Германия-Росток. 1932 год

На фотографии Росток, город, где находился головной завод(муттерверке) Хейнкеля.
Проходная бывшего головного завода Хейнкеля "Мариене".1975 год.
     Чем дальше мы отдаляемся от ХХ века, тем призрачней и искаженней контуры той жизни.Хочу еще раз подчеркнуть, что в этих «кусках» из моего романа «Такая долгая жизнь» нет выдумки. «Тут ни убавить, ни придавить, так это было на земле»,-это слова Твардовского, цитирую по памяти. 
 "Русскому летчику Гестермайер предложил Путивцеву переехать в центральный отель, но тот отказался. Ему понравилось в Гельсдорфе. Вечерами он любил посидеть на лавочке на берегу залива. "С моря приятно веяло свежестью, вкусно пахло созревающими яблоками и сеном. Здесь было тихо, как в деревне. Чернильно-фиолетовая гладь воды действовала успокаивающе. Причудливые темные очертания ночного города, с тонкими шпилями кирх и острыми готическими крышами, красиво прорисовывались на бледно-сиреневом небосклоне.
Каждый день Путивцев и Топольков бывали на заводе. В последнее время летать Пантелею Афанасьевичу не приходилось: на истребителе меняли поршни.
Вечером Путивцев в обязательном порядке два-три часа занимался немецким языком: разговорным -- с Топольковым и литературным -- обложившись словарями и книгами.
Газетную лексику Путивцев уже почти освоил, политическую литературу тоже читал, редко прибегая к помощи словаря, сложнее было с литературой художественной.
Каждое утро Пантелей Путивцев и Юрий Топольков с нетерпением ждали мальчишку -- разносчика газет. Они платили ему щедрые чаевые, чтобы он, как можно быстрее, пораньше, прямо из типографии, приносил им утренние газеты.
Газета Коммунистической партии Германии «Роте фане» давала много материалов о России и нередко перепечатывала целые статьи из «Правды». В очередном номере в статье «Невиданный размах строительства» газета сообщала своим читателям, что только за 1928-й и 1929-й годы в Советской России построены Сталинградский тракторный, Мариупольский новотрубный, Ростовский сельхозмашиностроения, Чимкентский свинцовый, Бакинский и Грозненский нефтеперегонные, «Электросила» в Ленинграде, электрозавод в Москве, а всего -- девяносто один крупнейший завод.
Буржуазная пресса тоже писала о первом пятилетнем плане русских. Германский финансист Сольмен в берлинской газете пророчествовал: «Наступление большевиков рано или поздно принудит европейские государства образовать единый фронт, вложит им в руки меч». «Если пятилетний план удастся, то горе Европе», -- сетовала «Кёльнише цайтунг». Американский банкир Лейсли Уркварт тоже запугивал западный мир успехами России: «Мы убеждены, что если советское правительство справится с пятилетним планом восстановления промышленности, то это даст в его руки такую силу, которая разрушит или, во всяком случае, нанесет самый тяжелый удар всей нашей западной цивилизации».
Утром за Путивцевым и Топольковым приезжал автомобиль. Шли последние испытания после переделок, которым подвергся истребитель.
Хейнкель вел себя предупредительно, и это было понятно. Как-то он признался: «Без ваших заказов моей фирме пришлось бы сейчас очень трудно».
При более близком знакомстве умиротворенная, благополучная Германия, какой она показалась Путивцеву из окна вагона, выглядела совсем иначе.
Еще несколько лет назад в стране наблюдался промышленный подъем. Кое-что в те годы перепало и рабочим. Это дало повод социал-демократическим газетам говорить о классовом мире, который якобы наступил в Германии. Казалось, классовая, борьба пошла на убыль. Но экономический кризис, поразивший многие европейские страны, к тридцатому году полностью захватил и Германию.
Промышленники похитрее, вроде Хейнкеля, пренебрегая своими политическими симпатиями, кинулись с лестными предложениями к молодой Советской России.
Конвейерная система, которую ввел Хейнкель на своих заводах по примеру американцев, позволяла ему использовать малоквалифицированных, низкооплачиваемых рабочих, из разорившихся бауэров. Небольшой, но устойчивый заработок, отсутствие опыта политической борьбы, разобщенность, присущая людям с крестьянской психологией, -- все это позволило Хейнкелю превратить «Мариене» в благополучный островок среди бушующей экономической стихии.
Но таких островков в стране насчитывались единицы. Миллионы избирателей на последних выборах отдали коммунистам свои голоса. Но среди рабочих не было единства. Лидеры социал-демократии по-прежнему тянули вправо. Буржуазные партии прочно держали в руках экономические рычаги и фактическую власть. Надо было закрепить эту власть,
устранить навсегда своих заклятых врагов -- коммунистов.. Нужна была новая партия для борьбы с ними, и такая партия была создана. Во главе ее стал Адольф Гитлер.
Все чаще это имя мелькало в газетах. О нем и его партии говорили на «Мариене», в трамваях, за кружкой пива в портовых локалях1.
-- Он, кажется, австриец по происхождению, а его настоящая фамилия -- Шикльгрубер?--как-то спросил Пантелей Афанасьевич у Тополькова.
-- Да, он родился в Браунау, неподалеку от германской границы. Гитлер -- это видоизмененная фамилия его деда -- Георга Гидлера. Отец Гитлера, Алоиз Шикльгрубер, был внебрачным сыном Георга Гидлера, он взял себе фамилию Гитлер, потом ее получил сын -- Адольф.
-- А кем был Георг Гидлер?
-- Он был бродягой. Гитлер тоже какое-то время бродяжничал, ютился в ночлежках для бездомных. Начало войны застало его в Мюнхене, и он вступил в баварскую армию.
-- Это я знаю, -- сказал Пантелей Афанасьевич.
-- В начале двадцатых годов Гитлер был комичной и малозаметной фигурой на политической арене. А теперь корреспонденты крупнейших буржуазных газет стремятся взять у него интервью, дипломатические представители внимательно следят за каждым шагом национал-социалистской партии. Его поддерживают промышленные магнаты, -- добавил Топольков и предложил:-- Кстати, завтра Гитлер будет выступать в помещении драматического театра. Хотите послушать?
На другой день вечером они пошли в драматический театр. Неподалеку от входа, в тени деревьев группами стояли штурмовики в коричневых рубашках с повязками на рукавах. Двое, как часовые, расхаживали у дверей, цепко оглядывая прибывающих. Топольков обратился к одному из штурмовиков, попросил огонька. Предложил сигарету. Штурмовик охотно закурил, доверительно сообщил, что они здесь для того, чтобы не допустить безобразий, не пускать в зал пьяных хулиганов.
Путивцев и Топольков вошли в здание. Вечер стоял жаркий, и в помещении было душно.
Путивцев и Топольков протиснулись поближе к сцене и рассматривали публику. Судя по внешнему виду -- рубашки с накрахмаленными воротничками, бабочки, котелки, -- среди собравшихся было много лавочников, мелких буржуа. Кое-кто пришел в военной форме с Железными крестами на груди. Но значительной была и прослойка рабочих. Они держались кучками -- с судостроительного завода вместе, с «Мариене» -- тоже группой.

________________________
1 Небольшое кафе, пивная.

Наконец на пустую сцену, задрапированную красной материей с огромной свастикой посередине, вышел Гитлер. Он был похож на провинциального учителя -- в мешковатом, помятом костюме, с бледным, невыразительным лицом. Гитлер остановился у трибуны, актерским жестом отбросил клок редких волос, нависших над выпуклым лбом.
Начал он тихим, гортанным голосом. В зале кто-то зашикал, и гомон вскоре стих. Гитлер, казалось, говорил сам с собой, вслух предавался воспоминаниям. Картины тяжелых фронтовых будней возникли перед собравшимися. Кровь и пот войны! Страдания немецкого народа! Жертвы, принесенные на алтарь отечества! Но все было напрасно. Голос оратора теперь окреп, в нем клокотало негодование.
Гитлер заговорил «об ударе в спину», который нанесли немецкому народу коммунисты и социал-демократы, перешел на фальцет. Теперь он жестикулировал, протягивая то левую, то правую руку вверх.
Когда Гитлер закричал: «Наше любимое отечество на краю пропасти! Его может спасти только национал-социалистская партия!» -- зал уже был наэлектризован.
Раздались аплодисменты, крики «Зиг хайль!». Группа бывших военных затянула «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес...»
Мощный людской поток, устремившийся к выходу, понес и Пантелея Афанасьевича, и Юру. Однако на улице, на свежем воздухе, не все спешили расходиться. По доносившимся репликам можно было судить, что речь Гитлера произвела на сторонников национал-социализма сильное впечатление: «Это настоящий вождь!», «Он прикроет эту веймарскую лавочку!», «Он не потерпит позора Версаля!».
Двое проходивших мимо Путивцева и Тополькова рабочих, видно, были настроены по-другому. Говорили они тихо, но одно слово долетело до Юриных ушей -- фигляр!
-- Нет! Это не фигляр. Это было бы слишком просто.
-- Ты прав, Юра, -- согласился Пантелей Афанасьевич. Речь Гитлера была напечатана в газетах. На другой день Топольков пытался заговорить о ней с аэродромными рабочими на «Мариене». Водитель электрокара не читал этой речи и о самом Гитлере и его партии имел смутное представление.Заправщик сказал: «Я за социализм, но нам нужен немецкий социализм, я не верю в братство рабочих всех стран. Когда шла война, французские рабочие, одетые в солдатские шинели, стреляли в меня, немецкого рабочего. Мировая революция меня не интересует. Еще никогда не было так, чтобы всем было хорошо».
Моторист, бывший моряк, протирая двигатель, на вопрос Тополькова, что он думает о программе Гитлера, ответил: «Немца всегда пытались убедить, что во всех его бедах виноваты французы, англичане, русские. Натравлять один народ на другой всегда проще, чем искать причины своих несчастий у себя дома. Я десять лет болтался по разным морям, побывал почти во всех странах мира. Везде живут одинаковые люди. Они хотят есть, пить, любить, хотят иметь детей. Мы не можем устроить свою жизнь за их счет. А если попытаемся это сделать -- тогда новая война. А чем она кончится, одному богу известно. Поэтому Гитлер и его программа мне не по душе».
-- Гуго, а что думаешь ты обо всем этом? -- спросил Путивцев Видера, с которым они были уже на «ты».
-- Сегодня летающую лодку можно будет опробовать...
Пантелей Афанасьевич невольно улыбнулся -- Видер был верен себе: политика -- дерьмо, она меня не интересует. В воскресный день завод не работал, поневоле приходилось
бездельничать.
Утром, как обычно, мальчишка-разносчик принес почту, Путивцев заканчивал физзарядку, а Топольков уже взялся за газеты.
-- Послушайте, Пантелей Афанасьевич, что пишет корреспондент «Кёльнише Рундшау». Он побывал на Урале... Довольно объективно пишет. Во всяком случае, с сочувствием.
«В феврале на степной площадке горы Атач была поставлена белая парусиновая палатка. Ночью к ней приходили волки. В палатке -- стол, лавка, портрет Ленина, большой сундук и кусок шпалеры, на котором написано большими печатными буквами: «Контора Магнитогорского строительства». Первый прораб -- мастер Магнитостроя Сидоренко живет в этой палатке.
Теперь Магнитку не узнать. Это большое развернутое строительство. Работают здесь с огоньком, как говорят русские, весело. Самая популярная песня на стройке -- частушка: «Мне сообщила любимая: «Встречай на вокзале, я выезжаю». Я дал телеграмму: «Привози с собой вокзал».
-- Ну-ка еще раз, Юра, частушку, -- попросил Путивцев.
-- Я попробую сейчас ее зарифмовать, -- вызвался Юра. Когда-то в институте я баловался стихами.
Эх, мне милка написала:
Встречай, милый, у вокзала.
Телеграмму милке дал:
Привози с собой вокзал.
-- Прекрасно, Юра. Ты -- талант!
-- Однако пора на вокзал, Пантелей Афанасьевич.
В воскресенье они обычно ехали отдыхать в Кюлунгсборн -- небольшой курортный городок на берегу Балтийского моря, в тридцати километрах от Ростока.
В Баддоберане сделали пересадку. Топольков обратил внимание на то, что в этом тихом городе -- бывшей летней резиденции короля -- необычайно людно.
От Баддоберана ехали маленьким, почти игрушечным поездом по узкоколейке, через старый буковый лес. Тихое, ясное утро высветило полянки между могучими деревьями. Широкие, влажные от утренней росы, желтеющие листья сверкали на солнце.
-- Хорошо, -- заметил Юра.
Путивцев помолчал, потом сказал, глядя в окно:
-- Домой хочется.
В это утро к сердцу Пантелея подступила такая острая, сосущая тоска по дому, по России, какой он ни разу еще не испытывал за эти три месяца.
Кюлунгсборн лепился вдоль берега. Яично-желтый рассыпчатый песок тянулся широкой полосой между светло-синим морем и дорогой, обсаженной высокими соснами. В окружении фруктовых и декоративных деревьев возвышались здания пансионатов.
В этот осенний день, когда курортный сезон уже кончился, улицы городка были пустынны и тихи.
Возле ресторана «Нептун» подвыпившая компания мужчин окружила двух молодых дам, которые заразительно смеялись.
-- По всему видно, дамы «высшего света», разорившиеся дворянки, -- заметил Юра.
-- Я видел таких же в России, после революции. Бывшие офицеры, бывшие дворянки...
-- Но эти-то мужчины не офицеры. Посмотрите, как они пестро одеты: лаковые штиблеты, цилиндры, бабочки -- какая безвкусица! Все самое дорогое, все напоказ. Это спекулянты, нажившиеся на махинациях. И им льстит, что теперь по сходной цене они могут покупать вот таких вот дамочек, которые прежде не удостоили бы их даже взглядом.
-- Да, похоже, ты прав, Юра.
Пообедав в небольшом привокзальном ресторане, Путивцев и Топольков отправились в обратный путь.
В Баддоберане им снова предстояла пересадка. Тихий и безлюдный утром, вокзал теперь был забит полицейскими и переодетыми шпиками. У Путивцева и Тополькова проверили документы, предупредили, что территорию станции покидать не рекомендуется: в городе неспокойно. Когда Юра спросил: «Что случилось?» -- жандарм буркнул в ответ не совсем вежливо, что-то вроде: «Суются всякие...»
-- Интересно все-таки, что случилось? -- спросил Путивцев. Юра пожал плечами.
Со стороны города явственно слышался людской гомон. Мимо вокзала проскакало пол-эскадрона драгунов.
Раздался удар гонга. Пассажиры, отъезжающие на Росток, приглашались на посадку.
Путивцев и Топольков вошли в вагон. Пантелей Афанасьевич опустил стекло в купе и высунулся в окно.
Поезд плавно тронулся и покатил. И тут Пантелей Афанасьевич услышал приглушенные расстоянием хлопки. Слух не мог его подвести.
-- Юра! Стреляют! -- взволнованно сказал он. Да, сомнения не было. Там, на площади, стреляли.
Поезд пошел быстрее, простукал на выходе из города на стыках рельсов, дал протяжный гудок. Еще какое-то время Путивцев и Топольков слышали негромкие хлопки выстрелов.
...На другой день газета «Роте фане» вышла с заголовком на всю полосу: «Кровавое воскресенье в Баддоберане».
Рабочие Ростока, Висмара и Штральзунда собрались в Баддоберане на митинг. Митинг закончился демонстрацией. Полиция и войска, подтянутые в Баддоберан, пытались разогнать рабочие колонны. Между демонстрантами и жандармами произошли столкновения. Полиция пустила в ход оружие. Среди рабочих были убитые и раненые, среди полицейских-тоже.