Скрипка

   Наконец-то наступила желанная суббота. Летнее тепло разлилось по городу и это, как нельзя лучше, соответствовало моим планам посмотреть и поснимать голицынскую усадьбу в Дубровицах.

   Сборы как всегда оказались недолгими. Я прыгнул в вытертые джинсы, черную футболку, подзарядил аккумулятор видеокамеры, проглотил на лету бутерброд, залив его чашкой кофе, и позвонил матушке, сообщив, что исчезаю до вечера. Все. Вроде бы все сделано, можно с  легкой душой хлопнуть дверью.

   Внизу меня ждала она, моя старая, родная "копеечка", ее двадцатипятилетний юбилей я отметил недавно. Старушка попыхтела несколько минут, подмигнула стрелкой указателя температуры, подсказывая, что можно трогаться.  Поселок Дубровицы расположен за Подольском и самое неприятное заключалось в том, что ехать надо по Варшавскому шоссе. Ох, как не люблю я эту дорогу, состоящую из одних светофоров, бесконечно длинную и утомительную. Москвичи уже потянулись на природу, поэтому пришлось плестись в шумном, чадящем потоке с частыми остановками. Наконец, через полтора часа мне удалось выскочить на старое Симферопольское шоссе – узкое и перегруженное дорожными знаками. Потихоньку,  прокрадываясь сквозь автомобильные заторы, я добрался до Подольска и вот уже поворот направо в сторону Дубровиц.

   Дорога была свободна, по обе ее стороны старенькие домушки соседствовали с новыми солидными бревенчатыми и кирпичными доминами. Как правило, новые постройки, кому бы они ни принадлежали, объединяет одно - полное отсутствие вкуса. Сами хозяева им не обладают, ведь это дар все-таки божий, который не может быть дан каждому, а на архитектора деньги жалко тратить. Да у нас об архитекторе народ не очень-то и думает - мы и сами с усами. Подумаешь, дом. Вот и стоят уродцы по всей стране. В подмосковье это особенно бросается в глаза, потому что все построено дорого, добротно и... бездарно. Не мое, а обидно, ведь за такие деньги можно построить и получше -  себе и людям на радость.

   Дорога начала поворачивать и вдруг моим глазам явилась удивительная картина, я оторопел от неожиданности и притормозил машину. Вдали, хорошо освещенная солнцем стояла знаменитая Знаменская церковь в Дубровицах. Никогда ничего подобного я не видел. Стройный, изящных пропорций, устремленный вверх храм венчала золотая корона, излучающая свет от падающих на нее солнечных лучей. Церковь никак не вписывалась в традиционные каноны православной церковной архитектуры, здесь торжествовал европейский изыск. Это был вызов времени, сделанный хозяином усадьбы, князем Голицыным и гениально воплощенный в камне заморскими  мастерами.

  При ближайшем рассмотрении церковь произвела на меня еще большее впечатление своим внешним декором, искусной резьбой по всему каменному телу, торжественной строгостью композиции. Все внутреннее пространство храма занимали строительные леса, но признаков жизни и трудовой деятельности на них не замечалось. Я снимал на видео все фрагменты, дотошно комментируя съемку. Поражало, конечно, запустение и убогое состояние этого "... памятника архитектуры 17-го века, охраняемого государством", о чем свидетельствовал замызганный, изъеденный ржавчиной, обветшалый щит.

   Дело шло к пяти часам, пора собираться обратно, пока доеду до Москвы, пока там покручусь, а в восемь репетиция и запись. Я остался доволен проведенным днем и возвращался радостный и восхищенный, сгорая от нетерпения увидеть и, главное, показать всем отснятое видео. Ничто не предвещало неприятностей, и вдруг явственно услышался в работе мотора какой-то новый звук - равномерно повторяющиеся громкие стуки, особенно на малых оборотах. Уже несколько дней я замечал за ним что-то похожее, но тогда все было значительно тише. Машина продолжала двигаться, и вдруг двигатель заглох, несколько попыток завести его ничего не дали. «Конец старушке» - подумал я, открыл капот, на всякий случай переткнул провода зажигания и в замешательстве тупо уставился на мотор. Из состояния оцепенения меня вывел чей-то скрипучий голос:

   - Что сынок, сломалась телега?

   Я оторвал взгляд от мотора и увидел старика в соломенной шляпе, с небритой седой щетиной и прожженым солнцем лицом, засеянным мелкими морщинами. Глаза у него большие, с живым огоньком и блеском, не присущим старости, отчего чисто внешне образ получался очень контрастный и противоречивый.

   - Да, отец, что-то случилось, а что - не могу сообразить, никогда такого раньше не случалось.

   - А сколько ей лет-то?

   - Вот двадцать пять недавно грохнуло, старушка уже.

   - Хм, сынок, от старушки-то чего ждать. Вон у меня тоже все механизмы барахлят,  в любой момент может что-нибудь сломаться, а то и сам загнусь.

   - Да ладно, отец, поживешь еще,  глаза-то у тебя молодые какие. Но что же делать, мне ж на работу надо - и тут меня осенило.

   - Отец, а ты  далеко отсюда живешь?

   - Да вот дом-то, ты около него и сломался.
 
   - А что,  батя,  если до завтра машину оставить у  тебя, а утром я приеду и заберу.
Старик долго не думал и согласился. Он показал мне ворота и сказал, что сейчас попросит соседа закатить машину, к тому же тот автомеханик.

   Сосед, Николай - здоровый, добродушный, весь наполненный водкой, пивом и табаком, появился вскоре и под пьяные команды здоровяка мы закатили машину за ворота.

   - Николай, вы сможете посмотреть, в чем там дело и, если возможно, починить. Заплачу без вопросов.

   - Конечно, смогу, а ты, конечно, заплатишь - хохотнул бугай - по рукам.

   Он протянул свою, размером с лопату, пятерню, в которой моя кисть   просто затерялась. От его пьяного рукопожатия  мне пришлось съежиться и стиснуть зубы, чтобы не закричать от боли. Высвободив руку, я отошел к старику, стоявшему у крыльца.

   - Сынок, что же у тебя за работа такая? Сегодня, поди, суббота - спросил старик, поливая мне на руки из черпака.

   - Да я музыкант, отец, на скрипке играю в оркестре, а сегодня репетиция вечером и звукозапись. Кстати, как тебя величать-то, отец? Меня зовут Александр.

   - А меня всю жизнь зовут Акимом Григорьевичем, а как состарился, так дедом Акимом. Сейчас, небось, и имен-то таких детям не дают.

   - Сейчас как раз дают. И Акимы, и Ермолаи, и Святогоры снова в моде.

   - Значит, ты скрипач, Саша? А у меня на чердаке валяется какая-то скрипка. Давно валяется, сколько себя помню. Она, конечно, никудышная, вся обшарпанная. Мне, право слово, скрипочка-то ни к чему, а тебе может и сгодится, на запчасти или еще куда.
Хоть я и торопился, но после слов деда, решил задержаться. Меня с давних пор привлекало всякое старье, ну а инструменты, конечно же, интересовали больше всего.

   - Аким Григорьевич, ее небось, полдня искать, а мне торопиться надо, боюсь опоздать.

   - Да что ты, Саш, я знаю, где она лежит. Ты пока попей чайку, чайник только недавно поспел. Сейчас, сейчас, в момент.

   Дед исчез, а я налил себе теплого чая и выпил его вприкуску с сахаром. Из сеней раздавались охи-кряхи и чертыхания деда, спускавшегося по лестнице с чердака. Старик появился в дверях со скрипкой в руке и большие глаза его светились радостью от того, что смог так быстро и ловко управиться и от того, что сейчас  выполнит задуманное доброе дело.

   - Вот, дарю тебе, Саша. Умру - вспомнишь деда Акима - старик протянул мне скрипку.
Я обомлел - это была старая, с вытертым во многих местах лаком, полная скрипка, сделанная, скорее всего, в 17-18 веке. Я подошел к окну и начал пристально рассматривать ее, поворачивая в руках, и вдруг внутри на задней деке высветилась полуистлевшая наклейка, на которой смутно проглядывалось клеймо. Впившись в него глазами, я увидел… знаменитый мальтийский крест - метка Страдивари.

   Если бы сейчас у меня на глазах приземлилась летаю¬щая тарелка, из которой на роликовых коньках с авоськами, наполненными пивом, выкатился бы инопланетянин, это поразило бы меня меньше, чем скрипка.
 
   Скрипка Антонио Страдивари! Стра-Ди-Вари! Стра-Ди-Вари!

   Боясь своих эмоций, которые могли бы насторожить деда и изменить его решение, я взял себя в руки и начал настраивать скрипку.

   - Жалко смычка нет, ну да ладно, так попробуем - и сыграл пиццикато фрагмент из "Пер Гюнта".

   - Да она играет. Всю жизнь пролежала на чердаке и играет. Чуднó - удивился дед. Вот может и послужит еще, только уж больно обдрипанная, ну да ничего, можно и обновить.

   - А откуда эта скрипка взялась? - стараясь не выдавать своего возбуждения, спокойно-безразличным голосом спросил я.

   - Не помню, Саша. Мне никогда никто о ней не рассказывал. Может, мой дед ее купил, он был заводчиком - добывал камень и обрабатывал его на своем заводе. Я-то его не застал, умер он рано, но родители говорили, что дед  за границей часто бывал и привозил оттуда какие-то непонятные для обычных людей штуки, механизмы всякие. От этих вещей и не осталось ничего, как советская власть пришла, все оприходовали. А скрипка, небось, завалилась куда за балку, ее и не заметили.

   Мне хотелось сейчас же взять ее с собой, но я побоялся, как бы не спугнуть старика. У меня бывали такие случаи. Вот однажды прихожу к своему знакомому, а тот готовит себе еду. Пожарил яичницу и под сковородку на столе положил книгу. Потом я посмотрел, что за книга и обмер -  Марина Цветаева. А в то время книги были дороже денег.

   - Это же Цветаева, а ты ее под сковородку. Отдай ее мне - заорал я. Знакомый мой, вообще ничего не смыслящий ни в литературе, ни в именах, сразу понял, что книга ценная, дефицитная, и отказал. Предлагаю купить книгу у него, он опять отказывается, наверное, боится продешевить. Этот урок мне запомнился на всю жизнь.

   - Саш, ну ты завтра, как приедешь за машиной, так  и возьмешь скрипочку. Чего тебе тащиться с ней в электричке. И смычок привезешь, сыграешь мне - неожиданно разрешил ситуацию дед и я не стал предлагать ему другой, более интересный для меня вариант.

   - Аким Григорьевич, дорогой, ты последи, чтобы Николай автомобилем  занимался, машина мне завтра нужна исправная и здоровенькая.

   - Сегодня Колька навряд-ли будет ею заниматься. Ты сам видел, какой он сейчас хороший. А вот завтра с раннего утра точно за нее возьмется, я послежу. Ты не волнуйся, Саш, все сделает как надо. Мастер-то он – о-го-го! К нему даже из Москвы приезжают на ремонт.

   Я попрощался со стариком и рванул к автобусной остановке, автобуса долго не было, пришлось остановить частника. В пути до электрички я все время думал о скрипке, мне не верилось, что такое возможно, что именно мне так крупно повезло. Стра-Ди-Вари. Мысли путались у меня, их все время рефреном прерывало Стра-Ди-Вари.

   На работу я успел впритык, во время репетиции никак не мог собраться, с трудом заставлял себя сосредоточиться на партитуре, и все равно в голове звучало сладостно и протяжно: Стра-Ди-Вари.

   Я никому ничего не рассказал об этой удивительной истории, боясь  сглазить свое внезапное, невероятное счастье. Утром следующего дня, быстро переделав запланированные хозяйственные дела, я собрался, взял смычок, купил деду подарок - большую, красивую коробку датского печенья и набор различных сортов чая в расписных металлических баночках. Добравшись до Курского вокзала и, устроившись в электричке, достал газету, но в голове творилось что-то невообразимое. Ритмичные перестукивания колес неизменно создавали в моей голове одни и те же волшебно приятные звуки: Стра-Ди-Вари, Стра-Ди-Вари. И вот так до самого Подольска. Возбуждение мое достигло вершины, когда я сел в автобус в сторону Дубровиц. Он шел почти пустой, сидеть на месте было невозможно, я стал  ходить по нему взад и вперед. Пассажиры, водитель и кондуктор смотрели на меня подозрительно и с опаской, считая,  скорее всего, что едут с  психом. От остановки и до дома деда я уже бежал, и в голове моей стучало: Стра-Ди-Вари, Стра-Ди-Вари.

   Первым мне встретился Николай. С грязными руками, чу¬мазый, он что-то еще делал в моторе.

   - Привет, Николай. Ну что с двигателем?

   - Да так, ерунда, цепь порвало, поршень встретился с клапаном, клапан погнулся, ну в общем вот так - бесстрастно, как будто это действительно сущие пустяки, доложил Николай.
Во мне все опустилось, неужели капут ей, родимой старушке, как же без нее, на другую-то денег нет.

   - Да ты не расстраивайся, я уже все сделал. Движок тебе почти весь перебрал, с шести утра вожусь с твоим ветераном, вот видишь - заканчиваю. Готовь денежки - и Николай задорно заржал, не оставляя мне надежды на то, что у меня хотя бы мелочь сможет остаться в кармане.

   Он продолжил свою работу. Войдя в дом, я почувствовал запах краски. В комнате сидел старик, на нем была темная ковбойка, из расстегнутого во¬ротника которой выглядывала морская тельняшка.

   - Здравствуй, Аким Григорьевич,  хочу с тобой расплатиться за стоянку и неудобства. Вот подарки привез. Ты же любишь чай. Смотри, разные сорта и вкусное печенье.

   - Ой, Саш, да ты что, стоит ли? Господи, какие-такие неудобства. Ну, стоит себе машина и стоит, хлеба же не просит. Но с другой стороны при нашей жизни не откажусь, тем более, человек ты, вижу, хороший, от чистого сердца даришь - дед встал из-за стола и направился к старому буфету.

   - А я, Саш, как ты уехал вчера, рассмотрел  скрипочку-то и решил - надо ее все-таки прихорошить, неудобно как-то тебе такую замызганную дарить.

   Страшное подозрение бросило меня в пот. Теперь стал понятен густой запах краски, насытивший воздух в доме. Дед же продолжал:

   - Я у Кольки взял такую меленькую шкурку, пошкурил всю скрипку, чтобы все было ровненько без всяких пятен. Она такая гладенькая стала, а у меня охра светлая, эмаль еще от забора осталась, вот ею скрипочку и покрасил. Смотри,  теперь как новая.
Старик дошел до буфета, взял с него скрипку и направился ко мне. На вытянутых руках у него лежала омерзительно желтого цвета скрипка, которая источала жуткий запах масляной эмали. У меня не было сил произнести ни слова. Казалось, что по голове ударили чем-то тяжелым, я чувствовал себя раздавленным. Дед приблизился ко мне вплотную, большие голубые глаза горели, счастье и радость переполняли его от содеянного доброго дела.

   - Держи на память. Да бери, она уже высохла, это же эмаль. А смычок-то ты привез, Саш. Ты ж обещал сыграть мне чего-нибудь.

   Я машинально взял в онемевшие руки скрипку, достал смычок и убитым, безразличным голосом спросил:

   - А что сыграть-то, Аким Григорьевич?

   - Моя любимая песня - "Раскинулось море широко". Знаешь такую?

   Я был настолько уничтожен случившимся, что не мог ни возражать, ни сопротивляться и, тупо подчиняясь обстоятельствам, стал настраивать скрипку. Она зазвучала, как стиральная доска и каждый звук приводил меня в бешеную, с трудом  сдерживаемую ярость. Я начал играть заказанную песню, а старик с первыми звуками мелодии закрыл глаза и стал беззвучно напевать, перенесясь воспоминаниями в свое давнее морское прошлое. Сыграв пару куплетов, я остановился, больше не мог. Дед открыл глаза, он снова вернулся в  добрую, тихую старость, подошел ко мне и сказал:

   - Спасибо, сынок. Хорошо сыграл, смотри,  старый дед даже прослезился. И скрипка получилась отличная, как новенькая, на ней теперь только играть.

   Ох, как мне захотелось после этих слов дать  старому грибу по шляпке новенькой скрипкой, но я сдержался. Не было у меня больше сил находиться здесь.

   - Аким Григорьевич, большое спасибо за все, особенно за новенькую скрипку - с нескрываемой, но непонятной деду иронией произнес я - буду помнить всю жизнь. Пойду к Коле, посмотрю как там у него.

   Машина стояла уже с закрытым капотом, Николай около нее протирал руки.

   - Все, хозяин, готова твоя тачка. Машина как новенькая, на ней теперь только ездить.

   Я поблагодарил Николая, рассчитался с ним, все оказалось не так уж страшно, как можно было предположить. Старик и чумазый сосед подошли к воротам, дед открыл одну створку, Николай другую. Машина завелась с пол-оборота. Проезжая ворота, я притормозил, попрощался и сразу резко нажал на газ. В зеркале виднелись две быстро удаляющиеся фигуры. Аким Григорьевич и Николай стояли на дороге и прощально махали руками.
«Добрые, искренние, чистые люди, не то, что я - жлоб. Объяснил бы деду сразу все про скрипку, рассказал бы про Страдивари, и все получилось  бы не так. Все равно он мне ее пода¬рил бы. Это же видно по нему, по его глазам, у него же потребность есть - делать добро людям. Ну, а не подарил бы, так можно было бы купить, наверное, договорились бы. Нет, на холяву потянуло, теперь радуйся». От накатившего приступа самокретинизма стало совсем тошно, но вдруг... Вдруг внутри снова запело и застучало Стра-Ди-Вари, Стра-Ди-Вари, Стра-Ди-Вари.