Явление Тракторограду

               

         Пятнадцатилетний выпускник Рубленской восьмилетней школы Климка Калинкин со старшим братом Андреем сошли со ступенек Южного вокзала на городскую площадь. После весёлого раздолья полей и перелесков их втянула в себя каменная западня из огромных красивых домов с барельефами львиных голов и замысловатыми украшениями. Прогромыхал по рельсам, вызывающе развернулся и распахнул свои двери перед людьми неуклюжий трамвай. Прокалённая солнцем толпа, тараня друг друга чемоданами и корзинами, стремительно втиснулась в душную утробу вагона.

         – Поезжай, водитель. Он – не резиновый, – крикнул кто-то впереди, и железный «барак» устремился в горловину жилого квартала. Сдавленный со всех сторон, Климка вцепился рукой в свисающий ремень, а брат горячо дыхнул ему в ухо:
         – Стереги от жулья карманы .Трамвай прогромыхал по Гончаровке, перевалил через Лопанский мост, заскрежетал колёсами на площади Розы Люксембург и спустился в переулок имени Короленко. Везде в проёмах его дверей висели «зайцы», но водитель, похоже, давно к этому привык и на отчаянных парней не обращал особого внимания. Климка, наоборот, жадно наблюдал за ними, впитывая глазами признаки незнакомой и чуждой ему жизни.

         – Харьковский мост, площадь Руднева, Московский проспект, – называл примечательные отрезки неблизкого пути брат, а Климка любовался летящими навстречу домами, ухоженными скверами и скульптурными композициями. И только после остановки «Красный луч», когда вдоль колеи потянулись невзрачные заборы и заводские постройки, Калинкин вдруг загрустил по родному дому, по всему, что осталось в призрачном прошлом, таком милом и невозвратимом.

         – А вот и визитная карточка города – знаменитый наш ХТЗ, – прервал задумчивое молчание Клима Андрей. – На его тракторах в былые годы отец хлеб добывал. Брал к себе в бригаду, учил этому и парней всей округи.

         В сознании Калинкина-младшего, словно в призрачном тумане, поплыли видения, опосредствовано связанные с этим необыкновенным заводом. Вот босоногий Климка, совсем ещё кнопка, в лучах закатного солнца бежит по вспыхивающей золотом стерне. Приятно, неповторимо пахнет землёй и свежескошенной соломой. Бежит Климка за село, где в открытом поле гулко пыхтит  старенький отцовский трактор Универсал».

         Дырчит, родимый, выворачивает смолянистые ломти земли и оставляет за собой клубы густого дыма. Напрягается, гудит натужно, шипами стальных колёс грунт рвёт, но упрямо тащит плуги, от которых убегают вдаль длинные и ровные, как полёт чёрных стрел, борозды. С криком опускаются на них прожорливые сизо-чёрные птицы и проворно выхватывают из чернозёма аппетитных червяков. Отец останавливает трактор, и тот почему-то сразу же глохнет.

         – А ну-ка попробуй завести машину, заяц, – говорит малышу родитель и подаёт стальную рукоятку. Мальчик неловко вставляет в отверстие заводную, пытается её крутануть, как это делают взрослые мужчины, но она и на перепелиный клюв не движется с места. Потом Климка наваливается на неё всем телом, трепыхаясь, делает отчаянные попытки сдвинуть вниз, но, как невесомая вещица, зависает на железяке.

         – Мало каши ел, заяц, – говорит ему отец, делая ударение на втором слоге слова "заяц", и одним рывком запускает двигатель. – Залезай! Поехали!…

         А вот перед Климкой за пеленой призрачного тумана проплывает и другая картинка. На широком, поросшем лебедой и спорышом дворе часиков этак около одиннадцати мать нагружает сумку продуктами и наставляет Климку перед дорогой.

         – Понесёшь отцу обед в Плотки. Не знаешь, где это? Иди через Березник, повертай на Артельнянский шлях, и топай вдоль пшеничного поля, вдоль васильков до посадки. От неё сворачивай направо и пробирайся через хлеб. Это километрах в шести от дому. К полудню доберёшься. А там увидишь… Отец с мужиками немецкий самолёт откапывает.

          Белобрысый Климка, босой, в коротких штанишках и вылинялой ситцевой рубашонке, загребая пальцами ног горячую пыль, шагает по накатанной и потрескавшейся грунтовой дороге. Солнце уже зацепилось за небесный купол и беспощадно жжёт шестилетнему малышу кудрявую головушку. Парит. А у посиневшего горизонта медленно разбухают отяжелённые влагой облака. Низко над головой проносятся с писком, чертят тревожное небо острокрылые стрижи. Откуда-то из зарослей пшеницы долетают до слуха мужские голоса. И малыш, раздвинув колосья, замечает перед собой полуобнажённых людей, испачканных грязью и жёлто-зелёным глеем. За ними возвышается куча свежей земли, беспорядочно валяются ржавые пулемётные ленты, обломки погибшего самолёта, прелые лохмотья обуви и офицерской планшетки. Мальчугану бросается в глаза нагрудный знак пилота, эмалированный, разноцветный, красивый. И огромная яма с мутной лужей  на самом дне.  А  в  этой луже деловито суетится его отец.

          Чавкает сапогами папанька, стараясь понадёжнее закрепить стальной трос на выступе из отвесной стены авиационного двигателя.
          – Мотор, видать, не один, – замечает кто-то из мужчин, а Климкин-родитель  отвечает из ямы: «Ничего, вытянем и два. А потом с аппетитом подкрепимся борщечком. Спасибо, сынок. Поставь сумку в холодке».

          С помощью товарищей отец выбирается из последнего пристанища немецкого экипажа, садится в кабину ДТ-55 и запускает мотор. Трактор осторожно трогается с места, натягивает стальной трос, да так туго, что им, как гитарной струной, начинает играть набегающий со стороны зарождающейся грозы свежий ветерок. Гусеницы подминают колосья, сердито загребают землю, а мотор немецкого стервятника не поддаётся.

          – Филя, подсоби Натиком! – кричит отец из кабины одному из мужчин, и тот живо откликается на зов бригадира. Вот железные кони уже сцеплены, две силы их могучих мускулов слились в одну исполинскую мощь.

          – Давай, Филя, трогай. Только поаккуратнее, плавненько, – командует Климкин отец. – Сейчас мы фрицушку, как больной зуб, выдернем. За милую душу. Земля вздохнёт с облегчением.

           Степенно рокоча и напрягая железную мускулатуру, степные богатыри двинулись вглубь пшеничного поля. Трос напрягся, задрожал и выхватил из земного плена мёртвое сердце фашистского хищника. Его боевому владельцу не повезло вернуться в родные пределы с победой, похвастаться подвигами и порадовать домашних долгожданной встречей.

           – Изо дня в день отправляет ХТЗ своим потребителям по 200 тракторов, – отвлёк от воспоминаний младшего брата Андрей. – В пятнадцать республик Союза, в 70 стран мира, за моря и океаны. Мировой завод. И сёстры наши тоже делают тракторы.
           – А может, они и меня возьмут к себе? За станком буду работать.
           – Тебе ещё рано. Учиться надо. Да и без паспорта не возьмут, – возражает Андрей.

           Их разговор прерывает заводской гудок. Климке он напоминает рёв огромного стада колхозных быков, невесть откуда забредшего в город. Этот рёв, надрывный, тягучий, наполняет пассажирский салон, расползается по всему окружающему пространству. Ему вторят, сотрясая воздух, заводы. И те, оставшиеся позади трамвая, и те, что будут ещё впереди.
           – Скажи, здорово!? – восхищается Андрей. – Это как гимн, как особая симфония рабочим рукам, мозолям и поту.

           Из проходной завода выплёскивается на улицу людская река, наполняет волнами Климкин трамвай.
           – Возможно, с этими людьми, – предполагает Калинкин, – мне придётся когда-нибудь бок-о-бок трудиться, строить классные тракторы, съесть ни один пуд горькой рабочей соли.

           – Подвинься, паренёк, – просит его пожилой рабочий. И переполненный трамвай устремляется к городской окраине, туда, где квартируют в посёлке имени Молотова Климкины сёстры.

                Накануне 16 июля 1999 г.