да, поэтическая кухня... Вставайте, одевайтесь, обувайтесь, - я ж вас попотчую!
      Жук-Маевский бережно поставил кастрюлю на стол и запустил в нее руку.
      У вас там плов! - догадался Кузя - Я читал, что его на востоке руками едят, без вилок.
      А мы на юге, отрок. И здесь не только плов. Омары тут, ананасы, гусь с яблоками, чахохбили, винегрет. Что есть на белом свете, есть и здесь... Оно нетленный вид здесь обрело.
      И Жук-Маевский достал из кастрюли охапку исписанных листов:
      - Что пища для желудка? Съел и нет... Иное дело - пища для души: она не сохнет и не плесневеет, ее приготовлением я занят. Сказать же кратко - я пишу стихи...
      - Это ясно... А неясно нам, уважаемый Жук-Маевскии, зачем стихи - в кастрюле...
      - Я от мышей их берегу. Хотя к мышам и отношусь по-братски (напоминают Моросию мне они), - однако же нисколько не хочу, чтобы в труху они преобратали плоды моих бессонных вдохновений... Вот почему храню стихи в кастрюлях. Сто шестьдесят кастрюль уж написал...
      - Да-а-а... Полное собрание кастрюль... А не покажется ли Вам дерзкой и нескромной просьба почитать нам Ваши стихи?
      - Я с тем сюда и шел... Лишь уточнить, позвольте, что слушать вы желаете сначала: лиро-эпическую вещь - или интим сугубый...
      - Интим... - Дядялетя искоса взглянул на Кузю, - если он, разумеется, не слишком сугубый...
      Сугубость в нем прилична и моральна. Внимайте. Голос Жук-Маевского взвился и зазвенел:
      
       Ах, душа моя, душа.
       Ты любовью хороша.
       Все на свете сокруша,
       Ты, как будто анаша,
       Воспаряешь, страх круша.
       Ты - в улыбке малыша,
       В острие карандаша,
       Ах, душа моя, душа...
       Светлый мир моей души
       Злобой ты не оглуши.
       Мне ценней, чем барыши,
       Звезды - Божий гроши...
       И сияешь ты в тиши,
       Светлый мир моей души...
      
      Жук-Маевский достал платок и промокнул глаза.
      Кузя пожал плечами.
      - Душевно! - оценил услышанное Дядялетя.
      - Сердечно! - согласился Дядякеша. Жук-Маевский слегка поклонился:
      Как мог, я ваши чувства освежил; теперь же освежу я вашу памшть: как соплеменников я, други, вас порадую. - прочту я вам отрывок из ностальгической поэмы "МОРОСЙЯ"...
      
       Есть обычай в Мороси: Круче тесто замеси.
       Есть обычай в Мороси: Яблоню сильней труси.
       Есть обычай в Мороси: На соседа донеси.
       Есть обычай в Мороси: Коль повесился - веси.
       Есть обычай в Мороси: Встретил умника- "гаси".
       Есть обычай в Мороси: Если выпил - закуси.
       Есть обычай в Мороси: Коль целуешь, - укуси.
       Есть обычай в Мороси: Если умер - выноси.
       Есть обычай в Мороси: Чтоб колеса - без оси.
       Есть обычай в Мороси: Травушку - косой коси.
       Есть обычай в Мороси: Все с завода - в дом неси.
       Есть обычай в Мороси: Если нищий - то проси.
       Есть обычай в Мороси: Чушь, как истину, неси,
       Под пророка "закоси".
       Есть обычай в Мороси...
      
      Дядья понимающе вздохнули. Глядя на них, вздохнул и Кузя, хотя и не понял, как это колеса, но без оси. Жук-Маевский сноровисто выкатил на середину комнаты небольшой пьедестал, обитый красным бархатом. Взобрался на него:
      А вот, друзья, как апогей, вершина сегодняшнего творческого утра - торжественная песнь, светлейший гимн:
      
       Не думай о насущном хлебе,
       Витай, как птица в облаках...
       Смотри: Луна плывет по небу,
       Плывет Обкомня в веках.
      
       Пусть для других она чужая,
       Но ты не уходи, родной!
       О, эта Родина вторая
       Под путеводною Луной!
      
       Великий Лунин путь укажет,
       А также - час, и день, и год...
       Здесь каждый камушек расскажет:
       Велик, о б к о м е н сей народ!
      
       Велик он добрыми делами,
       В любой войне непобедим,
       Велик он мудрыми словами,
       Велик величием своим.
      
       И от Горы, Большого Дыма
       Исходит Светлый Дух идей,
       И слава, легче херувима,
       Летит Галактикой моей!
      
      ...Ну а теперь, насытив наши уши, пойдемте наше зренье насыщать. V
      - А живот мы сегодня насыщать не будем? - бестактно брякнул Кузя.
      - Ах, мальчик! Тело просит пищи и у меня... Но знай: произошло несчастье этой ночью... Ведь знаешь ты прожорливость мышей?! В сундук с едой прогрызли ход они - и унесли запасы провианта... Но не отчаивайтесь: сад накормит нас. Тот сад, где зренье будем насыщать мы лицезреньем фауны и флоры, - природы нашей милой Моросии...
      Спускаясь по крутой винтовой лестнице, друзья увидели на стене множество гравюр. Были они и черно-белые, и цветные, но ни людей, ни зверей нельзя было там разглядеть, - лишь буквы, из которых складывалось что-то знакомое...
      - Об... обко... Да это же - О б к о м и я! На каждой гравюре...
      - Да, слово тут одно. Но посмотрите, сколь метафорично его рисуют наши живописцы! С какой любовью, сколь разнообразно...
      - Вон - каток едет... Что асфальт прижимает. Заднее колесо у него в виде буквы "О", кабинка - буква "Б", потом "к"; переднее колесо - "О" поменьше, "м" и "и" - труба... А где же "Я"? Вот оно, наверху, в кабинке! Внутри "Б"...
      - Да-да, каток! Какой глазастый мальчик! А смысл картины этой прост и ясен... Каток - усилья нашего народа: нужны усилья, чтоб дорогу в Завтра строить...
      На другой гравюре буквы "О" и "Я" составляли два разомкнутых браслета кандалов, а буквы между ними - разорванную цепь...
      - Освобожденья это яркий образ... Бесповоротно сброшенные узы.
      Каких только форм не принимало вездесущее слово! То вокруг буквы "О", изображающей цветок, кружились буквы - пчелы; то буквы извивались, как волна, а оттуда выныривали "О" и "Я"...
      Остановились друзья перед черным шелковым квадратом, где золотом блистала сплошная буква "О".
      - А почему здесь всего одна буква?
      - Не буква это. Буквам здесь не место... Луна Великая, нам Лунина пославшая...
      Но призываю вас глаза раскрыть пошире глаза воспоминаний ваших и надежд. Мы входим в сад... Послышался громкий шелест.
      - Странный звук... Как бумагой перед микрофоном...
      - Вы угадали: именно бумагой. Точней, - газетой: слетаются, позавтракать желая, все пятьдесят моих газетных уток...
      - Интересно порода называется - "Газетная" - это из-за их окраски, да?
      - Нет, в самом строгом смысле - из газет...
      - Как, правда?
      - Есть из "Правды", есть пара из "Известий", но в основном прибились из "МК".
      - Ну и дела... И чем же вы их кормите? Небось, жареными фактами?
      - О нет, иначе: наш отдел печали им выделяет полит-проса в меру... Жаль, с тигром незадача: уток ловит...
      - Сильно же оголодать надо, чтобы газетными утками, питаться... - "
      - Ну почему ж? И тигр у нас - бумажный. Газетных уток только подавай. Что хорошо, - плодятся утки быстро, не то б давно всю стаю он извел...
      Кузя потянулся к большой красной грозди, свисавшей с дерева. Попробовал и сморщился:
      - Кисло...
      - Но полезно. Я эту клюкву иногда пью с чаем. Иль запекаю с яйцами ее... На ваших лицах вижу удивленье. Вы думаете, верно: "заливает", ведь клюква - низкорослое растенье... Но вы забыли: климат благодатный Луной нам послан, - дожди житомуссонные. От них растенья наши сказочно длиннеют.
      На лоб Дядякеши капнуло что-то синее. Он утерся: ,
      - Чернила?! Откуда бы это?
      - Я в первый раз был также удивлен - и мысль мелькнула про чернильный дождь (каких чудес на свете- не бывает!.); а оказалось проще и банальней... Чуть выше взгляд направьте: там, на ветках, на клюкве на развесистой моей, сидят две странных птицы, и тоскуют - то глухари. Про них пел Розенбаум. Своих тетерок ждут который год... Чернила - это отправленья их. Они не ядовитые, не бойтесь... Носил, я как-то их на экспертизу, сказал мне спец: чистейшие чернила...
      Кусты затрещали, и на поляну выбрались семь огромных козлов.
      - Козлятушки-ребятушки... А где же ваша мама? Ах да, простите- глупость я сморозил (от перенапряженъя "замыкает" меня порой, - от творческого перенапряженья...), - ведь ваша мать коза простая Марфа, трагически погибла в лапах волка. И мною предана земле собственноручно...
      Невесть откуда появилась крупная собака и, скуля, прижалась к ногам Жук-Маевского.
      А-а, сука лагерная... - Жук-Маевский почесал ее за ушами, - что, до сих пор вины забыть не можешь? Ты не смогла сберечь Марфушу нашу, и слабым утешеньем в той потере чистосердечные признанья волка были. Не выдержал, позорный, повинился. За то и пощадили мы его: не стали вешать - просто расст-реляли... .
      Вдруг, отчетливый сиплый голос раздался со стороны небольшого пруда:
      - А будете ругаться, вообще никуда не пойду!
      - Кто это?
      - Эмиля Кио это ассистентка. Пойдемте, покажу ее я вам. Там в озере, она и проживает.
      - Говорящая черепаха?
      - А была русалкою. До превращенья. Маэстро на одном из представлений лишился чувств от духоты; когда ж в сознание он вновь пришел, то понял: беда к нему нагрянула... Частично забыл он колдовское заклинанье и не сумел вернуть своей русалке первоначальный вид: она с тех пор так и осталась черепахой, и от того сошла с ума, - одну и ту же фразу повторяет вечно... Держу ее я здесь, чтоб не забыть, как важно в жизни осторожным быть.