Жучки

                1.

Жучки - это мы, то есть я и мой двоюродный брат Андрюха. Так нас в давным-давно минувшем детстве ласково называла наша бабушка Валя, у которой мы то и дело, по несколько дней к ряду гостили летом. Я был местным, а Андрюху его родители, дядя Миша и тётя Таня, привозили в Покровск-Энгельс на летние каникулы из очередного далека, куда забрасывал офицерский долг младшего брата моего отца. Например, из Балагое, которое было для меня неведомым краем света, где росли дремучие леса и водились медведи.

Наши долгожданные встречи с Андрюхой всегда были полны искренней, безоблачной радости, как будто само ясное лето дарило нам своё тепло, чтобы мы по-братски делились им друг с другом. Мы дружили по-настоящему, клялись «по-ленински»,  восторгались «по-зыкински» и вели себя по-пацански, как сотни тысяч других мальчишек, которые родились и выросли в успевшую стать былинной «эпоху застоя», когда прилавки магазинов хоть и не пестрели броским фальшивым изобилием, но от молока по двадцать копеек за литр никого не прошибал понос, ливерную колбасу с аппетитом трескали не только кошки, а от передержанной в селитре курицы-гриль никто в тяжких мучениях не умирал, поскольку таковой просто не было. В то непростое, но честное время неядовитого бутылочного пива, не издающих неведомых запахов куриных яиц, а также малочисленных отечественных автомобилей никто из нас не кручинился о завтрашнем дне, потому что завтра всех нас ожидало исключительно светлое будущее и больше ничего. Пусть это иллюзорное ожидание на поверку оказалось бесплодным, никогда я больше не испытывал в душе того завидного чувства спокойствия и уверенности в себе и других, как в те далёкие «застойные» годы.

Когда первые, исполненные прямо таки щенячьей радости эмоции, порождённые долгожданной встречей, выплёскивались наружу, мы с Андрюхой угомонялись и начинали предвкушать тот счастливый момент, когда оснастим лёгкие бамбуковые удочки и пойдём на рыбалку! Само по себе вольное гуляние на улице было для нас детей далёких семидесятых всегда желанным благом, а наказание чаще всего заключалось в сердитых маминых словах: «Всё, с меня хватит! Сегодня ты гулять не пойдёшь!». Когда как вольный ветер носишься по улицам, то не нужно мыть пол или посуду, учить уроки или стоять в длинной очереди за молоком. Гуляй себе, играй в казаки-разбойники или пуговки, лазай по деревьям, как обезьяна, или купайся, сколько душе угодно, в чистой полноводной реке. Но рыбалка среди нас мальчишек почиталась особо и была полна самых смелых надежд и внезапных сюрпризов. А вдруг красно-белый поплавок нырнёт прямо на дно, и на удочку попадётся громадный осётр?! Прямо такой, как на картинке в одном из номеров «Мурзилки», где нередко печатали увлекательные, вызывающие белую зависть рассказы о рыбалке. Например, «Кот-рыболов», где даже обычный кот голыми когтями умудрился наловить рыбы в быстрой мелкой речушке. Неужто мы с Андрюхой и нашими новенькими удочками окажемся хуже какого-то там кота?! Нет, нет и ещё раз нет! Нас захлёстывает полноводный рыбацкий азарт, мы исполнены самых дерзостных надежд, и рыбе просто не уйти от нас, накопавших в сливной яме проворных красных червей, положивших банку с ними в жестяное ведёрко, стоящее, конечно же, в тени, ведь мы же уже не маленькие, нам целых семнадцать лет - десять мне и семь Андрюхе. Так что ведёрко с червями-живчиками, а также аккуратно смотанные удочки с яркими, манящими взгляд поплавками уже приготовлены и стоят в приятном теньке дикого винограда, обильно разросшимся между домом бабушки и пустующим в этом году курятником, огороженным ржавой мелкой сеткой-рабицей. Всё готово, а пока...

 

                2.

Пока ещё только тихий летний вечер накануне столь желанного события. Мы с Андрюхой и моим старшим братом Пашей в небольшом, огороженном заборчиком из узких реек дворике, главными достопримечательностями которого были редкостные чёрные гладиолусы, которыми бабушка Валя очень гордилась, заросли малины, две пышные яблони серого аниса и прикрытая небольшой просмолённой бочкой сливная яма, где в изобилии водились незаменимые на рыбалке красные черви.

Вчера по телеку мы посмотрели «зыкинский» фильм «Тройная проверка» про немцев и наших разведчиков. После бурного братского обсуждения самых ярких эпизодов, всяких там «ды-ды-ды» (строчит автомат!), «пф-пф-пф» (стреляет парабеллум!) и протяжно-стонущих «а-а-а-а» (солдат сражён вражеской пулей и падает!) мы решаем продолжить игру в пустом старом сарае-курятнике. А то как же? Застенок так застенок, а значит, все идём в сарай, плотно закрываем за собой дверь и в таинственном полумраке начинаем «пытать» младшенького тонюсенького Андрюху, которому в нашей патриотической игре выпала честь быть советским разведчиком, схваченным немецкой контрразведкой. Я держу Андрюху сзади, небольно заломив ему руки за спину, а тринадцатилетний Паша со зловещим выражением на лице касается время от времени куском старого провода живота Андрюхи, выглядывающего из-под задранной  голубой рубашечки, и не менее зловещим голосом спрашивает его: «Ну что, будешь говорить?». За этим следует «Ш-ш-ш-ш» - шипение, имитирующее разряд тока, после чего наступает черёд Андрюхи и тот, сникнув в моих руках, мученическим голосом выдавливает из себя: «Ы-ы-ы, всё скажу». Но после того, как генерируемое Пашей «шипение тока» стихает, Андрюха медленно, но гордо поднимает склонённую было голову и выдыхает в лицо своему «мучителю» непримиримое: «Ничего не скажу!». Увлечённые игрой, мы полностью уходим, каждый в свою роль и продолжаем «дознание». Услышав застольное пение наших с родителей, пришедших в гости к бабушке Вале, мы с Пашей говорим Андрюхе, что во время веселья никто не услышит его стонов и воплей, поэтому лучше «во всём признаться», то есть «выдать военную тайну», пока ещё «не слишком поздно». Но Андрюха, как настоящий Мальчиш-Кибальчиш, не сдаётся. Он продолжает стойко «хранить военную тайну» до тех самых пор, пока дверь сарая с шумом не отворяется и на пороге не показывается грозная тётя Таня с дымящейся сигаретой в руке.

- Чем это вы тут занимаетесь, гарные хлопцы? - строго спросила она.

- Да так. - Промямлили мы в ответ, всё ещё находясь в «образе». - В войну играем. Как в кино «Тройная проверка».

- Я вот вам сейчас всем ухи то оборву за то, что вы во всём чистом в эдакую пылюку забрались. - Назидательно продолжила тётя Таня и выразительно крутанула в воздухе кулаком, сжимающим воображаемое ухо. - А ну-ка, живо марш отсюда, на свежий воздух.

Наши уши мгновенно запылали от неизвестно откуда взявшегося стыда, и мы гурьбой высыпали из полумрака сарая во двор прямо в наполняющиеся вечерней свежестью сумерки. Сидя на деревянном пороге, курили и мирно беседовали раскрасневшиеся от общения с духом вина наши отцы - родные братья. Они лишь проводили нас мимолётными улыбчивыми взглядами и ничего не сказали. А мы, застоявшиеся в «застенках», убежали с бабушкиного двора на тихую улочку, прихватив с собой старый резиновый мяч, и провели остаток угасающего вечера, играя в «выбивалы» с соседскими ребятишками. Когда нас окончательно позвали домой, уже почти стемнело.

 

                3.

Наутро нас с Андрюхой разбудила баба Валя и сообщила, что самое время идти на рыбалку. Паши с нами не было, потому что в отличие от нас он рыбалку не любил и ушёл накануне вечером с родителями домой. Так что в старом продолговатом деревянном доме, который прежде был баней, остались только я, Андрюха и наша бабушка Валя, которая шутливо называла нас жучками. Бывало, позовёт нас со двора и скажет: «Ну, вот что, жучки мои, надо бы в магазин сбегать за хлебом и молоком. Да по пути в аптеку не забудьте забежать. Там, в аптеке значит, спросите корвалол, валидол, бутадион. Бутадион, Володенька, жучок, спроси две пачечки, если дадут. Одной то мне всего на три дня хватает».

Она, насколько помню, всегда была какой-то грустной. Что её печалило больше всего? Не знаю. Быть может раннее одиночество, когда от неё, ещё совсем не старой женщины, ушёл мой дед Георгий, а затем вскоре разлетелись быстро повзрослевшие сыновья. А может грусть-печаль досталась ей в наследство от тяжёлого детства, о котором я почти ничего не знаю? Вполне возможно. Так или иначе, я редко видел, чтобы баба Валя смеялась. Гораздо чаще она уныло жаловалась на коварные болезни, вредных соседей, вездесущие сквозняки и непонятливых врачей. Помню начало и конец грустной песни бабушки о бедной кошечке, которая должна понести несправедливое наказание:

Сидит кошечка,
на окошечке
..............
Повар съел печенку,
А свалил на киску.
Будут киску бить,
Ушки теребить.

Бабушка исполняла эту песню протяжным жалостным голосом, от которого в душе становилось уныло, и начинали «скрести кошки».

Но детство не способно проникнуться проблемами взрослых. У него свои, детские проблемы, вожделенные интересы и страстные желания. У нас с Андрюхой была одна общая страсть - рыбалка. Поэтому нас буквально сдуло с уютной мягкой кровати, как только рано по утру, мы услышали добрый бабушкин голос: «Вставайте, жучки мои. На рыбалку пора!».

Какой может быть завтрак, когда июньское солнце уже почти полностью показалось из-за горизонта, а рыба должно быть уже вовсю клевала? Но бабушка была неумолима, поэтому нам с Андрюхой всё-таки пришлось затолкнуть в себя по бутерброду с колбасой и залить их вдогонку тёплым сладким чаем. Ну вот, с завтраком покончено, а значит скорее бегом за порог навстречу ещё росистому утру, новеньким удочкам и столь желанной рыбалке. Схватив ведёрко, в котором постукивала жестянка с червями, и удочки, мы суетливо мечемся по дворику, как мальки на мелководье, в нетерпеливом ожидании, пока бабушка, одетая в тёплую шерстяную кофту, наконец, не выходит на порог. Всё, долгожданная свобода окончательно опьяняет нас, и мы с Андрюхой вылетаем со двора на улицу, действительно похожие на майских жуков, жужжа между собой на пацанском языке о том, как придём на берег, насадим извивающихся красных червячков, забросим удочки и вытянем рыбки большие-пребольшие, как в известной русской сказке. Бабушка с трудом поспевает за нами на своих больных ногах, то и дело окрикивая, чтобы мы не переходили без неё дорогу. Мы ждём её, переходим дорогу и тут же бежим дальше, увлекаемые нестерпимым желанием и самыми смелыми вожделениями.

Наконец, мы на берегу Волги, от которой исходит незабываемый дух реки, вобравший в себя аромат цветущих ив и разнотравья, запах водорослей и дыхание зеленовато-жёлтой волжской воды. Ветра нет, и в зеркальной водной глади отражается голубое небо с медленно плывущими по нему облаками. Мы торопливо разматываем удочки, насаживаем наживку и забрасываем. Всё, с этого момента для нас уже не существует ничего. Мы сливаемся со своими удочками в единый организм по выуживанию из невидимой глубины хитрой рыбы. Теперь посмотрим, кто кого перехитрит! И смотрим, внимательно следим за малейшей поклёвкой, неумело и торопливо подсекаем, тут же поправляем червяка и забрасываем вновь. Нас нет ни для кого и ни для чего, кроме рыбалки и той неповторимой радости, которую дарит нам река. Мы не замечаем, как бабушка осторожно, с трудом спускается по каменистому склону дамбы, отыскивает камень пошире, повыше и поудобней, расстилает на нём стёганую душегрейку и принимается зорко следить за нами, обезумевшими от счастья и азарта клёва. Лишь поймав пучеглазого бычка, полосатого окунька или колючего ерша-сопляка, мы оборачиваемся радостные к бабушке, чтобы похвалиться очередной пойманной рыбкой, прежде чем опустить её в ведёрко с водой и водорослями. Всякий раз бабушка улыбается в ответ и хвалит удачливого рыболова. Улыбаемся и мы, довольные, растягиваем в ответ рот до ушей, совсем не замечая, что её улыбка по-прежнему грустная, не зная, как мучительно ломит её ноги, которых касается прохладное дыхание воды. Не видим, как неуютно ей сидеть на сером камне, как мужественно терпит она ради нас все эти неудобства. Терпит столь долго, сколько может, а потом. Потом мы все вместе идём домой, потому что солнце взошло уже высоко и начало припекать, а задорный клёв почти сошёл на нет. Довольные по уши мы уходим с реки в надежде, что вернёмся сюда сегодня же вечером, в крайнем случае, завтра утром, потому что сюда нельзя, просто невозможно не вернуться. Потому что здесь река, солнце и желанная речная живность, которая умело скрывается в глуби, но обязательно попадётся нам на удочку.

 

                4.

Придя домой, мы ставим на место свои аккуратно смотанные удочки и заботливо устраиваем в тени остатки червей в жестяной банке, прикрыв их влажной тряпицей. Мы уже знаем, что и как, не маленькие. Затем тщательно смываем с рук землю, рыбью слизь и прилипшую чешую, чтобы не испачкать старенькие льняные, но всегда такие чистенькие бабушкины полотенца. Чумазые лица тоже умываем прохладной водой, чтобы на время отогнать незаметно подкравшийся полуденный сон. Потом садимся на крылечко, как давеча наши отцы, и разговариваем, разговариваем, разговариваем, жужжим меж собой, обмениваясь впечатлениями, навсегда осевшими на самое дно наших душ.

Тем временем бабушка Валя терпеливо чистит наловленную нами мелочь, затем варит жиденькую ушицу и картошку-белоснежку. Когда уже всё готово, она кричит нам из кухни: «Жучки мои, пора есть, а то еда на столе остынет!». Заметно проголодавшиеся мы не заставляем звать нас дважды, быстро садимся за стол и хлебаем за милую душу горячую ароматную уху с чёрным хлебом. Затем, для пущей сытости настаёт черёд рассыпчатой картошки со сливочным маслом, которую мы проглатываем с жадностью желторотых птенцов и запиваем молоком. И всё, никакого чая или компота не нужно, потому как наши округлившиеся животы уже не в силах вместить что-либо ещё. После этого нам с Андрюхой, довольным и сытым, хочется лишь одного - прилечь на уютной бабушкиной кровати, застеленной мягкой пуховой периной, и сладко подремать, набираясь сил для наших детских дел, необычайную важность которых, увы, не дано понять взрослым. Мы ложимся и после нескольких секундных приступов сдавленного хихиканья засыпаем в абсолютном покое и дивной неге, которые может подарить только старый бабушкин дом, где само время замирает, чтобы не спугнуть тихие чудеса снов беззаботного детства. Мы сладко спим часа два, и нам обоим снится одно и то же: водная гладь с колышущимися на ней ярко-красными поплавками, которые то и дело ныряют глубоко под воду. Кто же это клюёт так уверенно и смело? Если не могучий осётр, тогда наверняка нехилый алопёрый язь, который уж если взял, так взял и просто так не отпустит.

С тех самых пор по большому счёту я не ел ничего вкуснее, чем нехитрая бабушкина уха из пучеглазых бычков, и не спал слаще, чем на бабушкиной пуховой перине.

Июль 2008 г.
www.rubzov.ru