Испытательный полет

Зима в Европе.
(Это третий и последний кусок из романа "Такая Долгая жизнь"о летчике-испытателе Панетелее Путивцеве, где описан его последний визит на авиазавод Хенйнкеля.)
( ФОТОИЛЛЮСТРАЦИЯ к роману "ТАКАЯ ДОЛГАЯ ЖИЗНЬ".)
"На Европу обрушилась необычайно холодная зима. Не только север, не только центральную часть, но и южные страны захватил мощный арктический циклон. В газетах то и дело появлялись сообщения о колоссальных снежных обвалах в Альпах, о прекращении сообщения между Парижем и Гавром, о гибели тысяч пальм в Неаполе...
Сильные, устойчивые морозы держались уже больше месяца. Балтийское море, которое обычно не замерзает, покрылось толстым слоем льда. Десятки кораблей не смогли добраться до своих гаваней и были прочно впаяны в ледяные поля. Очень много небольших рыбацких судов застряло на пути в Варнемюнде и Ростоке. Ледяные глыбы грозили раздавить их.
Еще в Москве Пантелей Афанасьевич прочитал в «Правде» сообщение о том, что Советское правительство выразило готовность послать на выручку немецким рыбакам ледокол «Красин».
«Красин» прославился во время спасения экипажа дирижабля «Италия», потерпевшего аварию у острова Шпицберген. Ни одно судно тогда не смогло пробиться к потерпевшим, казалось, участь их решена. И если бы не «Красин», возможно, так бы оно и случилось.
Ни в Европе, ни в Америке не было ни одной сколько-нибудь влиятельной газеты, которая бы не писала о «Красине». И потому Пантелей Афанасьевич не мог скрыть своего удивления, когда узнал на станции Негорелое от таможенника, что правительство Германии отказалось от помощи и сообщило, что на выручку немецким рыбакам уже идет из Киля линейный корабль «Гессен». Каждому мало-мальски грамотному человеку было ясно, что военные корабли непригодны для борьбы с ледяной стихией.
Путивцев снова ехал в Росток, на «Мариене». Хейнкелю заказали еще одну «летающую лодку» для полетов на север. Точнее, эту машину надо было бы назвать летающими аэросанями, потому что она могла садиться не только на воду, но и на снег, так как была снабжена лыжами.
Конструктивные изменения претерпел и мотор. Если на «летающей лодке» прежде мотор был с воздушным охлаждением, то на этой модели двигатель имел водяное охлаждение, которое не зависело от температуры наружного воздуха.
Телеграммой из Ростока сообщили, что машина готова и погода благоприятствует ее испытанию. На этот раз Путивцеву предстояла короткая командировка.
Заказов на новые партии самолетов решили не делать. На авиационных заводах Советской Республики создавались свои летательные аппараты. Хорошо показали себя самолеты разведчик Р-5 и истребитель И-5 конструкции Николая Николаевича Поликарпова. Проходили испытания и другие машины.
На этот раз Путивцев вызвался поехать в Германию без переводчика.
В конце той пятимесячной командировки Юра Топольков устроил Пантелею Афанасьевичу что-то вроде экзамена.
-- Ну что, Юра? Могу я шпрехать?
-- На «пять», Пантелей Афанасьевич, не тянете, а «четверку» поставить можно.
-- Ну, а теперь, Юра, твоя очередь!
И Топольков тоже показал себя: отжался от пола три раза и неплохо поработал с гантелями. А главное -- почти никакой одышки.
-- Мы, Юра, тебя еще в Красную Армию возьмем, -- пообещал Путивцев.
Тополькова Пантелей Афанасьевич надеялся встретить в Берлине.
Юру прикомандировали к пресс-группе при советском посольстве, и он был уже там четвертый месяц.
Всю дорогу от Москвы до Берлина проводники не переставая топили печь. Но при таких морозах она не могла как следует нагреть вагон. От холода не спасало даже шерстяное
одеяло.
Московский поезд шел полупустым, и встречающих на Силезском вокзале почти не было. Путивцев еще издали увидел Юру -- в меховой шапке, надвинутой на глаза, в большом, не по росту, полушубке и в валенках.
-- Не удивляйтесь, Пантелей Афанасьевич, все с чужого плеча... Кто же думал, что будет такая сумасшедшая зима. Вот-вот мне должны подвезти теплое барахло, а пока...--Топольков беспомощно развел руками.
-- Их бин зер фро, вас кан их видер зеен дих, майн фройнд, -- старательно выговорил Путивцев.
-- Очень, очень неплохо, Пантелей Афанасьевич. Правда, глагол надо ставить на последнее место, а в общем, очень, очень неплохо, -- похвалил Топольков. -- А главное -- грамматика... Занимались, признавайтесь?
-- Занимался, Юра, занимался...
-- Я звонил в Росток. Гостиница вам заказана на завтра. Так что есть предложение: сегодня переночуете у меня, а там, как говорится, с богом.
-- С удовольствием, Юра, мне хочется с тобой поговорить.
-- Ну и отлично, -- подражая Путивцеву и голосом, и мимикой, сказал Топольков.
На привокзальной площади сели в автобус. Потом спустились вниз, в подземку.
Топольков жил на Фридрихштрассе -- двадцать минут ходу от посольства, от важнейших правительственных учреждений. Район был старым: трех-, четырех-, пятиэтажные дома с темными от времени стенами, узкими, как колодцы, дворами.
Юра снимал комнату на пятом этаже, под самой крышей. Но комната была просторной, светлой, два больших окна выходили в сторону Ландверканала.
-- Живу, как видите сами, по-холостяцки, но большего мне пока и не надо.
Пантелей Афанасьевич оставил свой чемоданчик, и они отправились обедать в локаль «Цум летцтен инстанц»1, недалеко от здания суда. Заказали по порции айсбайн2, по кружке пива. Юра достал легкую десятипфенниговую монету и водрузил ее на шапку белой пены в кружке. В глазах молоденькой официантки мелькнуло удивление.
-- Разве вы не знаете? -- спросил Юра. -- Так проверяется качество пива. Если монета не тонет -- пиво хорошее, свежее...
Монета лежала ровно и не собиралась нырять в глубину... Официантка улыбнулась: она была довольна. Этот молодой господин, по одежде похожий на иностранца, оценил их фирменное пиво.
-- Ты, Юра, времени тут даром не теряешь, -- сказал Путивцев.
-- А я затем и поехал сюда, чтобы не терять его... Вкусно?
-- Вкусно. Странное только название, если перевести дословно: ледяная нога, или, в лучшем случае., мороженая нога... Абсурд.
-- Немецкие сложные слова нельзя переводить дословно. Возьмите почти любое. «Фридхоф», например, -- кладбище. Дословно -- мирный двор, двор мира, если хотите... Или фрау Баумгартен. Фрау -- сад из деревьев...
-- Нет, в этом все-таки что-то есть. Фрау -- сад или кладбище -- двор, на котором царит мир...
-- Есть, конечно, но все равно не пытайтесь дословно переводить сложные немецкие слова. Принимайте их такими, какие они есть. Не хотите еще пива?
-- Нет, спасибо.
-- Двинем домой?
-- Двинем.
-- Не робеете? Без переводчика? -- спросил Топольков, когда они добрались до дома.
-- Робею немного, -- признался Пантелей Афанасьевич. -- А все-таки хочется попробовать... Что касается деловой части, тут я спокоен. Специальная терминология одинакова. А вот в беседах, в застолье -- а ведь оно может случиться -- как бы не оплошать. Тут много всяких тонкостей, а я в этом еще не очень силен...
1 «К последней инстанции».
2 Копченая отварная свиная нога.

-- Застолье будет обязательно. В Ростоке сейчас, наверное, только и разговоров что о русских, о «Красине»...
-- О каком «Красине»?
-- О ледоколе «Красин». Разве вы не знаете?
-- Знаю. Но они ведь отказались...
-- Вы отстали от жизни, Пантелей Афанасьевич. «Красин» полным ходом идет к Варнемюнде.
-- А линкор «Гессен»?
-- Безнадежно застрял, не дойдя до Бремена.
-- Значит, германское правительство...
-- Да, да, вынуждено было запросить помощи... Это после того, как они так по-хамски три дня тому назад от нее отказались.
-- Я очень удивился, когда узнал, что линкор «Гессен»...
-- Чему удивились? Вы, конечно, видели в этом только человеческую сторону, так сказать. Люди терпят бедствие. Надо их спасать. Неважно, кто это сделает, лишь бы было сделано. А эти господа рассуждали по-другому и видели, прежде всего, сторону политическую. Ледокол «Красин» спасает немецкий флот, немецких рыбаков... Удар по престижу Германии. Да и общение... Это ведь не мы с вами, две единички в Ростоке, к тому же занятые сугубо экономическими вопросами. А тут идет целый корабль -- сотни людей, и все красные... Краснее уж быть не может. И свои коммунисты, конечно, головы поднимут, и никуда не денешься...
-- Как тут, за эти месяцы, Гитлер?.. -- поинтересовался Пантелей Афанасьевич.
-- Маршируют... -- неопределенно ответил Топольков. -- Сейчас их мороз по домам загнал. А то как вечер -- так и. факельное шествие. Эффектное зрелище. А немец падок до зрелищ. Днем тоже красиво: все в коричневой форме, знамена, барабаны... Мелкий буржуа давно марширует в этих рядах, средний пока еще стоит на тротуаре, но уже не воротит нос, а глядит с умилением на военную выправку, на форму, как музыку, слушает топот солдатских сапог. И есть сведения, что крупные магнаты активно подкармливают этого зверя...
-- Ну, а рабочие... Ведь, это, -- Берлин, не Росток, не «Мариене»...
-- Рабочие по-прежнему разобщены. Есть, конечно, бастионы -- Гамбург, Берлин. Но это только отдельные бастионы, отдельные крепости, а тут нужна сплошная линия фронта... Сплошная, -- убежденно повторил Топольков.
-- Да,-- неопределенно протянул Пантелей Афанасьевич.-- Спешить нам надо, спешить,-- сказал он немного спустя, отвечая на какие-то свои, как понял Юра, мысли. --Юра, а который час, ты знаешь? Пятый... Я-то в поезде высплюсь, а ты? Тебе когда на работу?
-- Сегодня в девять утра пресс-конференция. Дает ее доктор Бауэр, правительственный советник, ведающий делами печати. Я, кстати, собираюсь ему подбросить пару вопросиков. Насчет «Красина», например, и еще кое-что.
-- Подбрось, подбрось...
-- Слушай, а что, если я с «Красиным» вернусь домой? -- сказал Путивцев. -- Никогда на ледоколе не ходил, да и со своими веселее будет. До Питера -- без пересадок. Как ты думаешь, это возможно?
-- Думаю, что да. Я поговорю с кем надо в посольстве, тогда вам позвоню в Росток.

* * *
В Ростоке на вокзале Путивцева встретил Гестермайер. Пантелей Афанасьевич обрадовался ему. Хотя Гестермаейр знал русский примерно так, как знал теперь Путивцев немецкий, но с ним было спокойнее, надежнее.
Гестермайер тоже, кажется, искренне выражал свою радость: дружески хлопал Пантелея Афанасьевича по плечу, с завистью ощупывал нарядный белый полушубок, прищелкнул языком от восхищения, указав на меховую шапку, которая красовалась на голове Пантелея Афанасьевича.
-- О, герр Путивцоф, я забыл, как называется эта... мютце...
-- Шапка.
;-- Я, я, шап-ка, -- вспомнил Гестермайер. -- Шапка карашо. Нет холод. Мантель тоже --карашо.
-- Полушубок, -- напомнил Путивцев.
-- Я, я, полушуба...
Сам Гестермайер был одет несколько легко для такой погоды: в ботиночках, утепленная фуражка с пришитыми к ней суконными клапанами, закрывающими уши; шея повязана каким-то нелепым, ядовито-зеленым шарфом.
-- Альзо, Фриц, фарен вир цуерст ин отель? -- спросил Пантелей Афанасьевич.
-- Я, цуерст ин отель, -- машинально повторил Гестермайер и только потом не удержался от комплимента: -- О, герр Путивцоф, зи мёген шон ганц гут дойч шпрехен!
-- К сожалению, Фриц, еще не так хорошо говорю, как бы мне хотелось. Но практика пойдет мне на пользу, поэтому я иногда буду говорить по-немецки. Хорошо?
-- Хорошо, хорошо...
Уже в машине Путивцев спросил Гестермайера:
-- На, ви гейт'с, Фриц?
Гейстермайер оживился, затараторил на родном языке. Пантелей Афанасьевич внимательно и напряженно слушал, стараясь постигнуть смысл того, о чем так быстро говорил Гестермайер. Кажется, он выдержал этот первый экзамен, понял. Гестермаиер жаловался: заказы русских кончились, и производство сократилось. Многие рабочие уволены. Он сам два месяца был без работы. А тут еще такая зима. У него в квартире так холодно, что стены покрыты изморозью... Он очень рад видеть господина Путивцева. Хейнкелю снова понадобился переводчик, недорогой переводчик... Хейнкель платит ему очень немного. Но он, Гестермайер, теперь нужный человек в городе. Он -- нарасхват. Ведь в Варнемюнде завтра приходит русский айсбрехер...
-- Что такое «айсбрехер»? -- перебил Путивцев. Гестермайер стал объяснять: корабль, который ломает лед...
-- Ледокол, понятно.
-- Ле-до-кол, -- повторил Гестермайер, тоже стараясь запомнить ранее не произносимое им слово. -- Ледокол -- айсбрехер! Так вот! Теперь Фриц Гестермайер всем необходим. Вчера его пригласил к себе обербюргермайстер доктор Хойдеманн. Он расспрашивал о России, интересовался, кто там...-- Гестермайер сделал паузу, чтобы усилить эффект от того, что он сейчас скажет, -- государь... Да! Да! -- повторил он. -- Кто теперь в России царь?
Пантелей Афанасьевич улыбнулся, но скорее тому, что понял и эту тонкость.
-- На, унд вас хаст ду гезагт? -- спросил он.
-- Я сказал, что в России теперь республика и там есть парламент и президент. Но, к сожалению, я не мог вспомнить фамилию вашего президента. Тогда мы поехали на Лангштрассе, в партийное бюро коммунистов. Раньше господин обербюргермайстер посылал туда только своих шпиков, а теперь сам явился к коммунистам на своей роскошной американской машине. Дело в том, что из Шверина приезжает господин правительственный советник, доктор Эс, который лично должен приветствовать «государя» России.
В этом месте Путивцев немного не понял: насколько ему известно, на ледоколе «Красин» нет никого из членов правительства. Он переспросил. И Гестермайер объяснил: это так говорится. Доктор Эс будет приветствовать господина русского президента в лице моряков, которых прислал президент.
-- В партийном бюро они застали одного из руководителей ростокских коммунистов Варнке. Каково же было удивление господина обербюргермайстера, когда Варнке назвал господина русского президента... товарищем и сказал, что его зовут Михаил Иванович Калинин и что он с ним знаком. Тогда доктор Хойдеманн спросил у Варнке, какой национальный гимн теперь в России. И Варнке ему ответил: «Интернационал»! -- «Как? Гимн коммунистов?!» -- воскликнул доктор Хойдеманн. «А что же тут удивительного, -- ответил Варнке. -- Ведь в России у власти коммунисты». Вот какие дела, господин Путивцоф, -- закончил свой рассказ Гестермайер.
Оставив вещи в отеле, они поехали на «Мариене». Миновав Доберанерплац, а затем проехав мимо высокого каменного забора «Нептунверфта», машина пошла по снежному коридору. Город, по сути, кончился. На протяжении четырех километров до «Мариене» по обе стороны дороги располагались небольшие дачи: клочок земли, окруженный штакетником, несколько деревьев, чаще всего яблони, и маленький домик, а вернее, будка, сколоченная из старых ящиков для садового инструмента.
Попадались, правда, домишки и посолиднее, с застекленными окнами, с небольшими верандами. Теперь все это было засыпано снегом так, что деревья казались карликовыми, и на поверхности торчали только крыши. Дорога была достаточно широкой и хорошо укатанной, но на всем пути они обогнали только одну грузовую машину.
Лютая зима и новый экономический спад сделали эту некогда оживленную трассу пустынной.
Завод тоже выглядел пустым. Только из цеха номер сорок три слышался шум станков, да резкий звук электрической пилы из деревообделочного цеха нарушал тишину.
Секретарша Хейнкеля Мария Хуперц тотчас же проводила приехавших к хозяину.
Хейнкель был предупредителен, но за бесконечными «битте» и «данке» не чувствовалось той приветливости, к которой привык Путивцев за месяцы своей первой командировки. Это было понятно: русские не давали ему больше заказов, а экономическое положение в стране все еще оставалось тяжелым.
И здесь, в кабинете Хейнкеля, разговор зашел о «Красине». Два самолета его компании участвовали в ледовой разведке, помогали капитану ледокола находить затерянные рыбацкие суда в бесконечных белых просторах. Многие команды, не дождавшись ледокола, покидали их и шли к берегу, опасаясь, что прежде чем придет помощь, их хрупкие суденышки будут раздавлены льдами.
В понедельник Пантелей Афанасьевич опробовал «летающую лодку». Летая над замерзшей Балтикой, Путивцев хорошо видел на белом фоне черные вытянутые пятнышки -- рыболовецкие суда. Потом он нашел и «Красина», покачал крыльями. С высоты было такое впечатление, что «Красин» стоит на месте, и только по синему разводу, который тянулся за ним, можно было понять, что корабль движется.
«Летающая лодка» вела себя прилично. Мотор работал четко: не перегревался и не переохлаждался. Путивцев посадил машину на лед -- все в порядке. Во время обратного полета вдруг лопнула пароотводная трубка, и паром обволокло смотровое стекло, которое тотчас же стало обледеневать. Лететь, а тем более сажать машину вслепую -- огромный риск. Пантелей Афанасьевич достал финку, открыл боковое стекло и стал соскабливать лед. Кое-как продрал глазок, расширил его, пальцы закоченели. Даже мех рукавицы не спасал на таком ветру и морозе.
Посадка прошла благополучно. Пришлось резиновую трубку, которая в том месте, где она была не защищена и становилась на морозе хрупкой, как стекло, заменить латунной. Вместо воды в систему охлаждения залили незамерзающую жидкость -- антифриз.
Через четыре дня, закончив дела на «Мариене», Путивцев выехал в Варнемюнде. Как сообщала газета «Норддойчебеобахтер», в этот день там ждали русский ледокол.
Расстояние между Ростоком и Варнемюнде пустяковое. Пантелей Афанасьевич сел на остановке «Мариене» в вагон пригородного поезда, забрался на второй этаж, где был лучше обзор, и через двадцать минут был на месте.
Варнемюнде тоже было не узнать. В рыбацкой гавани -- узком и длинном затоне -- мертво стояли впаянные в лед сотни ботов с обледеневшими и позванивающими на ветру снастями. Роскошный песчаный пляж слева от маяка превратился в снежную пустыню. Летом на мелководье здесь так весело играли отливающие синевой волны, а теперь море спряталось под толстым слоем льда, исчезла граница между сушей и водой -- сплошная белая гладь.
На берегу, около маяка, собралось много людей: женщины, дети -- семьи рыбаков тех судов, которые шли сейчас за «Красиным».
Ледокол показался через полчаса. Было еще достаточно светло, когда «Красин» подошел к Варнемюнде. Лед, правда, уже начал синеть, вечернее небо отражалось в нем.
Темная стальная махина ледокола взбиралась своим скошенным носом на лед, и он не выдерживал чудовищной тяжести -- раздавался треск, иногда похожий на выстрел, и нос корабля снова медленно погружался. Из разрыва на ледяное поле выплескивались тонны воды. Это была величественная картина, и понятны были возгласы восторга и радости, которые невольно вырывались из уст людей, пришедших встречать ледокол и своих близких -- три бота шли на буксире, остальные -- своим ходом. Всего Пантелей Афанасьевич насчитал двенадцать судов.
На другой день «Красин» вошел в залив Варнов. Весть об этом мигом разнеслась по рабочим кварталам Ростока. День выдался солнечным, под стать настроению сотен людей, которые толпились у причалов.
В толпе Гёстермайер увидел Варнке и показал его Путивцеву. Вот он какой: высокого роста, худощавый, с орлиным носом, в фуражке, точно такой же, какую носил Тельман.
Пантелей Афанасьевич знал одного механика на «Мариене». Он был коммунистом. Но специально контактов с коммунистами, а тем более с руководителями городской партийной организации он никогда не искал. Ему не рекомендовалось это. Кое-кто мог квалифицировать такой шаг, как «вмешательство во внутренние дела». Это был хороший предлог для людей, которые занимали видные посты, были против всяческих отношений с большевиками и могли сорвать очень нужную для Страны Советов экономическую сделку. Поэтому Путивцев неукоснительно выполнял эту рекомендацию.
По мере приближения «Красина» возбуждение нарастало.
Вот уже хорошо видно на флагштоке красное полотнище, трепещущее на морозном ветру. Золотом светятся на трубе серп и молот и пятиконечная звезда. Кто-то крикнул из рядов рабочих: «Рот-фронт, советские друзья, братья по классу!».
Доктор Хойдеманн, который стоял рядом с музыкантами городской капеллы, недовольно поморщился. Пантелею Афанасьевичу было очень интересно наблюдать за ним и Варнке. Варнке тоже что-то крикнул, Путивцев не разобрал. Очевидно, лозунг. Потому что десятки голосов подхватили его. Чтобы заглушить кричавших, доктор Хойдеманн махнул перчаткой -- и тотчас же грянул оркестр. Но по ритуалу им пришлось сначала исполнить гимн Советского Союза -- «Интернационал».
Доктор Хойдеманн и его свита обнажили, как это и положено, головы. Варнке поднял кулак в традиционном приветствии -- Рот-фронт!
* * *
Часа в три пополудни в отель к Путивцеву пришел матрос с «Красина», принес записку.
«Товарищ Путивцев!
Вчера вечером я получил радиограмму и знаю, что Вы в Союз будете возвращаться с нами. Сегодня в 18.00 городские власти Ростока дают банкет в честь команды «Красина» в ресторане «Зимний сад» на Братенштрассе. Я был бы очень рад видеть Вас там.
Капитан Сабуров».
Пантелей Афанасьевич бывал с Топольковым в ресторане «Зимний сад». Он действительно славился прекрасной кухней и отличной оранжереей.
Естественно поэтому, что столы к банкету были украшены цветами. Обербюргермайстер не поскупился и на угощения. Путивцева представили правительственному советнику доктору Эсу -- высокому мужчине в черном фраке с благородной сединой на висках.
Доктор Хойдеманн почему-то все время величал Путивцева «ваше превосходительство». Впрочем, это можно было понять: ведь Пантелей Афанасьевич, по его понятию, был генералом. В официальных немецких документах, которые заполнял Путивцев, чтобы получить визу, воинское звание его не указывалось. Но соответствующие службы, конечно, навели о нем справки. А то, что он комбриг, -- не было такой уж тайной.
К сожалению, за весь вечер Путивцев смог обменяться с Сабуровым только несколькими репликами. Капитана ледокола сначала атаковали вездесущие корреспонденты. Потом началась официальная часть -- тосты, приветствия. Господин правительственный советник доктор Эс провозгласил здравицу в честь «его высокопревосходительства господина президента Калинина». Сабуров вежливо поблагодарил и поднял тост за благополучие немецкого народа.
На другой день, уже в море, Сабуров и Путивцев вспоминали этот вечер.
Уютная каюта капитана располагала к разговору неторопливому.
Судя по движению ледокола, дорога становилась все труднее. Нередко «Красин» замирал, останавливался, давал задний ход, потом разгонялся, вползал на лед, но даже его огромная тяжесть не могла проломить сросшийся ледяной панцирь. Тогда в носовые дифферентные цистерны закачивались сотни тонн забортной воды, чтобы увеличить вес судна.
-- До Питера дней через пять дойдем? -- спросил Путивцев.
-- Полагаю, что да, -- ответил Сабуров. -- А вы питерский? -- в свою очередь спросил капитан.
-- Нет, я с Дона. Но в Питере в пятнадцатом году формировался наш полк. А потом в Питере я был в семнадцатом. По решению полкового комитета наша часть пришла на помощь восставшим рабочим.
-- Значит, вы пришли на помощь мне, -- заметил Сабуров.
-- Вы были тогда рабочим?
-- Да. Я работал на Балтийском заводе.
-- А теперь стали моряком, капитаном?
-- А вы где служили, в каком роде войск? -- поинтересовался Сабуров.
-- В артиллерии.
-- А стали летчиком, -- заметил капитан.
-- Да, -- согласился Путивцев. -- Революция внесла коррективы в жизнь каждого из нас.
За полночь Пантелей Афанасьевич покинул каюту капитана и отправился к себе. Но прежде чем лечь спать, он вышел на палубу, чтобы немного подышать свежим воздухом. Берег Германии уже давно скрылся, ушел в темноту, отступил. И мысли о нем и о людях, которые остались на том берегу, отступили. Теперь Пантелей Афанасьевич думал о доме.
Перед самым отъездом он получил письмо от  Михаила. Тот писал, что его посылают на учебу в Москву, на «целых два года». Это известие обрадовало Пантелея: значит, теперь с братом он будет видеться часто. Алексей, оказывается, женился на этой черненькой молодой женщине -- Нине. И у него, у Пантелея, появилась новая родственница, а скоро, как писал Михаил, появится и новый племянник или племянница.
Совсем немного времени прошло с тех пор, как он был дома, а там уже столько перемен. Как быстро все-таки мчится время. Ему уже тридцать шесть. Иногда, когда оглянешься на прожитую жизнь, она кажется такой долгой, а временами такое чувство, что ты совсем еще не жил и все еще впереди. Он никогда, например, не летал над Арктикой.
Пантелей Афанасьевич посмотрел на стылое балтийское небо. Придется ли ему еще когда-нибудь летать в этом небе?
Путивцев не мог знать, что ему придется еще летать в этом небе. И это будет не испытательный полет.( А дальше была-ВОЙНА...)